А Прохоров подумал, в какое он попал интересное время, где добыть фальшивый паспорт легче, чем справочную книгу.
Повисла пауза.
Наш герой судорожно пытался вспомнить, что ещё ему нужно от Песи, а та, в свою очередь, чего-то ждала. Наконец не выдержала:
– Ты, кажется, ещё хотел совет?
Ах, вот оно что…
Слава достал телефон, включил камеру, навел на старуху, поснимал её, как она подозрительно смотрит, потом пытается заглянуть на его сторону.
– Это шо?
Прохоров повернул к ней монитор, включил воспроизведение.
– Это я? – не то испугалась, не то обрадовалась старуха.
– Сколько должна стоить? – спросил наш герой.
Когда-то давно в детстве еще, мама (со слов её матери) рассказывала Прохорову, что в начале двадцатого века было такое странное развлечение в небольших провинциальных городах России – к приходу Петербургского поезда собирались состоятельные граждане с семьями.
Дресс-код?
Самое лучшее, галоши – обязательно…
Что делали собравшись?
А ничего…
Фланировали, раскланивались со знакомыми, обсуждали местных жителей и, главное, приезжих…
Потом поезд, отстояв положенное, уходил, а народ, нет, не точно, почтенная публика разбредалась по домам.
Вот примерно так, на манер этой самой публики и чувствовал себя наш герой на следующее утро, когда они с Песей Израилевной вышли «по делам».
День выдался совсем не осенний, чего, казалось бы, можно было ожидать от конца ноября. Скорей пахло весной, в лужах купались и дрались воробьи, тем самым портя красивую картинку голубого неба, а всё местное население, которое не в силах за старостью было уже починять и торговать, вылезло на улицу. Ну, кто не мог вылезти сам, делегировал туда же свою морду лица, просто выставив её из окна.
Слава вчера с вечера холодной водой выстирал трусы, с горечью размышляя о том, что выхода у него скоро останется только два. Или, когда единственный интимный предмет туалета истлеет, придётся переходить на ненавидимые с детского сада кальсоны. Или срочно надо богатеть настолько, чтобы можно было заказать какому-то портному пять пар по образцу.
Хотя, в общем, для нашего рассказа это не суть, суть в том, что бельё сегодня было чистое, рубашку у Песи наш герой тоже отнял свежую, а в руке у него была известная тросточка.
И, видимо, сочетание этих трех факторов – чистого и свежего белья, тросточки в руке…
Когда-то один актёр рассказывал Прохорову, как играл он кавалергарда в некоем фильме, и попалась ему там сцена, когда этот самый кавалергард стоит босиком на земле и беседует с дамой. Так вот, без сапог актёру никак не удавалось сыграть кавалергарда, и пришлось режиссёру снять эту сцену на крупняке (актёр стоял в сапогах, но их было не видно), а босоту подснимать на общем плане. Получалось, что сапоги те самые давали актёру ощущение кавалергардности, если так можно выразиться, а их отсутствие – тут же это ощущение убивало.
Так вот, тросточка в руке Прохорова была чем-то сродни тем сапогам – именно она, а не ботинки, пальто и сюртук, давала нашему герою ощущение причастности к тому миру, в который он попал волею случая.
Так что фраза наша «И, видимо, сочетание этих трех факторов – чистого и свежего белья, тросточки в руке…» теперь понятна и требует только своего завершения.
А завершение такое:
И, видимо, сочетание этих трёх факторов – чистого и свежего белья, тросточки в руке, а также удачное, гораздо более удачное, чем можно было ожидать, начало новой жизни, и давали нашему герою в это утро ощущение лёгкости, почти полета…
Откуда подобное ощущение пришло к Песе Израилевне, Слава точно не знал, но чётко видел, что пришло, и даже догадывался о причине.
Видно, очень давно, а может быть, и никогда в прошлой жизни, не удавалось старой еврейке пройтись вот так между змеюк-подружек с достойным кавалером, чтобы они, суки, видели и знали…
И не смущало её, что о достоинстве её спутника знает пока только она сама (выглядел-то он скорее плюгаво и нелепо), они ещё увидят…
И не беда, что она вчера сдуру насоветовала Прохорову продать мобильник за сто марок…
И не суть, что хотела она сама за эти деньги получить телефон на продажу и выручить за него сто двадцать, а то и сто тридцать…
Слава, если честно, догадался об этой нехитрой проделке своей хозяйки и трубу ей не отдал.
А когда лысоватый, задыхаясь от волнения, спросил «сколько?», на чём мы закончили одну из предыдущих глав, наш герой спокойно сказал:
– Пятьсот, и ни копейки меньше…
Как он догадывался по местным меркам, это были большие деньги, но понимал он и другое: ничего подобного тут никогда не было и не будет, а значит, цену можно было лепить от балды. Всегда на антикварном рынке существовала такая категория предметов – сколько ни поставь, всё равно глупо. Потому что предмет этот не нужен никому из тысячи покупателей, ну, может, один найдется. И девятьсот девяносто девять человек не дадут за него одного рубля. А тот, кому он нужен, будет ругаться и рычать, но даст тысячу, потому что нужен, а его нет нигде. И достать дешевле просто не получится… Никогда…
Поэтому Прохоров и «гулял»…
– Двести… – с ненавистью глядя на нашего героя, сказал лысоватый. – И ни копейки больше…
Слава спокойно положил телефон в карман сюртука.
– Хорошо… – зашипел хозяин ресторана, – Двести пятьдесят…
– Четыреста пятьдесят… – в паузе между ложками супа с лисичками успел сказать Прохоров.
Лысоватый повернулся и пошёл к внутренним помещениям.
– Эй, – остановил его Слава, – часы есть?
– Без пятнадцати семь… – не оборачиваясь, сказал тот.
– Тогда смотри сюда…
Прохоров подождал, пока тот вернулся, достал телефон и выставил на мониторе часы, месяц и год.
– Ну и что? – обиделся лысоватый, – я тоже так могу…
И нарисовал на салфетке 18 47…
– Тогда подожди полминуты… – невозмутимо ответил наш герой.
Труба лежала на столе, и Прохорову очень не хотелось, чтобы монитор погас прежде, чем сменятся цифры на циферблате…
Но именно так и произошло.
– Ну и что? – нетерпеливо спросил хозяин ресторана.
– Нажми вот эту кнопку… – нашёл выход Слава, – Сам нажми…
– Ещё и часы… – не то радостно, не то разочарованно произнес лысоватый. И, подумав немного, сказал, – Триста, и хоть режь меня на куски…
– Годится… – сказал Прохоров. – Деньги на стол… Хозяин достал откуда-то из внутреннего кармана и дрожащей рукой положил на стол три такие знакомые… светло-коричневые «катеньки».
Наш герой хотел возмутиться, но сдержал себя. Прежде чем вопить, нужно всё понять.
– Курс какой? – спросил он почти грубо, пытаясь сообразить, насколько его развели.
Он-то рассчитывал на марки – зачем ему здесь, в Берлине, рубли?
– Двести шестнадцать за сотню… – скривился лысоватый.
Рублей за марку? Или марок за рубль?
В той России, которую покинул наш герой, у него бы даже сомнения не возникло. А здесь?
– Дай в местной… – пошел он ва-банк.
Двести пятьдесят марок за мобильник было нижним пределом, который он назначил себе вчера вечером.
– Тогда шестьсот… – продолжил торговлю лысоватый.
Прохоров настолько обалдел от счастья – не ошибся, выиграл – что слов не нашел, просто кивнул, соглашаясь.
– А в качестве компенсации за эти сорок пять марок…
– Сорок восемь… – автоматически сосчитал Слава.
– Ну, сорок восемь… – примиряюще поднял руки хозяин ресторана, – с меня адрес магазина, который торгует старыми русскими книгами.
У нашего героя рухнуло сердце…
Вспотели ладони…
И, защищая неизвестно что, поднялись плечи…
Откуда он знает?
Однако, как оказалось, ничего криминального в последней реплике лысоватого не было. Он не следил за Славой и не умел читать чужие мысли. Просто вчера, демонстрируя возможности своей шариковой ручки, наш герой писал на салфетке, которая и была тут же продемонстрирована нашему герою…
Ну, все помнят, что он писал (а кто не помнит, может подняться на пару глав вверх и перечитать). Только Прохорову казалось, что ничего особенного в том тексте не было, просто фразы, набор слов для показа возможностей пишущего предмета. Но сейчас он перечитывал набор слов и видел, что душевная боль прорвалась таким образом наружу, прямо-таки заливая мятую бумажку.
Сегодня он такого уже точно не написал бы…
Но лысоватый, как настоящий торговец, попробовал учесть в торговле и эту самую боль…
Хотя можно было совсем не учитывать, Слава и так был до неприличия рад результатам сделки.
– Вот тебе визитка, – хозяин ресторана одной рукой бросил на стол карточку, а другой, аккуратно сложив, убрал во внутренний карман три сотенные бумажки коричневого цвета. – Он поляк, торгует книгами всерьёз, и русскими тоже… Мой старый клиент…
И проследив взглядом за глазами собеседника, почёл себя обязанным объясниться насчет рублей:
