— Ты сама отлично понимаешь, Клара, — бубнит Эмбер, запихивая в рот четвертый кусок рулета, — что свихнулась бы, если бы родила урода.
— Да я бы и не заметила. Разве что ты мне сказала. Сказала бы, Эмбер?
Эмбер задумчиво перемалывает рулет.
— Мы тебе обещали, что скажем, помнишь? Еще до рождения Чарли. Но ты после родов совсем спятила на почве материнства, — правда, он у тебя был просто прелесть.
— Он и сейчас прелесть.
— Само собой. Нет, Клара, я бы ничего не сказала, но если бы ты сама заметила — возражать тоже не стала бы.
Чайник закипел. Я завариваю чай, наливаю в детскую кружку с двумя ручками и Кроликом Питером на боку. Мелочь, а приятно, и не так тяжело на душе от того, что пичкаю двухлетнего малыша танином.
— Сахал, — требует Сэмми. — Два.
— От сахара зубы портятся. Две ложки не дам.
— Молоко, — требует Сэмми. — Сахал. Два. — Он сверлит меня немигающим взглядом, как пес, готовый укусить.
— Боже. В прошлый раз одну ложку просил. Что делать, Эмбер? Положить две?
— Да, — говорит Эмбер. — А то закатит истерику — мало не покажется.
— Спаибо, — благодарит Сэмми, как только я ставлю чашку на низенький столик рядом с ним.
— Приятного аппетита, Сэмми. — Воспитанный мальчик, хоть и смахивает на бульдога.
— Ножки Сэмми кака, — гудит ребенок.
Я подпрыгиваю, будто током ударило.
— Ничего подобного! Не придумывай, Сэмми.
— Ножки кака, — повторяет Сэмми. — Мама говолит — фу!
— Эмбер, скажи ты наконец его матери пару ласковых. Совсем она очумела, что ли? Разве ребенку такое говорят?! Да я ножки у своих мальчишек целую!
— Думаю, она всего лишь констатировала факт, Клара.
— Чушь собачья. У младенцев ноги не воняют.
— Тоже мне доктор Спок нашелся, — фыркает Эмбер. — Ничего не знаю про ноги у младенцев и знать не хочу.
— Нашла чем хвастать. — Невероятно, но я вдруг преисполняюсь жалостью к толстому, уродливому ребенку с вонючими ногами. — Ну-ка, малыш, иди к тете Кларе на ручки. Хочешь, сказку почитаю?
— Га-га, — с готовностью кивает Сэмми. — Лублу цай.
— Ну и хорошо.
— Лублу, — повторяет Сэмми и звучно отрыгивает, словно печать ставит.
Три минуты декламации… и я уже готова признать правоту мамаши Сэмми.
— Ох, Клара, мы испортили тебе настроение.
— Да нет… Скорее стыд мучает. Ребенок ведь не виноват, а у меня к нему даже толики христианских чувств нет.
— Сэмми пук-пук, — объявляет ребенок с моих коленей.
— Ну вот пожалуйста, теперь он еще и пукает на меня.
— Слушай, может, он заснет? — спрашивает Эмбер. — Детям положено спать днем, правда?
— Вид у него не сонный. Да и заняться человеку есть чем, сама видишь. Не ноги обследовать, так ветры пускать.
— Ничего не поделаешь, придется тащиться с ним в парк, — вздыхает Эмбер. — А мы с тобой даже не поговорили по-человечески. Пойдем в парк вместе, а?
— М-м… Моя любовь к природе тебе известна. Ладно. Пошли.
— Сэмми пи-пи, — говорит Сэмми, хватаясь за промежность. — Много.
В парке толпы матерей с детьми — возводят с ними замки из песка, с башенками и крепостными рвами. Мы с Эмбер направляемся в самый дальний уголок парка — покурить на скамейке и поболтать. Эмбер пристегнула Сэмми в коляске ремешком, так что выбраться он теперь не в состоянии. Сэмми скачет в коляске, восторженно хлопает в ладоши, а мы разговариваем под его басовитые вопли.
Эмбер, оказывается, пропала из виду по вполне уважительной причине: встретила мужчину. И не какого-нибудь там завалящего придурка, а Мужчину. Мечту всей своей жизни, ни больше ни меньше. Познакомились они на одном из тех дружеских обедов, которые семейные пары устраивают ради собственного изуверского удовольствия: «Дорогая, какую страхолюдину на сей раз подсунем этой самовлюбленной старой деве, твоей подружке? Карлика с гнилыми зубами или пузана, по которому «Хэд энд шолдерс» плачет?»
Эмбер — крепкий орешек, на кого попало не западает. Присмотревшись к подруге, я понимаю, что произошло чудо: Эмбер действительно выглядит влюбленной. От нее исходит тот самый свет, который обычно приписывают беременным женщинам.
— Он удивительный, — говорит она. — Потрясающий. Мы с ним так дополняем друг друга. Две половинки. Меня даже на банальности потянуло — вот что значит любовь. Мы очень похожи, только он гораздо сексуальнее. Боже, Клара, до чего он хорош в постели — секс, секс и снова секс. Неутомим, ненасытен, снова и снова.
Эмбер умолкает, вперив невидящий взгляд в пространство. Я щипаю ее за руку.
— Это еще зачем, Клара? Знаешь, я сама себе завидую и все еще не могу поверить. Он просто неправдоподобно красив. Ненормально красив. И он вечно меня смешит. И он хорош в постели. Господи, да он умен. Умнее меня, Клара, а я это всегда ценила в мужчинах. Представь, у него даже деньги есть.
Последнее особенно радует, поскольку до сих пор Эмбер связывалась с абсолютно безнадежными по части финансов типами, именовавшими себя «артистическими натурами». Артисты хреновы — в интерпретации Тамсин.
— В конце недели переезжаю к нему, — выдает последнюю новость Эмбер.
— Так скоро? И когда же вы познакомились?
— Две недели назад. Правда, пять дней из этих двух недель он был в деловой поездке. Хочешь, точно скажу? Мы знакомы четырнадцать дней, шесть часов, одиннадцать минут и… — Эмбер прищуривается на циферблат часов.
— Ясно. Точнее не надо. — Меня разбирает хохот. — А ты не торопишься?
— Нет. — Эмбер стискивает мою руку, так что слезы выступают. У меня. — Такого со мной в жизни еще не случалось. Не могу дождаться, когда вы с ним познакомитесь.
— И все же…
— Из постели я вылезаю голая! — торжествующе объявляет Эмбер.
— Совсем голая? Не драпируешься в одеяло, нет? И прямо голышом, забыв о целлюлите, идешь в ванную? И сверкаешь голыми ляжками? Врешь. — Я поражена.
— Нет. Именно голышом.
— Без обмана? Даже задницу не прикрываешь?
— В чем мать родила, — подтверждает Эмбер. — Более не бывает. И не пячусь спиной, между прочим, а иду как есть — задницей к нему. Теперь понимаешь?
Приходится признать, что их отношения предстают в новом свете.
Надо, наверное, объяснить. Многолетняя булимия не прошла даром для фигуры (и здоровья) Эмбер. Однако трагедия в том, что Эмбер принадлежит к классическому английскому типу женщин-груш, а потому, несмотря на диеты и упражнения типа «пальцы в рот после ужина», она выглядит изможденным кавалеристом в галифе. Нет, я вовсе не шучу и не злобствую. Так оно все и есть. Эмбер — настоящая красавица, но задница у нее колоссальная. Эмбер даже ходит чуть переваливаясь из стороны в сторону.
Мы молчим.
Ни за что бы не вылезла из постели голой, окажись я на месте Эмбер. Восхищение растет в моей душе, забивая всходы черной зависти. Ай да Эмбер. Скачет по спальне голышом, чего даже я, со своей неизмеримо меньшей задницей, позволить себе не могу. Да здравствуют законные мужья и просторные пижамы. Аминь. Возрадуемся же за подругу.
— Здорово, Эмбер. Просто здорово. Поздравляю! — Объятия и поцелуй. — Адвокату сообщила?
— Насчет Марка? Еще нет.
— А надо бы. Такой прогресс, дорогая. Я страшно за тебя рада.
— Да уж. — Эмбер счастливо улыбается. — Я и сама рада. Нет, ты только представь — моя жопа ему нравится. Боже! — хлопает она себя по лбу. — Боже. Самое главное забыла.
— Самое главное? Ты меня пугаешь, Эмбер. Надеюсь, ты не беременна?
— Не я… а догадайся — кто?
Явно встревоженная мамаша тормозит рядом с нами.
— Там… там… — Она машет в сторону качелей. — Там ваш ребенок?
— НЕТ! — кричим хором.
— М-м-м. — Эмбер опомнилась первой. — В некотором роде… А что?
— Господи, вот дерьмо! — До меня доходит весь ужас ситуации. — Где Сэмми?
— На качелях, — сообщает мамаша. — Уже пятнадцать минут катается. Один.
Похоже, она нас не одобряет. С такой же симпатией я смотрела на уделанный подгузник Сэмми.
— Дерьмо, дерьмо, хрень дерьмовая, — бормочет Эмбер. Беспокойная мамаша вздрагивает. — Мать твою, задолбал! — Эмбер растирает окурок каблуком и бежит к качелям.
Я за ней. Сэмми — Великий и Неутомимый Повелитель Качелей — уже собрал целую толпу юных поклонников. Их овации, боюсь, вскружили бы голову нашему вундеркинду, если бы она у него и так уже не шла кругом от четверти часа безудержного раскачивания.
— Сэмми! Бедный мой Сэмми, — кричит Эмбер, садится на корточки и, сграбастав мальчишку с качелей, целует в помпон на макушке. — Прости, дорогой, прости.
— Сэмми качался, — сообщает Сэмми.
— Боже, — шепчет Эмбер, — бедный, бедный малыш. — Она поднимает глаза и замечает окруживших ее родительниц. — Это не мой. Я всего лишь за ним присматриваю. Понимаете?
