Думаю, кое у кого из девушек хватало причин сердиться на меня. Особенно у той, что была недовольна мною больше других…
Неудивительно, что самовлюбленная личность вызывает у окружающих чувство враждебности. Некоторые люди возмущаются тем, что «нарцисс» использовал их ради собственного удовольствия, и пытаются этому противостоять. Часто это жест отчаяния, хотя он может привести к весьма неожиданным результатам…
Ханс: Та девушка (вот сука!) позвонила мне и сказала, что ее подруга очень хочет со мной встретиться, но она застенчивая, и попросила помочь ей. Если я соглашусь прийти в гости, то не буду разочарован.
Разве можно устоять перед таким приглашением? Я не смог и пообещал прийти в субботу вечером по тому адресу, который она мне дала. Она выразила надежду на скорую встречу, ибо ее подруга сгорает от нетерпения.
Я позвонил в дверь, и открывший ее был… мной. Казалось, я смотрю в зеркало. Он походил на меня, как одна капля воды на другую. Он был моим двойником.
Какое-то время мы смотрели друг на друга, открыв рот. Потом он сказал: «Они уверяли, что придет девушка. Я тебя не ждал…» Разумеется, я мог сказать то же самое, но лишился дара речи. Мы оба стали жертвами жестокой шутки. Должно быть, эта девушка хотела, чтобы я увидел себя самого.
Я: И должно быть, вы были очень рады увидеть себя со стороны.
Ханс: Наверное, самую малость. Но я все еще чувствовал унижение, поскольку воспринял это как пощечину. И переживал за того человека, который так напоминал меня.
Я: Вы переживали, потому что он напоминал вас, но не был вами. А значит, был конкурентом.
Ханс: Да, если хотите. В любом случае, я сильно разозлился. И до сих пор зол, вот почему я обратился к вам. Не можете ли вы что-нибудь сделать, чтобы помочь мне?
Я: Нет. Ничем не могу помочь.
В истории Большого Ханса есть послесловие. Спустя несколько недель я получил от него письмо, в котором он рассказывал о необычном открытии. От родителей ему стало известно, что они кое-что скрывали: у него был брат-близнец, умерший во время родов. Теперь Ханс знал, что нашел его на той злополучной встрече. Но даже это не делало его счастливым.
«Я не ищу брата, — писал он. — Брат — это самое последнее из того, что я хотел бы найти».
Теперь все окончательно прояснилось. Я готов был обвинить Ирмгард в потакании самовлюбленности Ханса, но это только часть истории. Ханс знал, что у него был двойник — он встретил его в утробе матери, а затем потерял. И еще в утробе матери он видел, что брат был его копией. Потом, почувствовав, что «копии» рядом уже нет, он интуитивно стал искать того, кто отсутствует — и кто в точности похож на него. Все способствовало появлению «самовлюбленной» личности; Ирмгард, ее жестяная бадья, наряды кайзера Франца и песенки просто заполнили клише, которое было уготовлено с рождения.
Я думал над тем, что можно сделать для Ханса, и вдруг на ум пришла неплохая мысль. Я пригласил его к себе.
— Не ищите понапрасну удовлетворения в других людях, — сказал я. — Прекратите назначать свидания девушкам. Устройте свидание с самим собой!
Он смотрел на меня подозрительно.
— Вы имеете в виду, что я должен пойти на свидание… один? Я правильно понял?
— Да, — ответил я. — Именно это я имел в виду. Вы будете намного счастливее, поверьте мне.
Казалось, он на миг задумался.
— Что же получается, я должен отправиться на свидание и просто… просто танцевать сам — так, что ли?
— Да, — подтвердил я. — Вам это доставит удовольствие. Еще пригласите себя на ужин. Сходите с собой в кино. Вы — именно тот человек, который вам нравится. Просто смиритесь с этим.
Он улыбнулся, явно довольный моим предложением.
— Возможно, вы правы, — сказал он. — Может быть, я зря потратил время на все эти свидания с другими.
— Ну, конечно, зря. Уверяю, вам будет хорошо только с самим собой, Ханс.
— И дешевле обойдется, — заметил он. — Думаю, мне удастся неплохо сэкономить!
— Вот именно, — поддержал я. — На целых пятьдесят процентов.
Тут он нахмурил брови.
— А как же быть с сексом? — спросил он. — Что делать…
Я был готов к этому.
— Кого вы на самом деле хотите видеть в своей кровати, когда просыпаетесь утром, Ханс? Чью голову на своей подушке? Постарайтесь ответить искренне.
Ханс усмехнулся.
— Думаю, самого себя. Да, себя. Свою голову.
— Ну, вот, пожалуйста, — сказал я и добавил: — Теперь вы гораздо более счастливы, Ханс, разве не так?!
Он широко улыбался.
— Намного, — кивнул он в ответ.
Они жили не в Калварре, — которую все называли просто «город», — а приблизительно в пяти или шести милях дальше, вблизи одной из тех пыльных, наполовину вымощенных дорог, что, казалось, не кончаются никогда, но в конце концов приводят к зарослям эвкалиптовых кустарников, точнее, в никуда. Поворот, обозначенный единственным покосившимся указателем, начинался сразу же за подъездной дорогой, служившей ориентиром.
«За элеваторами повернуть налево» — простой, надежный способ объяснить направление посетителям, бывающим там редко.
Словно маленькое дитя, она играла в тени элеваторов и считала их своими, хотя конечно же они принадлежали городу. Именно сюда свозили зерно со всех близлежащих ферм и загружали в поезда, которые доставляли его в порт для отгрузки. Несколько недель в году, пока убирали урожай, элеваторы были эпицентром внимания; остальную часть года они стояли заброшенными. Но даже тогда служили доказательством важности города — его экономическим обоснованием. Вот оно, оправдание Калварры, вот что давало право на существование в этой стране, где городу невозможно выжить только потому, что он всегда тут был.
Они жили вдвоем с отцом, который в свои шестьдесят три готов был уйти на пенсию, если бы только мог. Мать умерла вскоре после ее двенадцатого дня рождения, не оправившись от болезни, жестоко короткой. После этого отец замкнулся, погрузившись с головой в работу на земле. Родственницы отца предлагали забрать девочку к себе, а одна тетя даже приехала на ферму, и случайно ее слова донеслись до слуха племянницы.
— Ты не сможешь позаботиться о девочке, Джек, — говорила тетя. — С девочками все иначе, нежели с мальчиками. Им нужна женская забота. Для них очень важно быть рядом с тем, кто подскажет во многих случаях жизни. Отец не способен этого сделать — просто не в состоянии, какие бы благие намерения у него ни были.
Она слышала, как отец сопротивляется.
— Это мой ребенок. Здесь ее дом. Да, черт возьми, разве у отца нет права на своего собственного ребенка? Так что же теперь, со всем покончено, так получается? Всему конец?
Тогда тетя заговорила по-иному:
— Она никогда тебе не простит того, что ты продержал ее взаперти. Ты лишаешь ее всех возможностей. Если она переедет ко мне в Балларат, то научится жить, заводить друзей, вести домашнее хозяйство. Всему необходимому.
Какое-то мгновение отец молчал. Потом возразил:
— Она может вести хозяйство в этом доме. Научится всему, что нужно, здесь, где все ей принадлежит.
— Но для девочки это не жизнь, Джек, пойми правильно.
Он сделал паузу, обдумывая ответ, который позволил бы закончить обсуждение.
— Хорошо, — сказал он. — Давай спросим у нее. Чего она хочет: остаться здесь, в своем доме, или уехать с тобой в Балларат. Спроси у нее. Ведь теперь принято считаться с мнением детей, не так ли? Ну вот. Если она скажет, что поедет с тобой, можешь ее забирать. Если скажет, что хочет остаться, значит, останется здесь.
Сердце у нее бешено заколотилось. Конечно же, она скажет «нет»: пусть они спросят, пусть только спросят… Тогда все узнают! Но тетя прекрасно понимала, как и ее брат, что дети редко соглашаются покидать знакомые места, и спрашивать бессмысленно. А потому ей ничего не оставалось, как фыркнуть, бормоча под нос предостережения по поводу того, что случается с девочками, которые остаются на ферме и у которых никогда не будет возможности получить надлежащее образование.
Когда они перешли к другой теме — об оспариваемом наследстве и вероломстве далекого родственника, у девочки пропал интерес к происходящему. Она сидела одна в своей комнате, дверь все еще была приоткрыта, но взрослые в гостиной не слышали ее тихих всхлипываний по матери.
К скрываемой сестрами досаде, у него все ладилось. И только одна из них, наперекор всем, сделала ему комплимент, хоть и неохотно.
— Девочка хорошо выглядит, Джек, — сказала она при встрече на свадьбе у родственников. — Тебе, должно быть, это далось нелегко.
На самом деле все оказалось намного легче, чем он предполагал. Каждое утро он отвозил ее в город, в школу и никогда не опаздывал забрать днем, независимо от того, что происходило на ферме. Он сам покупал для нее одежду, но предоставлял выбор ей, и она всегда была хорошо одета. Он с ужасом ожидал подросткового бунта, споров по поводу позднего возвращения домой, необходимости соглашаться с тем, что ее будут подвозить после вечеринок юнцы, только что получившие водительские права; но ничего такого не произошло. Ее друзья — или те из них, кого он видел, — казались приятными и воспитанными. Они были детьми фермеров или городских служащих, и общение с ними не таило каких-либо сюрпризов. Конечно же, у них были вечеринки. В таких случаях она оставалась в городе у друзей и всегда возвращалась вовремя. Но когда вдруг он понял, что у него под носом, почти незаметно, она превратилась в свою мать — тихую, безропотную женщину, которая умела все делать и стойко преодолевала трудности, — у него сжалось сердце.
