Дядя Миша, очень любивший Сашу Петровского и работавший в столовой больше четверти века, выискал рецепт и приготовил специально для него фаршированную щуку, но Саша поблагодарил дядю Мишу и к рыбе не притронулся, так как она была приготовлена не в кошерной посуде…
Старейший повар был изумлен, он не понимал ничего. Он знал всякую посуду — аллюминиевую, чугунную, стеклянную, серебряную, фарфоровую, деревянную, но о кошерной он даже не слышал…
И поэтому рыбу съел сам.
Вместо «привет» Саша начал говорить «шолом», и даже «Шолом Алейхем», а вместо «пока» — «Алейхем Шолом». И из всех многочисленных коллег только один — узбек Стахан Кадыров, который раньше почему-то недолюбливал Сашу, теперь радостно отвечал ему «алейкум салям»…
Саша отпустил длинные, как у хассидов, пейсы, перекрасил свои русые волосы в черный цвет, завил их косичками и спустил до плеч, сменил кожаную кепку с козырьком на огромную черную шляпу с большими полями, заменил дубленку на длинное, тоже черное пальто, которое любовно называл «лапсердак» и начал отвечать вопросом на вопрос… Раньше, склонясь над своим кульманом, он обычно мурлыкал «Стрейнджер ин зе найт», а сейчас на все бюро распевал «Хава-Нагилу» на непонятном для всех присутствующих языке…
На комсомольской свадьбе лаборантки Соловьевой и программиста Вякина, где присутствовали оба секретаря — как горкома так и райкома, в то время, когда все дружно кричали «горько», он трижды очень отчетливо и громко произнес «ле хаим».
После этого оба секретаря бесследно исчезли…
Петровскому намекнули на недопустимость такого поведения, но процесс, видимо, принял необратимый характер: Саша категорически отказался выйти на коммунистический субботник, заявив, что суббота — святая и что в субботу он работать не может! Даже в коммунистическую…
Но кульминацией, конечно, было открытое партийное собрание, где вместо «Интернационала» Саша затянул «Атикву». Правда, про себя…
И, наконец, где-то к 1 маю, ко дню международной солидарности трудящихся всех стран, Петровский заявил, что он — еврей!..
Весть о том, что русский Александр Иванович Петровский — еврей, с быстротой молнии облетела весь институт, и, надо сказать, что его изыскательная работа в этот день была сорвана.
Такого потрясения эта организация не переживала даже тогда, когда год назад ее лишили премии. Даже, когда однажды на ее крышу чуть не совершил вынужденную посадку рейсовый самолет «Ленинград-Тбилиси». И даже, когда оказалось, что старший инженер Залман Менделеевич Коган — казак!
С директором института, бывшим генералом спецвойск товарищем Безбородько, случился гипертонический криз, партсекретарь побежал в обком, а замдиректора по научной работе, бывший директор хлебозавода, купил веник и отправился в Сандуновские бани, в Москву, что он делал всегда в критические минуты своей бурной жизни.
Неизвестно, в силах ли объяснить это современная наука, но у многих научных сотрудников произошло расстройство желудка, молодой специалист Курочкин, довольно посредственный инженер, вдруг, в туалете, так сказать, при исполнении обязанностей, решил проблему, над которой вот уже вторую пятилетку бился весь институт, а секретарша Эльвира Павловна прямо на столе своего шефа генерала спецвойк Безбородько родила двойню, хотя раньше никто не замечал ее беременности. Даже она сама…
И только один человек во всем институте не удивился, не дрогнул, не получил острого расстройства желудка и ничего не родил. Более того, он даже не моргнул глазом, не повел бровью и не пошел взглянуть на новоиспеченного еврея, а заперся в своем кабинете, задвинул шторы и открыл несгораемый шкаф. В шкафу были личные дела сотрудников. Этим человеком был начальник отдела кадров Самарий Валентинович Куролапов.
Он был лыс, толст и напоминал матрешку — иногда возникало впечатление, что где-то в районе пупа он разнимается и, если попробовать, то, возможно, внутри таилось еще двое, а то и трое других Куролаповых, чуть поменьше и потоньше. Но ощущение было обманчивым — Самарий Валентинович не разбирался. Совсем наоборот — он всегда был чрезвычайно собран. Особенно в этот день…
Надо сразу сказать, что у Самария Валентиновича был нюх! У него был нюх, которым не могла похвастаться ни одна собака, ни одно другое животное, даже Гитлер. Да простят четвероногие это сравнение… Адольф по сравнению с Куролаповым был школьник, профан! Если он мог разглядеть в вас еврея в шестом колене, то скромный Самарий Валентинович доходил до девятого, не меньше! Стоило какому-нибудь представителю избранного народа войти в кабинет к Куролапову, как Самарий Валентинович, даже не поднимая глаз, даже башкой не повернув, безошибочно определял — «яурей» — так он произносил столь нам хорошо знакомое слово — даже если этот самый «яурей» был по паспорту русский, даже если он был типичный японец, даже если мулат!..
Он узнавал евреев со спины, с боку, на большом расстоянии, на линии горизонта и за ней, а также закрыв глаза, вслепую!
С дистанции в сто метров он с легкостью определял вашу бабушку, а с пятидесяти — так и «пра»! В лютые морозы, когда все ходят в кальсонах и шубах, он, едва бросив взгляд, говорил, обрезаны вы или нет.
У Самария Валентиновича были некоторые подозрения, что евреями были Черчилль и Иди Амин. Он скрупулезно занимался ими и обнаружил, что Амин, например, ел на завтрак христиан. А кто ж еще мог это делать, как не еврей?! Вначале, для аппетита, пьют их кровь, а потом уж, на второе, так сказать, самих. Единственное, что его пока останавливало от принятия окончательного решения — был цвет Амина, уж слишком он был черный, почти головешка…
Куролапов мог также без ошибки сказать, — это еврейская собака, эта — нет! Еврейские собаки, когда лаяли — картавили, и он это слышал. Он безошибочно определял: это еврейская кошка, эта — нет.
У еврейских, по Куролапову, были печальные глаза, курчавая шерсть и обрезанный хвост…
Однажды в зоопарке он заявил, что индийский слон вовсе не индийский, а еврейский. И, как потом выяснилось — оказался прав. Слон родился, рос и воспитывался в ЮАР, в богатой еврейской семье…
Как-то высоко в небе он заметил журавля и тут же заявил, что журавль — еврей! Птицу выловили — на лапке красовалось кольцо орнитологической станции города Тель-Авива…
Да, необыкновенный был у Самария Валентиновича талант! Поговаривали, что им заинтересовался сам полковник Каддафи, давно ищущий евреев в своем ближайшем окружении и личной охране, уверенный, что Садат — еврей! Да и Мубарак тоже. Говорили даже, что он лично пригласил Самария Валентиновича, но Самарий Валентинович отказался, потому что сам был полковник, причем советский, а советский полковник никогда не будет подчиняться ливийскому полковнику, и даже генералу, пусть и верному антисемиту…
Самария Валентиновича даже должны были пригласить на французское телевидение, на воскресную передачу «Энкруаябль, мэ врэ», то есть «Невероятно — но факт!», где он в течение трех минут должен был опознать всех евреев города Парижа, сидящих в этот час у своих маленьких экранов, и только приход к власти 10-го мая социалистов положил конец этой затее.
…Куролапов спокойно развернул личное дело Петровского. В том, что Александр Иванович — русский, он не сомневался — его редкий нюх не подвел его еще ни разу!
Значит, было всего два варианта: или Петровский нагло врал, или у него были евреи за девятым коленом, где нюх Самария Валентиновича функционировал не так точно…
Куролапов с большим интересом читал личное дело Петровского, необычно в общем тонкое — каких-то триста сорок страниц. И ни на одной из них не было ничего порочащего, ничего сомнительного, анкета была чиста, как дыхание новорожденного, ее можно было бы посылать на любой конкурс. Даже у директора института не было такой чистой анкеты — его первая жена была еврейкой! Наполовину…
Анкета не проясняла, нюх — не проникал, и поэтому Самарий Валентинович набрал столь близкий сердцу номер городского Комитета государственной безопасности. Комитет находился в большом сером здании, высоком и строгом, сколько этажей в котором, никто не знал. Потому что это был айсберг — каждый мог легко сосчитать, сколько этажей идут вверх, но кто же знал, сколько идут вниз?.. Может, только те, кто там побывал. Да и они не знали. Потому что одни не возвращались, а те, кто возвращался, почему-то ничего не помнили, подчас, и своего имени…
Поэтому точная этажность здания, несмотря на его славную полувековую историю, оставалась загадкой…
С людьми, которые приближались к этому дому, начинало происходить нечто необычное: или они замолкали, или начинали говорить лозунгами, петь революционные песни, выкрикивать здравицы и всемерно поддерживать политику родной партии. Пройдя мимо, они снова начинали рассказывать анекдоты, осуждая политику родного ЦК, и даже издеваться над лично Леонидом Ильичом. Но все это было где-то на расстоянии хорошего пушечного выстрела…
