– Я не понимаю, - говорила Света Мещерякова, - почему в крематории стоят иконы. Сережа был неверующим, он бы не позволил РПЦ приватизировать его смерть.
У нее был громкий, зычный голос и даже на поминках она не хотела его приглушить. Абросимов отвечал ей тихо, но Маша расслышала: "Наша смерть нам никогда не принадлежит, кто ее ни…" и угадала недослышанное - "приватизируй". Сколько таких слов появилось, пока ее не было в Союзе, то есть в России, сколько она пропустила. А на другом конце стола кто-то из друзей Сережиного отца вцепился в заплаканную Таню.
– Вот ребенок есть, это хорошо. А муж твой кем работает?
– Сейлом, - ответила Таня. - В смысле - продавцом.
– В магазине?
– Нет, на фирме. У нас.
– И вот скажи, как ты будешь ребенка воспитывать, когда и ты работаешь на фирме, и отец его на фирме работает?
– У нас няня.
– Да я не о том! Чему ты его научишь, если он с детства только фирмачей вокруг себя и видит?
Подошел Паша, сказал что-то резкое, Маша услышала слово "просрали". Она встала и вышла на кухню, где Наташа с остервенением резала салаты на пару с Елизаветой Парфеновой, финдиректором "Нашего дома".
– А вы, Лиза, что не идете есть? - спросила Маша. - Я порежу сама, вы сходите.
– Мне, Маша, что-то не хочется, - ответила Лиза. - Я лучше здесь побуду.
Маша впервые стояла рядом с ней и заметила сухую кожу вокруг глаз, чуть различимые веснушки. Говорят, у рыжих кожа стареет быстрее, подумала Маша. Интересно все-таки, сколько ей лет.
– Я бы с вами как-нибудь поужинала, - сказала Лиза, - если вы не возражаете.
– Да, конечно, - сказала Маша, - я знаю, вы были очень близки с Сережей. Наверно, даже ближе, чем я.
– Ну, вас он зато по-настоящему любил, - ответила Лиза и снова нагнулась над салатом, засверкал нож. - Я всегда на вечеринках резала салаты, - сказала она. - У меня в школе было УПК по кулинарии, нас там научили. Так что я и в этом профессионал. Некоторые, правда, жалуются, что очень мелко получается, зато быстро.
– Я всегда боюсь, Елизавета Марковна, что вы по пальцу себе попадете, - сказала Наташа. - Так мелькает.
Маша вернулась в комнату, где уже стоял несмолкаемый шум, как всегда на похоронах, где вдруг гости начинают спорить о чем-то постороннем, чтобы забыть, из-за чего собрались. Донесся резкий голос Федора Полякова: "Все просто: вы проиграли, мы выиграли. А пленных на этой войне тоже не берут, так что каждому свое", - и потом голос Ивана: "А Сережа и мертвый будет победителем". Света перед зеркалом в прихожей подкрашивала глаза.
– Я сваливаю, - сказала она Маше. - С меня хватит. Сережа все-таки был достоин других поминок.
Из комнаты вышел Абросимов, подошел к девушкам, как бы между делом спросил Свету - проводить? Он старался держаться небрежно, словно пытаясь вспомнить, как должен выглядеть мужчина, уверенный в своей силе, заранее равнодушный к "да" и "нет", но что-то выдавало его. Может быть, глаза - жалобные и просящие.
– Нет, не надо, - ответила Света. - В другой раз, милый, хорошо?
Она поцеловала его в щеку, улыбнулась Маше и вышла.
– Даже после смерти, - пробормотал Абросимов, - даже после смерти он ее не отпускает. - И тут словно только заметил Машу: - Ой, извини, я что-то много выпил сегодня. Я, пожалуй, минут через десять тоже пойду.
– Я понимаю, - сказала Маша и повторила вслед за Светой: - С меня хватит.
– Хочешь, пойдем вместе, выпьем где-нибудь кофе.
– Давай, - кивнула Маша, - пойдем, выпьем где-нибудь кофе.
Сидели в "Александрии" на Цветном, пили кофе, пытались говорить о чем-нибудь нейтральном, забыть чудовищные похороны. Маше одинаково неприятно было вспоминать толпу стариков, отвратительных в своем изгойстве, и самоуверенных богатых яппи, которые с презрением смотрят на людей, ограбленных тем же государство, что позволило им самим подняться. В Израиле все-таки проще: там даже получая много денег никогда не чувствуешь, что разбогател за счет ограбленных соотечественников.
– Анекдоты возвращаются, - говорил тем временем Вадим. - Долгое время в России не было анекдотов. Реально, как только началась гласность, кончились анекдоты, потому что сама реальность менялась так быстро, что не поспеть. А потом появились анекдоты про "новых русских", и все снова завертелось.
– А про Ельцина есть анекдоты? - спросила Маша.
– Конечно, - сказал Вадим. - Отлично помню, первый появился году в 96-м. Приходит к Ельцину старушка, говорит: "Подайте, Борис Николаевич!", а он отвечает: "Как я тебе подам, у меня же ни мячика, ни ракетки нет!". Его стали рассказывать, как раз когда Ельцин начал болеть, и я сразу понял, что вот оно, случилось: он превратился в Брежнева - больной, впадающий в маразм, герой анекдотов, глава великой державы.
Сегодня Абросимов был еще словоохотливее - то ли потому, что не было Дениса, то ли просто пытался забыть поминки.
– Мы стоим на пороге нового застоя, - говорил он, - так что самое интересное ты пропустила. Застой - это очень хорошо, это комфортное, приятное время. Денис прав в одном: все эти старики должны уйти, уехать в деревни, умереть своей смертью в конце концов, короче - самоустраниться. Как раз для того, чтобы к их детям вернулось звездное время их собственного поколения - семидесятые годы, когда можно было ничего не делать на работе, выпивать с друзьями и ругать власть. Мы теперь сидим не на кухнях, а в кафе, до власти нам нет дела, но ощущение стабильности - поверь, оно возвращается.
– А сколько людей в России могут себе это позволить? - спросила Маша.
– В России - не знаю, - ответил Абросимов, - а в Москве - все, кто захотят. Я имею в виду, конечно, молодых. Сейчас тот, кто хочет работать, без денег не останется. Ты посмотри, вот Света Мещерякова - она вообще приехала из Бреста, в Москве появилась в 17 лет, ни знакомств, ни связей, ни образования. А посмотри сейчас? А если уж тут родился - то возможностей столько, что глаза разбегаются. Главное, мы проскочили девяностые, когда запросто могли убить. Теперь все очень просто: работаешь, получаешь деньги, тратишь и счастливо живешь до самой смерти. Это был просто переходный период, а теперь все наладилось.
Они взяли еще по чашке кофе, Вадим нахваливал горько-пряный вкус Гватемала Антигуа.
– Ты знаешь, - сказала Маша, - я много где пила кофе, но только в Москве люди считают своим долгом разбираться в сортах. Обычно все просто заказывают "капуччино" или там "эспрессо", а вот объяснять, что Де Бальзак жирный, но не горький, а Монсун Малабар сушится на ветру - да никогда!
– Кто тебе сказал, что Де Бальзак жирный? Не бывает жирного кофе! Это просто кофе сильной обжарки, зернышки лоснятся, потому что масла выходят на поверхность. А на вкус кофе жирным не бывает.
– Хорошо, - согласилась Маша, - не бывает. Я об этом и говорю: кто бы в Праге или у нас в Израиле стал спорить о том, что значит "жирный" кофе?
– Мы просто научились ценить простые радости жизни, - ответил Вадим. - Знаешь, что главный символ нашей эпохи? Шестисотый мерседес? Интернет? Карточка VISA? Нет, нет и нет! Символ нашей эпохи - электрическая зубная щетка. Это не предмет роскоши, не необходимый предмет и не предмет, облегчающий жизнь. Это - комфорт в чистом виде. Излишество, вещь, которую не будешь покупать себе сам. Мне, например, ее подарила Аля Исаченко.
– А у меня нет электрической зубной щетки, - сказала Маша.
– Я тебе подарю, - сказал Вадим. - Это как барака, божественная благодать, которую надо передавать другим людям.
Маша смутно помнила, что такое барака и спросила:
– Разве у суфиев есть электрические зубные щетки?
– Не знаю, - ответил Абросимов. - Из всех моих знакомых на суфия больше всего похожа Света. У нее щетка есть. Я ей подарил. А ты, когда спрашиваешь про зубную щетку и суфиев, находишься в плену у стереотипа. Суфий или там настоящий буддист обязательно живет в горном монастыре, ходит по дорогам в рубище и все такое прочее. На самом деле настоящий буддист знает, что сансара и нирвана - тождественны. То есть нет разницы - в монастыре, в рубище или в костюме от "Бриони" на новом "саабе". Главное - настоящий святой должен испытывать благодать и радость жизни.
– Матать эль, - сказала Маша, - это на иврите.
– Ну, я же не антисемит, - снисходительно кивнул Абросимов. - У евреев тоже богатая мистическая традиция. Хасиды. Народ книги, опять-таки. Не все же анекдоты про них рассказывать. Про вас, то есть.
Маша уже привыкла к этим выпадам и лишь кивнула: мол, хорошо, отметился, давай дальше про интересное.
– Так вот, анекдоты, - сказал он, - с комментариями. Лучший в моей коллекции такой. Плывет по морю роскошный корабль, лайнер, все танцуют, играет музыка, выходит капитан и говорит: "У меня две новости - хорошая и плохая. С какой начать?". Ну, все, разумеется, кричат "с хорошей". Капитан раздувает грудь и торжественно объявляет: "Мы получили тринадцать "Оскаров"
