Вернувшись, Белла застала Сонни в гостиной. Сонни — кудлатый, рыжий, с бородавкой на шее величиной с пенни — поник, пал духом, в руке у него был стакан неразбавленного виски. За двадцать лет брака Сонни при всем своем фанфаронстве ни разу не изменил Белле. Чтобы обеспечить будущее ее и детей, он отложил деньги. За все эти годы она ни разу не видела, чтобы он на кого-то поднял руку. Он слыл жестоким, расчетливым дельцом — и так оно и есть, — но иначе где бы он был? Сонни не ограничивался тем, что жертвовал деньги на помощь Испании. В каких только президиумах он не сидел. В какие только комитеты не входил.
Белла, неслышно ступая, подошла к нему сзади, поцеловала в голову. Сонни встрепенулся.
— Ладно. — Голос у него был жалостный. — Пусть я — говно. Возможно, Норману надо доверять. Не исключено, что все эти разговоры гроша ломаного не стоят. Но зачем он набросился на Хортона? Ты мне объясни, зачем?
— И вовсе ты не говно, — сказала Белла. — А Норман — дурак.
Принципиальный, бесчувственный дурак, думала она, возомнил, что он слишком хорош для нас. Злоумышленником, покушающимся на их благополучие, — вот кем ей сейчас представлялся Норман.
— Вообразил — если он окончил Кембридж и всякое такое… Ты хороший, Сонни. И не терзай ты себя так.
Белла поддержала его, и Сонни был ей благодарен, но это почему-то еще сильнее растравило его. Норман одержал над ним верх, почему и как, Сонни и сам не понимал, но этого он Норману никогда не забудет.
— Хортону как минимум сорок пять, — сказал Сонни. — Какого черта он поперся на молодежную конференцию?
Белла ушла на кухню — похлопотать насчет обеда.
XII
Когда Эрнст около часа вернулся домой, на кровати лежал раскрытый черный чемоданчик. На столе — армейские документы Ники Синглтона.
Салли поджидала его.
— Эрнст, сядь. Я хочу тебя кое о чем спросить.
Эрнст опустился на кровать.
— Почему после того, как мы вернулись с вечера у Винкельманов, ты сказал, что Норман никогда не станет твоим другом?
— Не задавай таких вопросов. Меня слишком много допрашивали за жизнь.
Но Салли и не ждала ответа на свои вопросы. В голове у нее был туман, она плохо понимала, что говорит.
— Почему тебе было плохо в ту ночь?
— Не выводи меня из себя, — сказал он. — Не ходи вокруг да около.
— Ты убил Ники Синглтона?
— Рассказать тебе все с самого начала?
— Ты убил его. Почему ты не сказал мне об этом раньше?
— Я хотел сказать. Ты не стала слушать.
— Значит, не очень хотел.
— Я говорил тебе, что мне случалось убивать.
— Говорил. Но мне казалось, что это какие-то небылицы. Тех людей я не знала.
— Понимаю, — сказал он, — убийство только тогда убийство, когда убивают кого-то из твоих знакомых.
— Я говорила не о том.
Эрнст сжал руки. Не отрываясь, смотрел на Салли.
— Я так и так собирался сегодня же все тебе рассказать.
— И ты рассчитываешь, что я тебе поверю?
— Нет, — сказал он, — разумеется, нет. — Он вскочил. — Какого черта, разуй наконец глаза — я уже в тринадцать был солдатом. А у тебя, какие трудности были у тебя в эти годы?
Салли всхлипнула.
— Так ты дашь в конце концов рассказать, как это произошло?
— Ты убил. И подробности значения не имеют… А тут еще Норман, — неожиданно добавила она, — как ты мог… Ох, Эрнст, Эрнст, Эрнст.
— Ты, — заорал он, — ты даже еще не родилась. Какое у тебя право судить меня?
— Есть, знаешь ли, такие понятия, как добро и зло.
— Не смеши меня.
— Смеши, — повторила она. — Смеши?
— В Мюнхене во время войны брат с сестрой распространяли листовки против Гитлера. Их расстреляли как изменников. А после войны объявили героями. Сегодня их снова числят изменниками.
— Я тебя не слушаю.
— Когда твой Айк вошел в Германию и увидел лагеря, он сказал: мы этого никогда не забудем. А десять лет спустя тот же самый Айк сказал…
— Знать ничего не хочу, — сказала она. — И слышать тоже.
— Нет ни добра, ни зла. А есть обстоятельства, воздаяние, наказание и люди, оказавшиеся по разные стороны, — только и всего.
Низким, непохожим на ее обычный, голосом Салли спросила:
— И много таких, как ты?
— Много.
— Эрнст, ты ненормальный.
— Да ну? А ты, как насчет тебя?
Салли не ответила.
— Ты плачешь не потому, что я убил. А потому, что я убил брата Нормана.
— Прошу тебя, очень-очень прошу, заткнись!
— Ты ничуть не лучше меня, Салли, просто тебе повезло.
— Нет, Эрнст. Если бы обстоятельства значили так много, не имело бы смысла жить.
— А смысл есть?
Салли так полоснула его взглядом, словно он ее оскорбил.
— Мне надо передохнуть, — сказала она. — Я выйду, пройдусь.
— Хорошо, — сказал он. — Понимаю.
— Что ты понимаешь?
— Что с тебя хватит. Игра проиграна. Когда ты вернешься, меня здесь не будет.
— Он понимает. — Она надела плащ. — Может, мне и повезло. Может, я даже еще не родилась… Может, ты во всем прав… Но я в западне. И никакая это не игра. Я не могу то любить, то не любить тебя. И послушай: не смей убегать. Я рассчитываю, что ты будешь здесь, когда я вернусь.
XIII
Чарли вернулся домой рано; на кухонном столе его ждала записка:
К обеду не приду. Извини. Позвонил Боб Л. и попросил срочно напечатать для него одну работу в порядке одолжения. Не забудь купить салат. В семь к ужину придет Норман. Вернусь не позже шести.
Д.
Он расположился в гостиной так, чтобы телефон был под рукой, налил себе пива. Эрнст, кончив работу, не подмел за собой, уж это-то он мог бы сделать. Надо будет поговорить с Норманом.
Чарли шел к Сонни, ожидая какой-нибудь неприятности, а вместо этого его ожидала рукопись «Все о Мэри» в синей обложке. Писака, которому поручили подредактировать сценарий, закончил работу. Сонни сказал, что ведет переговоры с одной английской студией, сценаристом будет значиться один Чарли, а когда картину запустят в производство, он получит деньги дополнительно и еще проценты от прибыли продюсера. Иду в гору, подумал Чарли. Откупорил еще бутылку пива и принялся читать отредактированный сценарий. Переделки его ошеломили.
XIV
Салли все шла и шла.
Стояла прекрасная осенняя погода. После обеда на Хаверсток-Хилл было по-воскресному людно и шумно. Передышка, отсрочка, свобода на два часа от убогих квартирок — вот что это такое. Завтра — снова в бой; а сегодня светит солнце, и как тут не радоваться. Сегодня можно прошвырнуться по Хиту[89], почитать колонку Тайнана[90], а там, глядишь, позовут покататься. Ну а снять комнату, куда разрешено приводить гостей после одиннадцати, успеется и через неделю. И как знать — вдруг вечером в «Герцоге Йоркском» Бизли отдаст пятерку, которую стрельнул черт знает когда. А попозже, может, пофартит залучить к себе на чай с шоколадным печеньем девчонку.
Салли влилась в толпу, поднимающуюся к Хампстед-Хит. В ней мелькали юнцы в вельвете и их аппетитные, как конфетки, подружки. Перед скобяным магазином бородач в красной феске на все корки ругал Христа. Молодые пары толкали коляски. Дородные, коренастые восточноевропейские евреи шествовали группами по пятеро, по трое. На каждом втором углу какой-нибудь сморчок предлагал обширный выбор воскресных газет. Гилберт Хардинг[91] всего за три пенни рассказывал вам как на духу о самом постыдном событии в своей жизни. Лакей Гитлера за те же деньги открывал всю подноготную. Так же, как и Сабрина[92]. А на другом углу, под указателем, зазывающим «К дому Китса»[93], вест-индец в продавленной шляпе, заботливо склоняясь над дочуркой, совал ей свой рожок ванильного мороженого — полизать.
Салли забрела в «Герцога Йоркского», заказала виски с содовой. Они с Эрнстом, как правило, обегали этот паб из-за здешних завсегдатаев, но сегодня их веселость подействовала на Салли взбадривающе. Ее заинтересовала одна компания, она даже присоседилась к ней. Верховодил в ней долговязый субъект с меловой бледности типично английским лицом и шелковым платочком вместо галстука. Хотя бы одну поэму в «Тайм энд тайд»[94], решила Салли, он уж наверняка опубликовал. Он разговаривал с девицей, собравшей волосы в конский хвост. Девицу звали Венди, и вчера она так выступила по Ай-ти-ви[95] — закачаешься. Входили в эту компанию еще трое. Приземистого зануду с кирпичным лицом в Канаде сочли бы страховым агентом, но он был англичанином, а раз так, вполне мог оказаться организатором партизанских отрядов в албанских предгорьях и кавалером «Военного креста»[96]. Третий из мужчин откровенно, что твой сад, холил свой оксфордский выговор. Другая девица в этой компании, сухопарая блондинка в тореадорских штанишках, не раз предупреждала Дилана[97], что пьянство его до добра не доведет. Все пятеро делали вид, что и паб, и его завсегдатаи им осточертели. А торчат они здесь лишь для того, чтобы потешаться, наблюдая за остальными.
