Через реку от берега до берега была проложена гряда больших камней.
– Пройду, – сказал я и сейчас же чуть не полетел с обрыва, ботинок по каблук ушел в глину.
Где-то вверху бил родник, и по тропинке катилась прозрачная тонкая струйка.
– Тише, тише! – крикнул бригадир. – Тут знаешь как нужно осторожно? Сразу полетишь… Один на прошлой неделе так грохнулся, что в город свезли. Дайте-ка я вас… – Он взял меня под руку. – Из зоопарка приехал, змея ловить. Петли, сети принес, мешок большой брезентовый, чтоб, значит, змея сажать.
«Ага, сам заговорил», – подумал я и спросил:
– Ну и поймал?
– Поймал… В первый день, говорю, увезли еле живого. Потом через неделю приехал уже без мешка и сетей. Полазил-полазил по холмам с аппаратом, а потом заявился в правление, как раз я за председателя оставался, и командировку мне на стол – подписывайте. «Подписать-то, говорю, недолго, товарищ ученый, но со змеем-то, между прочим, как? Где он?» А он по аппарату хлопает. «Здеся, – говорит он. – В кассете, я его сорок раз щелкнул, во всех видах: и как спит, и как воду лакает, и как яблоки ваши лопает». – «Ну а ловить, говорю, кто же будет?» – «А ловить, говорит, специалиста вызывают, я, говорит, не охотник. Мое дело – выяснить, есть он или нет». Ну, вот теперь и вы приехали. Как он там, показывал кому эти снимки или врет?
– Врет, конечно, – ответил я, – змеи яблоки не едят.
– Ну, это уж вы, пожалуйста, не говорите, – поднял ладони бригадир. – Что змей яблоки лопал, это я сам видел.
– А как вы это видели? – спросил я.
– А вот так. Встаю я ведь рано, часов в шесть я уже на ногах. Так вот, встал я и иду к речке с дробовичком, а мне навстречу пастушонок Степка бежит, задохнулся, орет: «Дядя Вань, дядя Вань, идите скорее, там у яблони…» Как он называется-то? Ну, змей-то, как он называется?
– Удав.
– Нет, как-то не так. Он по-научному его как-то. Последнее-то слово – «конструктор», а вот первое имя – короткое, а все из головы вылетает.
– Боа-констриктор? – спросил я.
– Вот-вот, совершенно точно сказали – Бова-конструктор. «Где? – кричу. – Идем!» Добежали мы вон до этого обрыва. Только не с этой стороны, а с другой стороны заходили. Степка мне на крайнюю яблоньку тычет, она на самом-самом обрыве. «Вон-вон, он под ней лежал, теперь снова вниз сполз». А тут видите какой грунт? Каждую весну обвалы. А внизу-то дичь: оскарь, лопухи, дудки! И ни коса их, ни огонь – никакой дьявол не берет. Как железные стоят. Да тут, по правде сказать, и косить-то неспособно. Откос! Чуть не так махнул – и полетел вместе с косой в реку. Так что тут у нас лет пять не кошено и не хожено. Вот тут он и лежал.
– Свернувшись? – спросил я.
– Так точно, свернувшись. Там бугор сухой, глинистый выдавался, так вот он на нем и лежал, видно, отогревался с ночи. Такой черный-черный, только не блестящий, а матовый, как шина. Я Степке говорю: «А ну, отойди!» – да как лупану резаным свинцом. Как он шарахнется, блеснет– и нет его! И все скрозь, скрозь зашумело, задрожало, посыпалось: только что он тут лежал, а смотрю – уже вон где, на другом конце лопухи шевелятся. Весь склон, можно сказать, зашевелился. А ведь это, чтоб не соврать, метров десять, а то и того больше. Я говорю: «Стой, Степка, я пойду посмотрю». Ну где ж тут. Пока спустился, уже на том краю шумят. Признаться, я совсем-то поглубже зайти побоялся – вдруг он где притаился? Послал Степку в правление за людьми. Те прибежали с топорами, с баграми, пожарную бочку привезли – змея из норы выливать, топотят, кричат, смеются. Ну, колхоз, конечно, где ж тут. Все прощупали, нигде его нет, только яблоки откусанные валяются. А дерево с тех пор стало желтеть, сохнуть. Нет, вы не сомневайтесь, он и в самом деле яблоки лопает. В священном писании читали? У вас ведь в музее оно обязательно должно быть. Чем там змей Еву соблазнил, не помните?
– Яблоком, – ответил я и засмеялся.
– А, вот, значит, знаете, – засмеялся и он, – это хорошо, что знаете, сейчас из молодых это никто не знает. Нет, это точно, мы потом все боялись, как бы он нам все яблоки не перетравил.
– Да он же не ядовитый, – сказал я, – он кольцами давит.
В это время бригадир вдруг остановился, оглянулся и приветливо заулыбался. К нам шел высокий, стройный человек, на нем был легкий серый костюм, желтые туфли, голубое мохнатое полотенце он перевесил через плечо.
– Кто такой? – спросил я.
– А вот тот, что купался, – ответил бригадир и крикнул: – Михаил Степанович, что сегодня так скоро?
– Да вот вас увидел, – ответил Михаил Степанович приятным голосом, – побоялся, что без меня за стол сядете. – И он постукал по оттопыренным карманам.
– Умные речи приятно и слышать, – улыбнулся бригадир. – Знаете пословицу: «Садись за стол – гостем будешь, водку поставишь – хозяином будешь». Только вот выпивать-то сейчас мне… – Он опять поглядел на солнце.
– Ничего, у меня охотничья, от нее валерьяновой каплей шибает, – сказал Михаил Степанович.
Голос был молодой, звучный, и лицо у него тоже молодое, розовое. Подойдя, он улыбнулся и протянул мне руку.
Фамилии мы почему-то друг другу не назвали.
Втроем мы сидели за столом, покрытым белой скатертью, под большой старой яблоней с черно-сизыми листьями и обедали. Уже выпили по стопке.
– Интересные это люди – ученые, – сказал бригадир. – Кто их поймет, тот, наверно, еще тысячи лет проживет… – Он перегнулся через стол и налил мою стопку до краев.
– А все люди, хозяин, интересные, – сказал мирно Михаил Степанович и потянулся ко мне чокнуться, – неинтересных людей, дорогой Иван Семенович, на свете не бывает. За ваше здоровье.
– Будемте здоровеньки. – Бригадир поставил пустую стопку на стол. – Ну вот, например, вашу науку взять, – сказал он и повернулся ко мне. – Вот вы приехали к нам. Копать землю будете? У председателя рабочих будете просить, так ведь? Ну, выделим мы вам инвалидов, какие поплоше, покопаетесь вы неделю, раскопаете черепки, кости, пятаки и выставите их в музее. Вот, мол, наша находка. Хорошо! А вот у меня лежат два пятака в сундучке. Екатерина Вторая. Хотите – пожертвую на науку?
– Нет, спасибо, – сказал я. – Не надо.
– Ага, не надо, – обрадовался он. – А вот если бы вы их сами выкопали, тогда нужны они были бы вам или нет?
– А вот тогда нужны.
– Нужны! – Он даже ударил ладонью по столу. – Видишь, какое дело: даю готовые – не надо, а сами откопают – нужны. Почему же так? Ведь пятаки-то все одинаковые – что мои, что ваши, только мои почище, конечно.
Я поглядел на него и засмеялся.
– Да нет, тут смеяться нечего, – сказал он сердито. – Я правду говорю. И все хитрят, и все хитрят. – Повернулся он к Михаилу Степановичу: – Все выгоду какую-то ищут. Вот вы сколько жалованья получаете?
– Стой, стой, к чему тебе это? – перебил его Михаил Степанович. Бригадир сердито махнул рукой, налил себе еще стопку, опорожнил ее одним глотком и обтер ладонью рот.
– Тут все к чему, – сказал он хмуро. – А вот война? – спросил он меня в упор. – Вот вы пришли сейчас домой, а утром в семь часов повестка. Явиться на призывной пункт с вещами. Тогда что?
– Да ничего, встану, соберусь и пойду, – сказал я.
– Да ты чего-то уж не туда загибаешь, Иван Семенович, – сказал мой новый знакомый. – Война войной, а наука наукой, пятаки тут ни при чем.
– Опять пятаки ни при чем? Очень они при чем! Вот вы сказали: позовут – пойду. А что такое пойти на фронт, вы знаете? Стойте, стойте, я уж свое доскажу. Вот в пятнадцатом году нас из Большой станицы двенадцать человек пошло воевать. С музыкой провожали, с попами… И парни все были – во! А вернулось нас с фронта всего двое – я да Петька Карасев. И вот еще, видишь, сижу и водку пью с учеными, а Петька покашлял, покашлял, да через год его в Порт-Артур и стащили, легкое у него отвалилось. В болоте ночь просидел. Значит, было нас двенадцать, а остался один я, а над теми десятерыми, наверно, и до сих пор кресты в Польше торчат, сам тесины прибивал, знаю. А теперь вот и креста не поставят, одни столбы.
– Иван Семенович, ты больше не пей, – нахмурился мой новый знакомый. – Как это понимать – одни столбы… Добрая память останется, она что? Ничего тебе, что ли?
– А вот так – столбы! – ударил кулаком по столу бригадир. – А добрая память – это вот! Фу! – Он дунул и засмеялся. – Вот она, добрая память, полетела – вот-вот! Видишь ты ее? Где она? – И вдруг ожесточенно заговорил: – Мы ведь все на свете превзошли, и религии уж не придерживаемся, и открыли, что не Бог в небе, а пар. Ну, ладно, пускай пар, а не Бог, я не против. Но я ведь вот про что… – Он остановился, собираясь с мыслями. – Вот ученые приезжают, – продолжал он уже медленно и вдумчиво, – черепки собирают, ну что ж, мы уважаем науку, хорошо… Ну а вот если верно – завтра война? К чему эти кости и черепки, а? Вот я газеты читаю. Каждый день пишут: такую-то речь Гитлер грохнул, такую-то границу его войска перешли, и все ближе, ближе к нам война подбирается. Стали уже учить, как маски надевать, а вы все черепки собираете. Как же это понимать, а?
