6. «КАЧЕЛИ»
Зимним вечером вышли мы из полуподвала центральной городской синагоги… Этот бетонный сарай с низким, всё подавляющим потолком железобетонной подушки фундамента был превращён Винокуром в солдатское жильё… в келью аскета… исповедальню… куда к Моше уже не могла заглянуть ни одна женщина!.. Эти бетонные стены слышали молитвы и русский мат… звериный рык его раненого эго!.. и… задушевные беседы…
— Мой Золотой! — обращался любящий сын к Пахану, — за что мне всё это?..
— А разведи мне сам… — говорил Отец, — а я послушаю…
… и тогда я впервые услышал его рассказ «Качели»[10]…
качели
посвящается дуське
Мадемазель по кличке людка акулина не кривя душой просто никто… бипедальное семь ступеней вниз… после Ничтожества. Так я ЕМУ и сказал: кишечница… трупоедина… лесбиянка.
— ТЫ мне её Сам подогнал… Ты хотел, чтоб я в неё втрескался… то, что с нами случилось — это ж не с нами случилось… это ж Ты так развёл, чтоб с нами такое случилось!.. Оно и случилось.
И честно тебе говорю: да, втрескался. Полный комплект. Как говорится, с полного ходу… и по брызговики.
Но это ж не я в неё втрескался, Б-же ты мой!! Это Ты мне велел в неё втрескаться самовольно! И то, что случилось с нами, и то, что случится с нами потом, — ты знаешь. Только ты хочешь, чтобы я развёл. Историю. Чтоб не ей развёл. Не для себя… И, тем более, не для её подельницы… Коблихе протруханой. Уголовнице. Бандарше. Вуз дэ вылст и стояла перед скотом… в предосудительных и развратных позах… Бестия. Преисподняя. албына. Погоняло такое: албына. Мусорская подстилка… Ашкелонский синдром. Клипа…
… Я даже не себе буду разводить. Даже не самому себе. Ибо, разводя самому себе, существует шанс оказаться самообъёбанным. Знаешь ведь, мемуары двуногие строчат. Творческие биографии. Сочувствуют люди самим себе. Надеются на сочувствие. Это они современникам своим пишут. Такое средство общения… бормотургия…
Но у нас разговор на четыре глаза… конкретно… Я — всё знаю, и Ты — всё знаешь. Ты даёшь мне шанс, чтобы я разводил. А Ты послушаешь. Вот я буду эту историю рассказывать, а Ты, наизусть её зная, Будешь меня внимательно слушать. Так?
— Так.
… — Начнём с того, что я говорил про то, что я говорил в криминальном суде в Реховоте, заклявшись на Торе святой и на собственном саване?
— Нет, мой золотой. — Сказал мне Мой Золотой. — Ты уж начни, сначала… с качелей… Расскажи, как тебя качнуло и куда вознесло–понесло. Расскажи с улыбкой. Расскажи о своём полёте… о полёте с Ней… И с улыбочкой… да такой, чтоб на перегрузках не опоганить рылом безумца вывеску…
Мордашку обиженного не вздумай Мне корчить. Рыло невиноватого… н-да… йани, невиноватого?.. Улыбайся… помни с кем говоришь… Небесам улыбайся. Никогда не забывай улыбаться… Это — Закон. Ага… А теперь, давай — «разводи». Вот, по–Б–жьи возьми — разведи. Угадай! Я желаю тебе удачи.
И фильтруй базар по поводу злоязычия. Это ни правому, ни виновному не позволено. Асур…
— Фильтруй базар!.. — Моше грозит пальцем, который неприятно мечется у меня под носом… И поясняет: это Он своему любимчику говорит… Всё!.. всё, что я хотел… Он давал!..
— Хотел француженку в исполнении русской драматической актрисы?!.. Получи!!!
— А мне же хотелось всегда… чтоб не просто блядь… а… звеньевая в публичном доме!.. и чтоб в вестибюле!.. на пьедестале стояла!.. первая среди передовиц производства!..
Моше веселится… он оправдан судом… закай!.. не виновен… а кто виноват?.. но четырнадцать месяцев ссылки на север страны… четырнадцать месяцев под домашним арестом… четырнадцать месяцев без средств к существованию!.. и четырнадцать месяцев осознания чуда: живой!.. поставили точку на последней странице его «французского романа»…
— Мой Золотой! — сын оглаживает седую бороду, — спасибо! Порадовал напоследок!.. вырвал из чужих объятий!..
Кто читал Кастанеду, тот поймет, что за прыжок совершил Винокур… это не был прыжок в пропасть… это был прыжок из горизонтали… где всё было мерзко и плоско, как лист бумаги, на котором сочинила донос в полицию любимая… обезумевшая женщина… их совместный маятник качнулся далеко–далеко… и, прыгнув, он оказался в другой системе координат!.. в существовании по вертикали!.. от секса!.. его развернуло в веру… в состояние религиозного человека… от похоти и агрессии — швырнуло к любви… Но это была любовь иного качества… это была любовь сына к Отцу… любовь вспомнившего себя!.. любовь еврея, прозревшего не на Гималаях… а среди своего народа!.. в тюрьме…
И всё чаще он вспоминал Зямочку… отца своего.
Зямочка завещал… перед эвакуацией сына в государство Израиль, он сказал: «Здесь тебя мусора прессуют… так это ж — гои… а там… свои так кислород перекроют!.. и больно будет… и не на кого будет пенять…»
И всё же — дал разрешение!.. браху[11] на выезд… благословляя меня… он сказал: «Есть оплошность… за неё расплачиваются горькими, горькими слезами… Есть преступления… за них платят годами тюрьмы… это и есть расплата… И только за ошибки не платят… Ошибку исправить нельзя… Ошибка — это на иврите «таут»… вот что значит ошибка. За «таут» — «мот тамут»… в смысле — сдохнешь!.. вычеркнут из Живой Книги народа… и вот, чтобы ты не ошибся… слушай меня ушами!..
Первое. Не убивай ради наживы…
Второе. Не стань пидарасом…
Третье… и — не бегай за двуногими с наручниками…
Моше бен Шломо Ейнан (Винокур) от себя добавляет… Йонатану Шломо бен Моше Винокуру…
«Пусть повыздыхают!.. ты! и весь наш род!. Если одному из вас… лишь блудливая мысль взбредёт в ваши косые бошки, подать на человека жалобу в полицию… это Ошибка!!! ошибка с большой буквы… ошибка, за которую не расплатишься… и пиздец нам всем… ага… всему винокуровскому отродью!..
— Впрочем… это заповедь только Йонатану… моему сынишке… и листателя ни к чему не обязывает…
— В Тель — Авиве!.. на Аленби… сидит Гитлер!.. и попрошайничает… блядина, и собирает медяки… побирается… а ви идёте, своими ногамы, как ни в чём не бывало… и ни о чём себе таком не думаете!..
Один вопрос… можно, а? вы подадите милостыню?! Или же… ви пройдёте мимо?.. как ни в чём не бывало…
Правильный ответ на обороте…
— Я бы хотел задать этот вопрос не только на семинаре… — смеется Моисей Зямович. — Я бы хотел задать этот вопрос в день Катастрофы еврейского народа!.. или в день Победы над фашистской Германией… Я имею право задать вопрос?!!
Фантазия!.. Жюль Верн… на Блюммельфельде ему дали стадион!.. и это был уже Обер! блюммель!!фельд!!! Сенсация!!! И он попросил бы всех присутствующих на стадионе почтить минутой молчания павших от зверств фашизма… а потом задал бы свой вопрос… и попросил бы его тоже почтить минутой молчания…
— Чего ты ржёшь? — качает головой Моше, облокачиваясь о стол… его глаза смотрят в мои:
— Чего ржёшь, падлюка?!.. вопрос касается и тебя!.. И времени на размышление нету!.. ни минуты… Здесь и Сейчас… ты идешь по Аленби или Дизенгофу… и Гитлер протягивает к тебе за подаянием руку… Подашь или нет?
— Подам…
— Это же — Гитлер!!!
— Это голодный нищий, который… только похож…
И мы расцеловались. Это и был ответ на вопрос…
10. ИСТОРИЯ ОДНОЙ ФОТОГРАФИИ
Я рассматриваю забавные картинки, в спартанском жилище человека, чей возраст входил в пору, когда господь призывает к себе… сначала сердце… а после — душу… На старых картинках были изображены сценки из еврейской жизни… это были благословенные времена, когда Б-г пребывал среди своего народа… в седобородых евреях, мудрецах и законниках я видел кого–то, как две капли воды похожего на сегодняшнего Моше Ейнана… Винокуровский двойник был преисполнен достоинства и… тихой радости… радости, которая бывает от служения заповеданному… ему и народу его… при Торе… и молитвах…
— И всё же, падлюка… — обращается он ко мне, возвращая от настенных картинок к столу, — скажи… почему ты выбрал эту фотографию?..
Он переворачивает снимок тридцатилетней давности… карточку, еще только приближенную к цветной… и на ее место кладёт другую… но я по–прежнему вижу тридцатилетнего романтика, в армейском хермоните на фоне гор… в ливанскую кампанию… где сражался он добровольцем… «как в Испании»!!!
И я снова вынимаю старое фото, протягивая Моше недавний снимок бородатого еврея, в религиозной униформе…
