– Я, – сказала Лета, встрепенувшись. – Я верю!
– Ну не знаю, – пожал плечами папа. – Как запасной вариант? Всё-таки предлагаю рассмотреть одну из тем классического искусства.
– Твоё классическое искусство – это засушенная мертвечина! – закричала бабушка. – А советская эстетика была и навсегда останется стремлением вперёд!
– Засушенная мертвечина лежит в мавзолее, а моя интерпретация классики… – папа не боялся быть великим.
– Бабушка, – перебила Лета. – Помнишь, у тебя была книга с фотографиями про Крайний Север?
– Да, есть такой фотоальбом, издан в 70-е годы в Советском Союзе, – бабушка с превосходством взглянула на папу. – Мне его подарил известный фоторепортёр, из нашей гвардии.
– А где он, альбом?
– У меня дома, на квартире.
– Можно взять?
– Конечно, детка.
– Дашь ключи, я туда заеду?
– Связка в правом ящике комода, в прихожей.
– Что это тебя потянуло на дружбу с народами Севера? – с подозрением спросил папа.
– Это личные вопросы, на которые я не обязана отвечать, – в отместку сказала Лета и пошла в свою комнату. Там она легла на кровать, завернулась в угол покрывала, и стала смотреть на овалы, снежинки, змейки и стрелки, плывшие по потолку и стенам от вращающегося внутри абажура арт-объекта.
Всю неделю Лета предначертывала будущую композицию из карамели. В среду эскиз был вымерен, а программа перевода плоскостных рисунков в 3D, освоенная Летой, сохранила скульптуру в цветном трёхмерном изображении.
– Хм, – только и сказала Собака.
– А как я вам это изо льда сделаю?! – возмутился гласье, похожий на ломкую сосульку.
В пятницу они с папой проводили бабушку в подмосковный пансионат «Родники», на семинар «Роль региональных СМИ в условиях…» – в каких условиях, бабушка не могла вспомнить. Глобальных вызовов? На постсоветских пространствах?
– Ладно, в автобусе выдадут план работы, на месте сориентируюсь.
– С каких пор твоя «Берегиня» стала отвечать на глобальные вызовы? – засмеялась Лета.
– В кои-то веки союз пригласил ветеранов журналистики – четыре дня за городом, в чудесном сосновом бору, трехразовое питание – шведский стол, работа по секциям, кофе-брейк. Почему я должна отказываться?
Надев ветхие очки на цепочке, бабушка возила по ногтям засохшим лаком. На лбу, под корнями, подсыхал фиолетовый венец краски для волос.
– Пора смывать. Леточка, полей мне на голову душиком, – с Летой бабушка всегда изъяснялась удушающе сладко.
Бабушка взялась за стеклянную перегородку с панорамой светящихся ночных небоскребов.
– Кто придумал высотки в ванной? Каждый раз, как нужно вымыться, чувствую себя старой обезьяной, цепляющейся за вершину башни. Но конец все равно один…
Витраж огней бескрайнего города на душевой кабине вытребовала Лета – наперекор папе, задумавшему ванну в стиле итальянской загородной виллы.
– Ну что ты, бабушка, ты будешь жить до ста лет!
– Спасибо, детка.
Бабушка намазала щёки, похожие на подсохший зефир, тональным кремом, потыкала в глаза огрызком черного карандаша.
– Давай уложу тебе волосы феном.
Лета начесывала легкие прядки на пуховые проплешины, голова бабушка подрагивала.
– Бабушка, ты на макушке лысая, тебе нужно средство для роста волос.
– Я уже сама в землю расту, – пошутила бабушка.
– Что за похоронные настроения? – бодро возразил папа. – Оторвись на своём семинаре по полной, не забывай про средства индивидуальной защиты.
– Бесстыжий, при ребенке! Леточка, не слушай своего отца.
– Вы мои родные, вы мои любимые. – В семье много и часто употребляли и пользовали слово любовь. – Вы мои единственные. – Все обнимались в дверях. – У нас замечательная, дружная, самая лучшая семья!
Бабушка ушла, оставив запах старой пудреницы.
После обеда Лета поехала «на квартиру», когда-то, очень давно, там жили они с папой, а теперь изредка, со словами: «Хоть один день от вас отдохнуть!», оставалась ночевать бабушка.
В квартире было отопительно жарко.
Стенка, заполненная дефицитными советскими книгами, шерстяные шторы, накидки на кресла, глиняные чашки, всё, включая и воздух, сохранилось со времён первого застоя.
Лета открыла форточку, заглянула в шкаф, пахнувший бабушкиной кримпленовой молодостью, прошлась по книжным полкам и вытащила фотоальбом, повалив мелкие памятные награды и сувениры – преобладали смелые журналистские перья и врезанные в деревянные подставки часы. Положив альбом на кухонный стол, на подстеленную соломку, Лета вскипятила воды в ковшике, навела растворимого кофе с сухими сливками и, наконец, уселась. Она любила сидеть за бабушкиным столом, зацепившись ступнями за стул. В бабушкином детстве столы качались, и под ножки подсовывали согнутые картонки. Нынешний столик из чешского гарнитура со сметанной пластиковой столешницей стоял ровно, как старая балерина, но бабушка подпёрла его торец надломленным журналом, давая отдушину проводу к висевшему на стене телефонному аппарату. Лета задела журнал, заваленный остатками бабушкиной канцелярской деятельности, и вдруг телефон громко затрезвонил устаревшим социалистическим звонком. Лета вздрогнула, дёрнула стол, поправила соломку, пошевелила провод, но телефон продолжал звонить.
– Алло? – сказала Лета в трубку, уверенная, что говорит в электрическую пустоту.
– Квартира Новиковых? – закричали в трубке.
– Ну да, – ответила Лета.
– Еле до вас дозвонилась, – с упреком и треском прокричал женский голос, похожий на вышедшую из моды тяжёлую дубленку.
– Мы здесь редко бываем, – доложила Лета.
– Это из Сретенья вам звонят, из детского дома, директор.
– Да, слушаю, – вежливо отозвалась Лета.
– Я с кем разговариваю? Вы-то сами кто?
– Новикова Лета.
– В общем, у нас тут горе. Приношу свои соболезнования, но нашей вины здесь нет – прокуратура сказала, ЖКХ виновато, по их вине прорвало, а дети кипятка не почувствовали, мгновенно умерли, вы ж сами знаете, они все инвалиды, ребятки наши. Вы извините, мне ещё целый список родителей обзвонить надо, поэтому спрашиваю конкретно – вы своего ребёнка сами будете из морга забирать и хоронить, или мы его с остальными ребятками похороним? Документы…
– Ой, вы, наверное, ошиблись, – поскорее сказала Лета. Ей было неловко, что директор, убитая горем, лишний раз страдает, напрасно рассказывая о трагедии совершенно постороннему человеку, снявшему трубку по техническому телефонному недоразумению. – У нас никакого ребёнка нет. В этой квартире только моя бабушка изредка живет, а я вообще случайно зашла.
– Да что ж такое-то? – с досадой сказали в трубке и принялись говорить с кем-то ещё, рыхло присутствующим в кабинете. – Нет, говорят, тут таких. Номер сменился, что ли? Наказанье-то с этими личными делами, поменяют сведения и сроду-то ничего не сообщат! – И снова Лете. – Ладно, извините.
– Не за что, – ответила Лета коротким, как резцы, телефонным гудкам, и посмотрела на диск со следами шариковой ручки.
Слова «погибли» и «хоронить» расстроили Лету только на касательное мгновенье – смерть для неё ещё не существовала, ни как предмет страха, ни в качестве объекта любопытства. Что она не могла выбросить из головы, так это происшествие в подвале ресторана – двадцать три человека погибли из-за газа, электропроводки или их …сожгли. Только не шеф! Он не способен! Беспощадный убийца не мог учить готовить такие добродушные тефтели и ласковые соусы. Лета сердито верила в добро, которое в этой стране уже разуверилось само в себе, и всё чаще подумывало, что надо стать злее.
Она достала планшетник, пошарила в инете, но ничего нового о происшествии в «Пилаве» не нашла – сеть перекинулась на «бабушкин закон», приводя примеры концлагерных условий содержания пожилых людей в домах престарелых, и записи, тайком сделанные на мобильник. Лета взглянула на телефонный аппарат на стене – какой-то мальчик, возможно, её однофамилец, тоже погиб в интернате. Он большой или маленький? Кто его папа и бабушка? Может быть, они хорошие, добрые люди, ведь не выбросили ребенка-инвалида в мусорный контейнер, а отдали в приют, наверное, даже плакали, когда расставались, а после навещали, брали домой на праздники.
– Хорошо бы, у него остались братья или сёстры, – перелистывая фотоальбом, великодушно пожелала Лета и вдруг увидела цветной разворот с северным сиянием!
Огромные зеленые змеи извивались лентами, схлестываясь с алыми и голубыми стрельчатыми всполохами. Лета, побелев от внезапного ледяного ветра, смотрела в бездну, по краю которой упрямо бежала крохотная собачья упряжка с растерзанным погонщиком, которого родители, посоветовавшись с шаманом, с наивной верой назвали Россия.
