Глава восьмая
— Все говорят и говорят, а я первая догадалась. Ну, думаю, тут что-то неладно! — сказала Клара. — Как это Нези — и вдруг отказывается продать уголь! А сам такой страшный, как дьявол!
— Поцелуй меня! — говорит Бруно.
— У тебя лишь одно на уме.
— Да ведь у нас только и есть, что эти минуты. С тех пор как мы официально обручены, мы бываем одни еще реже, чем раньше. Все время то твоя мать, то Аделе мешают.
— Сам виноват! Ты ведь собирался умереть, если мой отец не даст согласия.
— Ах, как ты изменилась! — Что?
— Поцелуй меня!
— Послушай, Марио, ты вот теперь познакомился с Миленой, что ты о ней думаешь? — спросила Бьянка.
— Я ее представлял себе совсем не такой. Она не похожа на флорентинку. И уж совсем не похожа на женщину с виа дель Корно.
— Что-то я тебя не пойму. Впрочем, она действительно не из Флоренции. Она родилась в Милане, но на нашей улице живет с пеленок. Ее отец был судейским чиновником, и его перевели сюда. Потом он погиб на войне. Значит, она тебе нравится?…
— Ревнивица.
— Выдумаешь тоже!
— Перестань ребячиться! Ты чуть ли не силой затащила меня в больницу, чтобы познакомить с Альфредо и Миленой. А теперь допытываешься, нравится ли мне Милена. Я, видно, должен был ответить: «Нет, не нравится» — и добавить, что она косоглазая и хромая. Ну как вот: она косоглазая и хромая, и у нее растет борода. Теперь ты довольна?
— Милена — моя подруга!
— Неужели?
— Почему ты сердишься? Даже поцеловать меня не хочешь!
— Ты слышал про Бьянку? У нее тоже появился дружок. Милена говорит, что красивый парень.
— Чем он занимается? — спрашивает Бруно.
— Работает в типографии на Пино! И потом…
— Почему ты все время говоришь о других? Неужели тебе не надоело слушать, как кумушки, стоя у окна, целый день судачат о соседях?
— Когда мы вместе, ты ужасно нервный!
— Просто я хотел бы, чтобы мы немножко больше говорили о нас самих. Ну вот скажи, когда мы все-таки поженимся — в декабре или весной?
— Разве уже не решено, что в апреле?
— Решено. Но ты ведь можешь опять отложить!
— Ну зачем ты так говоришь?
— Потому что я тебя люблю.
— А я, думаешь, не люблю тебя?
Бьянка сказала:
— Я хотела кое-что рассказать тебе, но теперь не скажу.
— Когда же наступит такой вечер, любовь моя, что ты не будешь дразнить меня какой-нибудь новостью, которую тебе самой до смерти хочется мне рассказать?
— Такой вечер как раз сегодня.
— Глупая! Я хотел сделать тебе комплимент.
— Конечно! Так говорят с маленькой девочкой-несмышленышем: «Вынь, детка, пальчик изо рта!».
— Ты видела когда-нибудь в театре пьесу Альфьери «Наказание сумасбродов»?
— Нет. Но я сию же минуту побегу смотреть. Прощай.
— Иди сюда. И перестань сердиться.
— Ты никогда не говоришь со мной серьезно!… Так что же происходит в «Наказании сумасбродов»?
— Об этом я обязательно расскажу тебе, но только в другой раз!… Ну, а что ты мне хотела сказать?
— Я вот о чем думала. Ты совсем один на белом свете, и никто о тебе не заботится… Перестань, глупый! Ты же знаешь, что сейчас мы не можем пожениться!… Слушай хорошенько. Помнишь, я тебе говорила о Маргарите, жене кузнеца? Так вот, у нее наверху есть маленькая пустая комната. Там она держит картофель и всякие другие продукты, которые ей присылают родные из деревни. Она могла бы без особого ущерба освободить ее. Комнатка маленькая, но очень славная, ее можно обставить за гроши. Там тебе будет хорошо: Ты не будешь тратиться на наем квартиры, потому что Маргарита отдает этот уголок тебе бесплатно. Я часто прихожу к ней и, значит, смогу постирать и погладить тебе белье… Маргарита постарается уговорить мужа. Коррадо — душа человек!
— Ну, теперь уж ты не спасешься от поцелуя. Но кто он такой, ваш Коррадо? Это тот, кого прозвали Мачисте? Как подумаю, что иуду жить у Мачисте, даже дрожь пробирает.
— Как, по-твоему, Отелло и Аурора вернутся? — спросила Клара.
— Если они не вернутся, квестура сама их разыщет. Если только они не… Ведь они оба такие сумасшедшие!
— Господи! Только бы они не покончили с собой! Этой ночью я проснулась и сейчас же вспомнила об Ауроре. Не могу себе представить, что мы были подругами. Аурора кажется мне уже пожилой женщиной. А ведь она всего на три года старше меня. Как она могла бросить ребенка?
— Эта Аурора была, кажется, твоей подругой? — допытывается Марио.
— Да, — отвечает Бьянка. — Пожалуйста, не думай об Ауроре слишком плохо. Неверно о ней написали в газете. Что ни говори, у нее хватило смелости ради любви оставить все, даже ребенка.
— Не волнуйся так. Потом тебе опять станет нехорошо!
— Подумать только… Через два часа я узнаю, согласился ли Мачисте. Как было бы хорошо переговариваться через окно.
И вот наступило четвертое августа. Ночь еще не кончилась, а из дома Нези уже донеслось «ку-ка-ре-ку», торжественное и звонкое, как пение рожка. Немного спустя рассвет окрасил в розовый цвет крыши домов. Часы на Палаццо Веккьо пробили шесть, первый трамвай с грохотом выехал на виа деи Леони, направляясь к конечной остановке в Грассина или Антелла.
В комнате Освальдо зазвонил будильник. Но в это утро его звон был заглушен голосами.
Марии, мусорщику Чекки, землекопу Антонио и другим нынче не понадобилось никаких будильников: ссора двух фашистов подняла с постели даже тех, кто никогда не вставал раньше восьми. Фашисты на этот раз не закрыли у себя окон, и в утренней тишине крики их отчетливо доносились до каждого.
— Каждый день новое представление! — сказал Стадерини, протирая сонные глаза.
— Наша улица стала вроде театра! — добавила Клоринда.
Нанни попросил их помолчать — своими разговорами они мешают слушать.
Но общее любопытство по-прежнему оставалось неудовлетворенным.
Освальдо и Карлино всячески оскорбляли друг друга, распалялись все сильнее, и казалось, спор вот-вот перейдет в драку. Однако ни тот, ни другой не входили в подробности, и собравшиеся у окон любопытные — кто совсем голый, кто в одной рубашке — тщетно прислушивались к злобным крикам: понять причину ссоры они не могли. Карлино был, по всей видимости, настроен агрессивнее. В голосе Освальдо слышалось негодование, но вместе с тем он звучал почти покорно. Отсюда можно было заключить, что коммивояжер не прав.
— Все прячешься! Трус! Дезертир! В кусты полез! — кричал Карлино.
— Поосторожнее выбирай выражения, наглец ты эта— кий! Бессовестный человек! Фанфарон! — кричал в ответ Освальдо.
— Мальчики, успокойтесь! Что вы такой крик подняли? Люди спят, — пробовала утихомирить их Арманда.
Должно быть, она говорила из коридора, а двое друзей, вероятно, заперлись на ключ в гостиной: их голоса доносились как раз оттуда.
— Оставьте нас в покое, мама! — ответил Карлино. — Ступайте к себе, читайте свои молитвы! — И тут же снова заорал: — Ты понял, мошенник? Зачем, спрашивается, ты записался в фашистскую партию? Захотелось побахвалиться значком в петлице?
— Я считаю, что служу революции лучше, чем ты! — крикнул Освальдо.
— Ну, теперь мы начинаем понимать, что к чему! — воскликнула Клоринда.
Но ее муж: сказал;
— Отойди-ка от окна! В постели все слышно ничуть не хуже!
Между тем Освальдо продолжал:
— Мы обязаны показывать пример порядка и дисциплины!
— Все трусы так рассуждают. В двадцать первом году тебе совестливость помешала, в двадцать втором у тебя объявился тиф, а теперь ты прикрываешься какой-то выдуманной дисциплиной. Ты и мошенник и трус!
— А ты фанфарон и сумасшедший. И все, кто рассуждает вроде тебя, тоже сумасшедшие. Вы не считаетесь даже с заповедями господними.
— Ах ты, бессовестная рожа! Не смей упоминать имя божие всуе.
— И не забывай ходить по праздникам в церковь, — пробормотал Антонио, натягивая на ноги грубые рабочие башмаки.
— Послушать тебя, так нам пора уходить на пенсию, — гремел Карлино. — Все уже сделано, и остается только радоваться: ах, какая прекрасная жизнь наступила! Хотел бы я знать, черт побери, в каком ты мире живешь?
— Как только начнется вторая волна, я… — протестовал Освальдо.
— Вот видишь, ты сам себя выдаешь! Ты настоящая мразь! Вторая волна уже поднялась. Это и есть вторая волна!
— Мальчики, успокойтесь ради бога! Мальчики! — уговаривала Арманда, стуча в дверь.
— Может быть, ты ждешь телефонограммы из Рима, в которой говорилось бы: синьор Освальдо, вторая волна начнется в такой-то день и час. Ты трус и предатель!
— А ты кровопийца! — закричал Освальдо.
— Кто я, кто?
И тут же их голоса прервал звук двух пощечин, резкий, точно щелканье кастаньет. Послышался шум потасовки, грохот падающих стульев, жалобные вопли Арманды.
— Потише вы! — не удержавшись, громко крикнул Нанни. И тотчас из осторожности отошел от окна.
