Клара, удивленная и оробевшая, мешкала; тогда Нези двинулся прямо на нее:
— Что я, по-турецки говорю, что ли? — заревел он. Девушка опрометью выскочила из лавки.
— Сегодня мы гуляем, — продолжал кричать Нези, обратившись к подручному. — Выходи! Запираю лавку!
— Нужно бы доставить в пансион Луккези… — напомнил парень для очистки совести.
— Обойдутся! Во Флоренции больше угольщиков, чем воды в Арно! Я сам себе хозяин! Продаю кому хочу, когда хочу и как хочу!
— Как угодно, синьор Эджисто, — сказал подручный уже на пороге. — Значит, приходить завтра?
— Завтра, или послезавтра, или послепослезавтра. А может, и никогда. Ступай, ступай!
Нези спустил железную штору и запер ее на оба замка. Затем снова позвал подручного:
— Эй, ты! Я, Нези, плачу тебе не за то, чтобы ты по улицам шлялся! Сиди здесь и жди Отелло! Если б ты не был жуликом, я бы оставил на тебя лавку.
— Да вы бы самому Иисусу Христу не доверились! — сказал тот.
— Конечно! У меня еще мозги не размякли, — ответил Нези и, прихрамывая, пошел на виа дель Парлашо.
— Еще не размякли, но близко к тому! — вполголоса пустил ему вслед юноша.
Так думала и вся улица. Как же это: Нези, и вдруг отказывается выполнять заказы — это все равно, что рыба вдруг вздумала бы выпрыгнуть из воды! Ведь это противоречит здравому смыслу! Ну, отказался продать килограмм угля для печурки землекопа, это еще куда ни шло; но три центнера кокса для такого солидного клиента, как пансион Луккези… Нези, видно, не только ушибло ногу, у него и разум отшибло.
«Куда мог деться Отелло?» — думал Нези. В последние дни сын был молчаливее обычного, но по лицу видно: бунтует. Может быть, он решил устроить забастовку, чтобы показать, как он необходим отцу? Грозит втихомолку, не найдя в себе мужества заикнуться об этом в присутствии отца. Так, значит, он недоволен? Чем же? Кто его кормит? Кто ему дает по двадцать лир каждое воскресенье? Ничего!… Голод из лесу волка гонит. Вот увидите, вернется сегодня же вечером, поджав хвост. Но тогда тс побои, какие достаются Ауроре, покажутся пустячными по сравнению с тем, как он, Нези, отлупит своего сына. Ведь Отелло еще несовершеннолетний. А разве отец не властен над сыном? В первый раз Отелло непочтителен к отцу.
Обида, нанесенная родным сыном, «собственной плотью и кровью», взволновала угольщика. «Я его породил — я его и раздавлю», — говорил он себе. Бешеная злоба, которую он так долго таил в себе, вспыхнула с дикой силой. Казалось, она задушит Нези, если не дать ей исхода. И раз Отелло нет под рукой, весь его гнев обрушится на Аурору. Нези был разъярен и хладнокровен, как убийца. Он решил, что, как только войдет к Ауроре, закроет окна и постарается не кричать, чтобы не вмешались соседи. Нужно бы заставить Аурору стоять на ногах — так ей будет больнее; но ведь она сильная, вырвется из рук и забьется в угол, как жаба. Теперь вот еще взяла привычку запираться на засов! Но она не ждет его раньше одиннадцати, а сейчас только половина десятого. Наверно, вышла за покупками. На это Нези и рассчитывал.
Действительно, Ауроры не было дома. Нези злобно повернул ключ в замке и рванул дверь. Дом был погружен в молчание. Аурора, очевидно, вышла с ребенком за покупками, как Нези и надеялся. Теперь он мог устроить любовнице прием по своему вкусу.
Он вошел в комнату и стал ждать. Гнев его постепенно ослабевал, и Нези вдруг почувствовал себя старым, усталым и больным. Он присел на край кровати и осмотрелся. Комната была такой же, как обычно, но в ней чего-то не хватало. Нези не мог понять, чего именно. Он насторожился, посмотрел внимательнее и тогда заметил, что на туалете не было больше несессера Ауроры, а на вешалке не висело ее халата! Инстинктивно Нези подошел к шкафу и открыл его. Шкаф был пуст! Нези выругался, закричал, как будто его неожиданно ударили в спину.
Раздался плач ребенка. Нези шагнул к колыбели. Его взгляд упал на комод — под бутылочкой с молоком лежал вырванный из тетрадки листок. На нем было что-то написано карандашом.
Еще не читая, Нези узнал почерк Отелло.
В записке говорилось: «Ребенок не проснется до одиннадцати. Ему дали макового отвара. Как только он проснется, дай ему бутылочку. Отнеси ребенка бабушке Луизе. Ты должен содержать его, потому что это твой сын. Нас не ищи — не найдешь».
Ниже было приписано: «Не думай, что мы покончим с собой. Это было бы тебе чересчур приятно. Мы вернемся, когда будем совершеннолетними, и ты не сможешь больше вредить нам. Нам только жалко ребенка».
А в конце было написано рукой Ауроры: «Скажи моей матери, что ребенка надо кормить каждые четыре часа. Нужно две доли молочного порошка на четыре доли кипятку».
У Нези мелькнула мысль: «Они не подписались!» — и вдруг у него потемнело в глазах.
Когда Нези пришел в себя, то оказалось, что он сидит на полу с листком в руках, и перед глазами у него черные и красные плитки. Он долго водил по этим плиткам бессмысленным взглядом и бессознательно считал их. Ребенок снова заснул.
Время шло. Нези сидел неподвижно и все считал в уме те плитки, которые шли от его ног до стены. Губы шевелились, он без конца шептал одни и те же слова: «Если они посмели сыграть со мной такую штуку, значит, я больше не Нези. Никто меня больше не боится!»
Из этого оцепенения его снова вывел плач ребенка. Он с трудом поднялся, охая от боли, — никогда еще так не ломило у него ногу. Затем он взял бутылочку и, припомнив, как это делала Аурора, положил бутылочку на подушку, повернул ребенка на бок и вложил ему в ротик соску. Потом уселся на скамейку и стал ждать, когда ребенок кончит сосать. «Никто меня больше не боится? — бормотал он. — „Дай ему бутылочку!“ Командуют мной!»
Затем он взял ребенка на руки, завернул его в одеяло, запер дверь и вышел на улицу. Он нес ребенка на вытянутых руках, придерживая палку одним пальцем. Идти было трудно, он хромал и еле тащился. Лицо у него стало страшным: бледное, потное, все в желто-зеленых пятнах, глаза потухли. Он сгорбился и поник головой.
Луиза стояла в кухне Синьоры у окна. Когда она увидела Нези, у нее замерло сердце. С воплем бросилась она вниз по лестнице на улицу и выхватила ребенка из рук Нези.
— Где Аурора? — в ужасе спросила она.
— Убежала! С Отелло убежала! Нези больше никому не страшен!
Он направился к подъезду. За ним шла целая толпа любопытных с Борго деи Гречи и с виа дель Парлашо. В несколько секунд всю улицу запрудил народ. Стадерини открыл митинг: «От него удрала любовница с его собственным сыном, оставив у него на руках сына». И хотя мысль была выражена из рук вон плохо, непонятливых не оказалось.
Угольщик добрался до своей квартиры. Войдя в комнату жены, он сказал.
— Ты уже знаешь, что никто не боится Нези? Пусти меня в постель. Мне холодно! Я на ногах не стою!
Это было в четверг, в полдень.
Однако если могилу для Нези вырыли Отелло с Ауророй, то похоронил его бригадьере. Если мы хотим узнать, как это вышло, нам нужно заглянуть в тюрьму Мурате. Это посещение, во всяком случае, развлечет нас.
Тюрьма — это огромная музыкальная шкатулка. Телеграф тут существовал еще за целые века до его изобретения. Заключенные обмениваются всякой снедью, сигаретами к записочками при помощи такой системы воздушных сообщений, которую было бы нечестно открывать непосвященным. Кроме того, никем не доказано, что все тюремные надзиратели неподкупны: государство платит им слишком мало. Неудивительно, что Джулио быстро удалось сообщить Моро, в чьи руки попало краденое.
Но отданный на хранение «покойник» был весьма почтенным «покойником», прямо сенатором, и просто невозможно было долго оставаться в неведении относительно его судьбы. Для того чтобы понять дальнейшее поведение Моро, нужно знать, что воры (пишущий знает их нравы, поскольку сам жил в их среде) — это люди без особой фантазии, наивные и доверчивые, вроде Клары с нашей улицы. Я говорю о тех, кого полиция зачисляет в «преступники обычного типа»: у кого воображение не выходит за пределы заурядного воровства — от похищения кур до кралей со взломом. Они могли бы быть честными тружениками, но, оказавшись на распутье, когда надо было выбрать, как и чем зарабатывать на хлеб насущный, ошиблись и ремеслом и дорогой. Впрочем, товарищ «крепыш» может подтвердить вам, что они принадлежат к люмпен-пролетариату, то есть к босяцкому пролетариату, к предателям рабочего класса и его врагам — почти таким же, как и капитализм, — разумеется, на основе теории о крайностях, которые сходятся. Те карманники, которые воруют настолько ловко, что вы, оплакивая свою потерю, не можете не восхититься их искусством, — это квалифицированные мастера своего дела среди жалкой черни. Но какой-нибудь бригадьере играет с ними более злые шутки, чем они со своими жертвами. Среди воров есть своя иерархия: низы, мелкая буржуазия и выше — вплоть до международного авантюриста, разыскиваемого полицией двух континентов; но здесь мы уже выходим за пределы вульгарного мошенничества: перед нами настоящий артист.
