Так как в одной его руке была бутылка, а в другой рюмка, бомжу все не удавалось вытащить пробку, тогда он замолк, вытащил ее зубами, спрятал в карман и, налив рюмку до краев, торопливо выпил. Печенкин медленно повернулся.
- Будешь? - спросил бомж.
- Нет, - определенно ответил Печенкин и, улыбнувшись, стал рассказывать: А мне в прошлом году приз в Москве вручали - "Рыцарь российского бизнеса" - в Кремле... Ну, я им сказал: Москва не третий Рим, а совсем даже наоборот. До тех пор в стране ничего путного не будет, пока Москва - столица...
Бомж выпил вторую и принялся наливать третью.
- Москва бьет с носка, - поддержал он. - Если бы этой пословицы не было, я бы сам ее придумал. Я там в прошлом году кантовался. Ты не поверишь, я как увидел, чуть со смеху не умер. Вот здесь, значит, храм Христа Спасителя, а вот там, аккурат напротив - царь Петр Алексеевич. Стою хохочу. Мент подходит: "Чего ржешь, бомж?" Я говорю: "Да как же, господин милиционер, вы у любого попа спросите, кто для него Петр I? Он скажет - антихрист! И их прямо друг против дружки поставили. Смешней не придумаешь. Здесь Христос, а здесь антихрист!" Хоть бы дубинкой ударил гад, а то ногой с носка - два ребра сломал...
Бомж выплеснул в себя коньяк, облизнулся, отбросил мелкую и неудобную рюмку и, держа бутыль обеими руками, приложился к горлышку.
Печенкин ласково смотрел на друга, все больше его узнавая.
- Погоди, Желудь, так ты что, правда, что ли, бомж? - спросил он, радостно недоумевая.
Желудь вытащил из кармана пробку, старательно закупорил бутылку, крепко прижал ее к груди и, загадочно улыбнувшись, упал.
XXIV. Три сестры, как у Чехова
Дверь оказалась открытой. Галина Васильевна вошла в Гелин дом, как столичный сноб входит в маленький провинциальный музей - легко и иронично. На этот раз она была чудо как хороша. Правда, глаза были грустны, но грусть всегда шла Галине Васильевне. С букетом сиреневых ирисов в полуопущенной руке, она осмотрела веранду, прихожую и кухню и остановилась посреди гостиной, вслушиваясь в доносящийся со второго этажа женский голос:
У Лукоморья дуб зеленый;
Златая цепь на дубе том:
И днем и ночью кот ученый
Все ходит по цепи кругом...
Голос был нежный и уютный. Галина Васильевна улыбнулась глазами и краешками губ и стала подниматься наверх. Деревянная лестница легко поскрипывала под ее стопами.
- Кто здесь? - удивленно спросила Геля.
- Не пугайтесь, не пугайтесь, вам нельзя пугаться, - предупредительно подала голос Галина Васильевна, поднимаясь по ступеням лестницы - словно вырастая из-под земли. - Я - Галина Васильевна, мы с вами знакомы, так сказать, заочно и даже виделись однажды в школе. Вы торопились на урок, а я сидела в коридоре и вязала, помните?
Геля сидела в кресле и смотрела снизу вверх испуганно и беззащитно. Беременность не украсила Гелю, наоборот: нос ее стал толстым, губы размазались, и все лицо покрывали желтоватые пигментные пятна.
- Ой, а это вам! - Галина Васильевна вспомнила о цветах и протянула букет хозяйке дома. - Я долго думала, какие цветы вы любите, и решила - эти. Я не ошиблась?
Геля медленно поднялась. Она была в толстом халате, подвязанном из-за выступающего живота под грудью, и в полосатых шерстяных чулках.
- Я не ошиблась? - повторила свой вопрос Галина Васильевна.
Геля нерешительно кивнула.
- Значит, я не ошиблась! - обрадовалась гостья.
Геля взяла букет и прикрыла им свой беременный живот.
Галина Васильевна увидела оставленную в кресле большую детскую книгу "Сказки Пушкина" и продолжила за Гелю голосом нежным и уютным:
Там на неведомых дорожках
Следы невиданных зверей,
Избушка там на курьих ножках
Стоит без окон и дверей.
Там царь Кощей над златом чахнет,
Там русский дух, там Русью пахнет.
Галина Васильевна радостно засмеялась:
- Пушкин - как это прекрасно! А я, когда Илюшу донашивала, у меня в институте были госэкзамены. Беременным вроде поблажку давали, но ведь преподаватели тоже были разные... Историю КПСС принимала злобная старая дева никаких поблажек. А я, знаете, запоминаю только, когда вслух читаю, память у меня так устроена. И вот зубрила съезды эти, вот зубрила! - Галина Васильевна смущенно засмеялась.
- Сдали? - спросила Геля.
- Сдала, конечно... Вот зубрила, вот зубрила... А Илюша там слушал... Они же там все слышат! Вы читали книгу Джона Смита "Внутриутробная жизнь человека"? Если нет, советую прочесть. А вы знаете, что к нам в Придонск в первый роддом привезли такой аппарат, что... Ну, в общем, малыша можно увидеть по телевизору. Прямо у себя дома, представляете? Как далеко зашел прогресс! Пятый месяц?
- Шестой, - ответила Геля. Волнение прошло, она уже смотрела на незваную гостью внимательно и спокойно.
- Шестой, - задумчиво повторила Галина Васильевна.
Геля усмехнулась и спросила вдруг, глядя прямо в глаза:
- Зачем вы пришли?
Галина Васильевна засмеялась и развела руками:
- Ну, как же, Ангелина Георгиевна! У Илюши братик будет или сестричка, а вы говорите - зачем? Можно я присяду? - И, не дожидаясь разрешения, опустилась в кресло напротив. - Я ведь с самого начала про вас знаю, хотя мне никто не говорил. Даже день назвать могу! А знаете, как я это поняла? У нас с Володей вдруг все наладилось с сексом. То почти уже не было, а то... Стараться стал, чтобы не заподозрила... - Галина Васильевна засмеялась и поправила прическу. Так что я вам, в некотором смысле, даже благодарна... И я вас прекрасно понимаю, сама была любовницей, правда, только один раз...
Геля тоже села в кресло и неожиданно жестко сказала:
- Я не считаю себя ничьей любовницей.
Галина Васильевна махнула рукой.
- Э-э, Ангелина Георгиевна, если бы мы были теми, кем себя считаем... Тогда бы все были бы принцами и принцессами и жили бы при коммунизме... - Она вздохнула, оглядывая спальню и поинтересовалась: - У вас шторы фирмы "Этуаль"?
Геля равнодушно пожала плечами.
- В чем, в чем, а в скупости Владимира Ивановича обвинить нельзя, закончила свою мысль Галина Васильевна.
- Я ни о чем его не просила, - раздраженно проговорила Геля.
Галина Васильевна понимающе улыбнулась, поднялась и, прохаживаясь по комнате, заговорила:
- Вы все делаете правильно, Ангелина Георгиевна. У Печенкина просить нельзя - не даст. А если ничего не просить - даст все. Он же ребенок, мальчишка: кино, семечки, рука на колене... Как женщина женщину вы меня понимаете. Я после Илюши все аборты делала втайне от Володи. Он еще детей хотел, а я не хотела. Я ведь хорошо знаю, что это такое - много детей. Нас в семье трое было, три сестры, как у Чехова, я - самая старшая. Сначала меня одну родители любили, потом Валя родилась, на нее переключились, а уж когда Катя, я вообще изгойкой стала. Но тут и Валюха уже меня поняла. Дело до того дошло, что мы Катьку хотели убить, не помню уже, почему не убили... Я просто не могла себе представить, что буду кого-то после Илюши любить! Вот и делала аборты. А одного передержала, некогда было все, так его на шестом месяце вычистили - вот как я Илюшу любила... Я ради него на все пойду.
- Уходите! - каменея лицом, потребовала Геля. - Слышите - уходите!
Галина Васильевна не услышала, посмотрела на часы, покачала головой и воскликнула:
- Ой, мне пора! Мне моих мужиков кормить надо! Было очень приятно с вами познакомиться. Да не провожайте вы меня! Спускаться, потом опять подниматься в вашем-то положении...
Однако Геля проводила незваную гостью до самой двери, не находя в себе сил для вежливой улыбки, все больше каменея лицом.
Входная дверь была приоткрыта. Галина Васильевна посмотрела на Гелю, потом на дверь, потом снова на Гелю, улыбнулась и негромко пропела:
Не запирай-айте ва-шу дверь,
Пусть будет две-ерь откры-ыта.
- Да? - спросила она.
Геля закусила губу.
А Галина Васильевна засмеялась звонким счастливым смехом и ушла.
Оставшись наконец одна, Геля торопливо закрыла дверь на все запоры, обессилено привалилась к ней спиной, обхватила живот руками, и лицо ее исказилось в приступе страха.
XXV. А кто говорит, что актуален?
1
- Стой! - неожиданно заорал Печенкин, водитель резко нажал на тормоз, "мерс" встал, и сзади, заюзив, в него чуть не въехал "субурбан". Пока выскакивали ошалелые охранники, Владимир Иванович уже стоял на тротуаре, широко расставив ноги, и, сцепив за спиной руки, смотрел в витрину фотоателье. Даже припоздавший Прибыловский с блокнотом и ручкой наизготовку не сразу понял, в чем дело, хотя именно он сообщил Печенкину об этом фотоателье. Но Прибыловский забыл, а Печенкин, когда проезжал мимо, вспомнил...
За большим стеклом витрины висели фотографии, так сказать, отчет о проделанной работе и одновременно реклама, и центральным, самым большим и привлекающим внимание, был групповой портрет трех молодых людей. Портрет удивлял, озадачивал и даже немного пугал. Илья, какой-то узкоглазый и негритянка. Стоя плечом к плечу, они были устремлены вперед и вверх, и в глазах их светилась тайна великого знания. Именно это и пугало, хотя Владимир Иванович вряд ли испытывал страх.
