За большим стеклом витрины висели фотографии, так сказать, отчет о проделанной работе и одновременно реклама, и центральным, самым большим и привлекающим внимание, был групповой портрет трех молодых людей. Портрет удивлял, озадачивал и даже немного пугал. Илья, какой-то узкоглазый и негритянка. Стоя плечом к плечу, они были устремлены вперед и вверх, и в глазах их светилась тайна великого знания. Именно это и пугало, хотя Владимир Иванович вряд ли испытывал страх.
- А эти двое кто? - спросил он секретаря-референта.
- Нилыч сказал, что завтра это будет известно, - ответил Прибыловский.
- А где Нилыч?
- Повез вашего друга к вам домой.
- Да, я помню. - Печенкин мотнул головой и стал прохаживаться взад-вперед вдоль витрины, ведя с собой неслышный, но видимый диалог: он то пожимал плечами, то разводил руками, то прятал их в карманах и все вглядывался в фотопортрет - удивленно, растерянно, смущенно. Владимир Иванович не понимал. И, видимо, из-за этого своего непонимания он подхватил вдруг с земли половинку кирпича и, размахнувшись, изо всей силы запустил ее витрину.
Стекло оглушительно зазвенело.
2
Галина Васильевна сильно вздрогнула, от неожиданности чуть не выронив из рук свое вязание, когда снаружи кто-то постучал в балконное стекло.
То был Илья! Он нарочно прижался к стеклу так, что нос расплющился, и улыбался - радостно и возбужденно.
Галина Васильевна кинулась к двери и торопливо открыла ее.
- Илюшенька! Боже, как я испугалась! Но как ты сюда...
- А я... - Илья показал на растущую рядом с балконом сосну.
- Но ты же мог упасть! - воскликнула Галина Васильевна и прижала сына к себе.
- Я не мог упасть, - ответил Илья, высвобождаясь из объятий. - А где дядя Юра?
- Ушел, - ответила Галина Васильевна, стягивая с сына курточку.
- Жалко, - расстроился Илья. - Он интересный собеседник.
- Да. Он интересный собеседник, - согласилась Галина Васильевна и прибавила: - Но он ушел, и я думаю, навсегда. Ты появился очень кстати. Я как раз закончила безрукавку. Тебя никто не видел?
Илья помотал головой.
- Это хорошо. Некоторое время вам с папой лучше не встречаться.
- Я ухожу в подполье, - сообщил Илья.
- Там не сыро? - спросила Галина Васильевна, натягивая на сына свежесвязанную безрукавку.
- Колется, - поморщился Илья.
- Зато тепло. - Она подвела своего ребенка к зеркалу. Безрукавка была белая, а на груди была вышита красным революционная голова Че Гевары. Илья расправил плечи.
- Нравится? Нравится, Илюша? - допытывалась мать.
Илья не отвечал, продолжая смотреть на себя в зеркало.
- А знаешь, кому пришла в голову эта идея? Догадайся! Дашенька Канищева... Она и рисунок нашла. - Галина Васильевна повернула сына к себе, крепко прижала ладони к его щекам и заговорила горячо, глядя в глаза почти в упор: - Даша любит тебя, Илюшенька! Любит так, как сегодня уже не любят! Всем сердцем, всей душой!
- Я коммунист, мама, - сказал Илья и попытался высвободиться, но ему это не удалось: мать сжимала его щеки так крепко, что глаза у Ильи сделались круглыми и смешными, а губы сложились в бантик.
- А разве коммунисты, разве настоящие коммунисты не любили? У Маркса была его Женни, у Ленина - Надежда Константиновна и Инесса Арманд. Коммунисты, Илюшенька, тоже люди! - Галина Васильевна вдруг задохнулась от переполнявших ее чувств и стала осыпать лицо Ильи - глаза, лоб, нос - громкими, крепкими поцелуями...
3
Печенкин сидел один в темном кинозале, смотрел "Бродягу", лузгал семечки, выплевывал шелуху на пол, но лучше ему, похоже, не становилось, та счастливая отключка и не думала приходить. Внезапно что-то затрещало, пленка косо оборвалась и экран стал белым. В зале зажегся свет. Владимир Иванович посидел неподвижно, повертел головой, прислушиваясь к тишине, обернулся, взглянул на окошечко киномеханика, вновь посмотрел на белый экран, после чего сунул в рот два сложенных колечком пальца и пронзительно, по-разбойничьи засвистел. Экран, однако, оставался белым и немым. Тогда Владимир Иванович затопотал по гулкому деревянному полу и завопил дурным голосом:
- Сапожники! Кино давай!
Но там, наверху, все не слышали, и тогда Владимир Иванович поднялся и затопотал громче и заревел, вскидывая попеременно сжатые в кулаки руки, натурально заревел, как медведь.
И свет в зале погас, а на экране вновь возникло изображение. Печенкин облегченно выдохнул, опустился в фанерное кресло, вытер вспотевший лоб и почувствовал, что отпустило... Но, всмотревшись в экран, вновь поднялся. Там была не Индия - не солнце, пальмы и песни, а грязь, холод и кровь, там была Россия. Урбанский рвал на себе гимнастерку и требовал, чтобы стреляли в грудь. Это был не "Бродяга", это был "Коммунист". Печенкин сразу все понял.
- Коммунист!! - яростно заорал он и побежал из зала.
4
В проекторской как Мамай прошел. Видимо, Наиль искал нужную ему пленку: множество их, размотанных и перекрученных, лежали всюду большими змеиными клубками.
Сам Наиль, пьяный, как зюзя, сидел на стуле, играл на гармошке и пел:
Талы, талы, талы бегелеп тора,
Талы, талы, талы бегелеп тора
Тагын бер куресе килеп
Узек эзелеп тора.
Владимир Иванович растерянно улыбнулся и крикнул:
- Наиль!
Тот перестал играть и петь и внимательно посмотрел снизу на Печенкина, пока еще его не узнавая.
- Ты ж не пьешь, Наиль! - улыбаясь, удивленно проговорил Печенкин.
Наиль, кажется, наконец его узнал, но не смутился и не испугался, а, выпятив грудь, проговорил важно:
- Кто барин? Татарин барин.
И вновь заиграл и радостно запел ту же песню, которую, видимо, наконец вспомнил:
- Талы, талы, талы бегелеп тора.
Печенкин обвел проекторскую взглядом и увидел на столике в углу пустую хрустальную бутылку из-под армянского коньяка. Стрекотал проектор, крутились бобины, ползла пленка.
За спиной Владимира Ивановича беззвучно материализовался седой.
- Ни хрена себе, - сказал он и присвистнул.
Переступая через клубки пленки, как через сугробы, Владимир Иванович подошел к квадратному окошечку в стене и посмотрел на экран.
- Теряем людей! Хороших людей теряем! - слегка картавя, с горечью в голосе проговорил Ленин.
Печенкин повернул голову и внимательно посмотрел на седого. Тот смущенно засмеялся и махнул рукой.
- А шебутной ваш друг, ой шебутной! Он, когда я его сюда вез, проснулся и все одно и то же: "Бог сегодня не актуален! Бог сегодня не актуален!" Я говорю: "А кто говорит, что актуален?" - Седой снова засмеялся.
- А ты чего же, отпустил его, что ли? - спросил Печенкин, глядя не на седого, а на играющего и поющего Наиля.
- Да никуда я его не отпускал! - возмутился седой. - Я его в комнате охраны закрыл - он заснул сразу. Потом иду, мне навстречу Галина Васильевна: "Где он?" Я говорю: "Там-то и там-то"... - "Мне надо с ним поговорить, дай ключ". Ну, я дал ключ... Она взяла ключ... И все. - Седой развел руками.
Печенкин улыбнулся, подходя к седому, понимающе кивнул, положил ему на загривок свою пятерню, припечатался лбом ко лбу и заговорил:
- Ушел так ушел. Это горе не беда, Нилыч, это горе не беда. Рулек у "мерса" отломали, вот беда так беда. Третий. Третий, Нилыч, рулек...
Седой дернулся, пытаясь освободиться, но Печенкин не дал ему это сделать.
- Да как же, Иваныч, я только проверял, на месте он, - зашептал седой, пунцовея. - На месте он. Торчит. Только сейчас проверял. - Седой снова попытался освободиться, отчего его щеки приобрели уже синюшный оттенок, а глаза болезненно увлажнились. - Не отломали, Иваныч, - прохрипел он, теряя последнюю надежду.
- Не отломали, значит, отломают, - спокойно и жестко Печенкин подвел итог беседы и сильно, больно, гулко стукнул своим лбом лоб седого.
XXVI. Великая тайна семьи Печенкиных
1
Они стояли друг против друга, как враг напротив врага, - муж и жена.
Галина Васильевна скрестила на груди руки, чуть откинувшись назад и выставив вперед ногу, - она смотрела на мужа иронично, с нескрываемым чувством превосходства, смотрела сверху вниз, хотя, вообще-то, Владимир Иванович был выше ее ростом. Но сейчас он был ниже, меньше и на глазах уменьшался в размерах. Пружина сжималась, Печенкин наливался яростью, под самую завязку наливался, теперь у него был выбор: либо в конце концов и очень скоро взорваться и разлететься к черту на тысячу клочков, либо на ту же тысячу клочков разорвать свою законную жену. Явно он выбрал второе. Галина Васильевна видела и понимала это. Она была готова к такому исходу, и готовность быть разорванной на тысячу клочков собственным мужем возвышала ее, делала значительнее.
- Ты... отпустила... Юрку? - неожиданно высоко, пискливо спросил Владимир Иванович.
- Я его не отпускала, - сразу же ответила Галина Васильевна, спокойно и убедительно.
