– Отстаньте от него! Я вас всех убью! – пронзительно крикнула Клара.
Какая-то женщина, торопливо отступая, сильно толкнула ее. Кто-то больно ударил по ноге. Она закричала:
– Папка! Папка! Роза!
Еще и еще люди, отступая, толкали ее, а она все рвалась вперед. Мельком она заметила Нэнси, та стояла поодаль, меж двумя домишками, приподнявшись на цыпочки, придерживая юбку на вздувшемся животе, и казалось, ей не двадцать лет, а все сорок, такое у нее лицо. Совсем белое, жесткое, исступленное.
А потом на пороге появилась мать Розы. Она кричала на тех, кто избивал ее мужа. Дождь теперь лил как из ведра, платье на ней мигом промокло, потемнело, а она все кричала. Клара ничего не могла разобрать, услыхала только: «Его собственная!» Поток неразличимых слов – и опять: «Его собственная! Он ей хозяин!» Потом мать Розы принялась отчаянно ругаться, а какая-то женщина из поселка все старалась влезть на высокий порог и уговаривала ее замолчать.
Клара стояла и смотрела, и наконец кто-то схватил ее за плечо. Это была Нэнси.
– Пошли отсюда к чертям, – сказала она.
Клара захныкала, как малый ребенок. Нэнси обняла ее за плечи. Они побежали к своей лачуге. Посреди улицы почти никого не было, а вдоль домов стояли жители поселка и молча ждали и смотрели, как там, поодаль, городские продолжают избивать Берта. Впереди по размокшей грязи брел Рузвельт, он плакал.
– Рузвельт, деточка, – сказала Нэнси, – пойдем домой, я тебе дам попить шипучки. Отец сейчас тоже придет.
Они забрались в свою лачугу. Рузвельт лег на тюфяк. на котором они спали втроем с Кларой и Родуэлом, уткнулся в него лицом. И заплакал навзрыд.
– Сейчас мы, пожалуй, закроем дверь, – нетвердым голосом сказала Нэнси. – Только где Родуэл?
– Лучше закроем дверь, – сказала Клара.
Они затворили дверь и остановились, глядя друг на друга. У Клары стучали зубы. Нэнси сказала:
– Рузвельт, деточка, что ж ты уткнулся ртом в грязную тряпку?
Он прижимался лицом к тюфяку. И как-то странно закинул руки на затылок, будто старался еще глубже вдавить лицо в тюфяк, зарыться в него, спрятаться. Все его тело вздрагивало от рыданий.
– Сюда они не придут, – срывающимся голосом сказала Нэнси. – Вы ж сами знаете, как бывает: набедокуришь чего, так придут и заберут тебя. Сам не пойдешь – исколотят, так по закону положено, а только за нами не придут, мы ничего худого не делали. Отец…
– Они его убьют! – сказала Клара.
– Рехнулась, что ли? Никто его не убьет…
– А вдруг его застрелят?..
– Да не застрелят его…
Клара села подле Рузвельта, оперлась спиной о стену. Съежилась, обхватила руками коленки. Все трое ждали. Нэнси стояла у двери и порой приоткрывала ее – сперва с опаской, потом все чаще. Под конец она так и оставила дверь приотворенной.
– Там уж дело к концу, – сказала она. – Сейчас они вернутся.
Клара думала об отце, о Розе и об отце Розы. Ей и сейчас виделось, как его пинают ногами в лицо, а глаза у него открыты и брызжет кровь… все это представлялось ей снова и снова. Она заплакала.
– Пока что пальбы не слыхать, – сказала Нэнси.
Они прислушались. Рузвельт все всхлипывал. Немного погодя все-таки раздался выстрел, но он донесся откуда-то издалека, может быть с шоссе. Потом еще один.
– Что ж там такое? – сказала Нэнси.
Она выглянула в приоткрытую дверь, выставила живот наружу, и Клара поняла, что ей уже не страшно.
Через несколько минут вернулся Карлтон. Нэнси вскрикнула и соскочила к нему, Клара тоже хотела подняться ему навстречу, но не могла: руки и ноги одеревенели. Даже лицо словно одеревенело. Рузвельт повернулся на тюфяке. Вошел Карлтон, рубашка и лицо у него были в крови. Кларе хотелось думать, что это не его, а чужая кровь, но нет – она все еще текла. Нэнси, болтая без умолку, точно дурочка, обмакнула какой-то лоскут в ведро с водой и хотела обмыть ему голову, но он отшвырнул тряпку. Дверь медленно отворялась, кто-то нажал на нее снаружи… всего лишь Родуэл. Он промок насквозь.
– Мы ничего не могли поделать, – сказал Карлтон.
– Вы старались как могли, это все видели, – громко сказала Нэнси. – Весь поселок видел, верно я говорю, Клара? Ведь верно?
– Один гад лупил меня пистолетом… прямо как молотком, раз за разом… я… я ничего не мог поделать…
Лицо у Карлтона было ожесточенное и затравленное. Он тяжело дышал. И смотрел как-то странно, словно не верил глазам.
– Ничего мы не могли сделать, – повторил он, будто проверяя каждое слово. Будто силился объяснить им то, чего и сам не понимал. Никогда еще лицо его не казалось таким узким, таким худым, словно высохшим от тоски и ужаса – ужас не в том, что видишь, как избивают человека, ужас в том, что ты вынужден стоять и смотреть. Светлые волосы Карлтона намокли. Лоб изрезала сеть грязных морщин, и они вздрагивали, шевелились, будто он пытался что-то приладить в голове, поставить на место.
– Мы старались, да не вышло. Ему сломали нос… все лицо разбили… топтали и топтали ногами… Он даже не закричал, пьян был, они его захватили пьяного и выволокли к дороге… а тот малый был в сапогах… И они…
– Они его убили, – сказал Родуэл.
– Врешь! – оборвана Нэнси. – Никто никого не убил, и заткни глотку! Убирайся!
Родуэл пожал плечами. И скользнул за дверь.
– Никто никого не убил, все-таки в Америке живем, – проворчала Нэнси. – На, вот тебе примочка. – Она опять приложила ко лбу Карлтона мокрую тряпку, и на этот раз он ее не сбросил. – Сволочи, налакаются, а сами пить не умеют… только свинство от них… так я и знала, что в этом поселке добра не будет…
Карлтон накрыл ладонью руку Нэнси, которая придерживала тряпку. Клара внимательно смотрела на них обоих.
Нэнси вдруг выпалила:
– Нынче, когда ездили в поле, Берт купил пакости этой, самогонки, и куда только его жена смотрит? Думает, она больно умная…
– Все равно толку бы не было, – сказал Карлтон. И закрыл глаза. – Даже лучше, что он умер. Его уж так отделали, живого места не осталось. Прямо ногами и по глазам, и куда хочешь… и в грудь…
– Да замолчишь ты! – крикнула Нэнси, круто обернулась и метнула яростный взгляд на Клару, чтобы и та молчала. – Не желаю больше про это слышать! Никто больше из дому не выйдет, ложитесь спать, и всё тут. Завтра нам на работу, и пропади все пропадом! Ты, дрянь! – закричала она на Клару. – Не смей таращить глаза! Плакса несчастная! Пригляди за братом да помалкивай!
Клара слышала, как они шептались ночью, и все следующие дни жители поселка толковали друг с другом вполголоса. Кто-то сказал, что семья Берта поехала в Техас, кто-то возразил – у них денег ни гроша, как же они туда доедут? – еще кто-то сказал, будто старшой выгнал их из артели, потому что без Берта им много не наработать, и еще кто-то – что, мол, никто не имел права так разделаться с Бертом, раз девчонка его дочь, стало быть, он над ней хозяин, он не виноват, кто ж тут виноват? Оказалось, у Розы был ребенок, он родился раньше времени, родился мертвый, и городские про это узнали и потому приехали. Потому все и получилось.
Домишко, где прежде жил Берт со своими, некоторое время стоял пустой, а потом там поселилась другая семья. Эти новые были родом из Западной Виргинии. Клара никогда больше не видела Розу и ни словом про нее не упоминала, но все время о ней думала; ей вспоминалось – вот Роза, улыбающаяся, уверенная, оперлась на прилавок в магазине, точно взрослая; вот они в солнечный день двигаются бок о бок по полю, обирая с кустов помидоры; и младенец, что родился мертвым, – Клара никогда его не видела, но хорошо знала, как будто это был не Розин ребенок, а ее… и молнией мелькало перед нею лицо Берта, как оно приподнялось на миг, мертвенно-бледное, и хлынула кровь, и потом его заслонили свирепо топчущие ноги…
Немного времени спустя. Флорида, воскресный день. Клара сидела одна с младенцем Нэнси, и вдруг послышались голоса и нерешительный стук в дверь. Поселок, где жили теперь Уолполы, состоял из длинных низких бараков разгороженных на пятнадцать отделений каждый, с цементными полами, которые совсем не трудно мыть; в каждом отделении по две комнаты и по два окна – одно в передней комнате и одно в задней. Стены бараков в этом лагере обшиты снаружи какой-то коричневой штуковиной, шершавой на ощупь, и не все крыши протекают. В уборных, которые помещаются в одном конце поселка, тоже полы цементные, Клара никогда еще такого не видала.
Одно плохо, везде так и несет хлоркой, этот едкий запах проникает повсюду. Клара терпеть не могла зловоние других поселков, но этот запах оказался еще хуже, он въедается в легкие и, похоже, готов тебя убить, лишь бы продезинфицировать дочиста. Когда они сюда въехали, их поразило, что всякий мусор и отбросы вывозят на огромную свалку в стороне от поселка и там сжигают и что женщинам отведено для стирки отдельное место под крышей; но потом вонь хлорки стала раздражать Карлтона. Он всегда первым раздражался из-за таких вещей, когда другие еще и не успевали ничего заметить. Да, конечно тут новый, незнакомый мир: даже медсестра и доктор приходят и осматривают всех, и еще есть бакалейная лавка, где можно брать что нужно по особым талонам, а не за наличные, и тут почти нет насекомых. Но въедливый запах дезинфекции не отстает от тебя ни на минуту даже среди апельсиновых рощ, где, казалось бы, все должен перекрывать сладкий и острый запах апельсинов.
