Органные трубы Вера во всех подробностях рассмотрела в филармонии — купила для Лары абонемент и водила её туда с упрямством, достойным если не лучшего, то по крайней мере иного применения. Но ей хотелось культурно развивать Лару, и втайне она надеялась, что разбудит таким образом музыкальные способности девочки. При такой бабушке, как Лидия Робертовна, они вполне имели шанс на существование, но Лара их пока что не обнаруживала — на концертах она орала во всё горло так, что далеко не всякий музыкальный инструмент мог её заглушить. Вера краснела, затыкала дочке рот конфетой, но вредная девчонка, проглотив шоколад, опять начинала голосить, как молодуха на похоронах любимого мужа.
— Так вы её в цирк лучше сводите, — посоветовала сердобольная дама, у которой сидел рядом сын в бархатном жилетике. Сидел, гадёныш, не шелохнувшись и так преданно пялился на спину органиста, словно там был начертан секрет богатства и счастья.
— У нас бабушка сегодня выступает, во втором отделении, — соврала Вера в ответ, и дама милостиво кивнула, как бы отменяя таким образом цирк.
Макароны в салате Копипасты расстроили Веру не только нарушением гастрономической гармонии — что это за ужас, в самом деле, холодная лапша, — но и неприятным воспоминанием о филармонии. Хорошо, что сегодня Лара ведёт себя идеально — они с Евгенией в соседней комнате играли в куклу. Куклой была Лара, а Евгения была просто Евгенией, как всегда.
Джон Пак открыл вино, которое сам же принёс, и сунул нос в горлышко — главное, не лезь в бутылку целиком, игриво посоветовала Юлька, и Вера вдруг увидела — да она же влюблена в этого Джона-Ивана, как не случалось со времён Валечки! По невозмутимому лицу корейца — бывают такие, где вне зависимости от силы переживаний проявляется лишь две-три эмоции, — сложно было сказать, как у них со взаимностью, но, судя по фактам-салатам, всё было хорошо.
Бакулина пригубила вино, обругала его и начала копаться в своей торбе. Выудила оттуда бутылку и поставила на стол с таким видом, с каким обычно ставят шах — и мат.
— Шатонёф-дю-Пап, — объяснила Бакулина. — Собиралась завтра подарить одному человеку, но уж давайте с вами выпьем.
Джон, вот молодец, не обиделся за своё вино, открыл папское и разлил его по бокалам, которые суетливая Копипаста уже успела вымыть и протереть салфеткой. Бакулина подробно рассказывала про сорта винограда, купаж, цвет, осадок и «ножки» — Вере так надоело её слушать, что она выпила два бокала залпом, и стол поплыл у неё перед глазами.
— А чем вы занимаетесь, Джон? — Вера вдруг услышала свой голос чётко, как по радио, хотя слова выговаривала с трудом.
Джон скромно улыбнулся:
— Да много чем.
— Джон — поэт, — вмешалась Юлька. — Сейчас он нам почитает.
— Обожаю поэзию! — сказала Бакулина. — И я так скучаю в Париже за русским языком!
— Правда скучаешь, — засмеялась Вера. — Словарь читать не пробовала?
— Джон, мы ждём стихи! — Юлька нервно косилась на Веру, принявшуюся наливать себе третий бокал шатонёфа — без всякого почтения к божественному напитку. Бакулина обиженно расчленяла в тарелке куриное крыло.
Джон встал из-за стола и вдруг страшно выкатил один глаз — как скульптурный конь Эрнста Неизвестного. Второй глаз остался на месте, что тоже сблизило поэта с той самой конской головой. Вера от неожиданности пролила вино на стол и в макароны — к полному отчаянию Бакулиной. Юлька забегала с тряпками-полотенцами, Джон вынужденно ждал, а потом, когда все угомонились — в основном Стенина, норовившая отжать тряпку обратно в бокал, — начал читать стихи, слегка и непротивно подвывая.
Спьяну Вера особенно легко вообразила эти стихи напечатанными в книжке — такой небольшой сборник в зелёном переплёте, строки начинаются не с прописной, а со строчной буквы. И каждое стихотворение было картиной — Вера слушала слегка гнусавый голос Джона и видела то, о чём он читал. Ноябрь, который не поднимешь. И девочку, что с яблоком в руке. И даже — лошадь из бетона уткнулась мордой мне в плечо.
— Отличное вино у твоего папы, Бакулина, — бормотала Стенина. — А какие стихи, Джон! Я их откуда-то знаю… Была книжка, да?
Джон засмеялся, был польщён. Признался, книги нет ещё. Но скоро будет, он уверен. Спасибо всем, спасибо Вере!
Бакулина вновь пошарила в своей торбе и вытащила оттуда на сей раз камамбер — тоже предназначенный одному человеку, но…
— Бедный твой человек, — веселилась Стенина. — Остался и без сыра, и без вина!
Ольга смеялась вместе со всеми, но глаза у неё оставались злыми. Они похожи на семечки, — и цветом, и формой, решила вдруг Вера. На пьяную голову всё стало таким понятным!
Сыр открыли, а носы, наоборот, прикрыли — но камамбер, умница, как только его разрезали, тут же почти перестал вонять.
— Фу, мама, что это? — в комнату вбежала Евгения, за ней следом притопала Лара. — Чем так пахнет?
— Попробуй, этот сыр из Парижа приехал, — сказала Юлька, но Евгения демонстративно зажала нос и себе, и малышке.
— А у нас сюрприз! — сказала она, не убирая руки от носа, и потому почти так же гнусаво, как Джон. — Представление!
Взрослые загрустили. Нет ничего скучнее, чем детские спектакли, — тем более Бакулина только что достала сигареты, а Юлька принесла из кухни пепельницу — здоровенное хрустальное корыто со специальными пролежнями. Пришлось вернуть сигареты в торбу, а хрустальное корыто поставить на стол; Джон поглядывал на него, как грудничок — на материнскую грудь.
Евгения привязала к спинкам стульев покрывало с бабушкиной кровати, спряталась за пологом сама и попыталась укрыть Лару — но малышка раскапризничалась, и Вера посадила её к себе на колени. Колени тут же онемели — Лара была тяжелой, как статуя. Та ещё кадушка, по версии старшей Стениной.
Представление было из жизни мягких игрушек — Евгения поднимала их над пологом и озвучивала одну за другой. Взрослые изнывали, Бакулина тяжко вздыхала, и только Лару действие приводило в искренний восторг.
— Конец! — объявила наконец Евгения и высунула из-за полога раскрасневшееся личико. Зрители хлопали с облегчением, как семиклассники в оперном театре. Артистки переместились обратно в детскую.
— Юль, а ты свою на глисты проверяла? — спросила вдруг громко Бакулина.
Копипаста растерялась, глянула на Джона в поисках срочной словесной помощи, но поэт на лице ничего не выразил. Помощь пришла от пьяной Стениной:
— Мы её на всё проверяли. И если ты таким образом намекаешь, что Евгения слишком худая, то это у неё констици… констису… конституциональное.
— Да, — обрадовалась Юлька. — Она потом выправится, все так говорят. Вспомните, девочки, какой я была страшенной в школе.
— А ты покажи Джону фотографии, — вероломно предложила Бакулина.
— Ни за что! Я лучше чай поставлю. Евгения! Слышишь меня? Уложи Лару спать и сама ложись. И почистите зубы…
— …друг другу! — дополнила Вера. Ей показалось, что она ужас как забавно пошутила. Лара хотела было зарыдать, но Евгения быстро успокоила маленькую. «Перевозбудилась», — со знанием дела объяснила она.
— Вера, а ну-ка скажи: «Массачусетс», — потребовал Джон.
Вера попыталась, но то, что у неё получилось, звучало очень смешно.
— Я, например, это и на трезвую голову не выговорю, — призналась Юлька. Она уже пришла с чайником и чашками.
— Это слово-тест, — сказал Джон. — Вере на сегодня хватит.
Стенина так не считала, вслух рассуждая о том, как же это ей раньше не приходило в голову слегка удобрять жизнь вином?
Джон куда-то исчез, потом пропала бакулинская торба и вместе с ней — сама Бакулина, зато Юлька сидела с Верой, а Вера почему-то лежала в комнате девочек, и Юлька гладила её по голове. Лицо Копипасты было неприятным — как у одного известного певца: голосом его не обидели, но лицо во время пения становилось отталкивающим. Таких нужно слушать по радио.
Копипаста долго гладила Веру по голове, в которой не было ни одной мысли, а лишь какие-то оборванные полузвуки. В конце концов и они куда-то исчезли — вместе с Юлькой, комнатой и этим днём.
Или же, например, художник.
Герман Мелвилл
Приехала полиция. Из машины выбрались два совсем юных мальчика, одному из них форма была к лицу. На Веру мальчики глянули через окно с беглым интересом, как на экспонат за стеклом. Почему-то её это задело. И то, что её это задело, тоже, в свою очередь, задело. Вообще-то Вера давно перестала воспринимать мужчин вне их профессии, да и к тому, что она их не интересует, оказалось довольно просто привыкнуть. Красавицам, как Юля Калинина, миновать этот порог значительно сложнее. А таким, как Вера, с годами становится даже неприятно осознавать разницу полов: к примеру, в одном купе поезда с мужчинами ездить категорически не хочется. Пусть лучше женщина на каждой полке — даже если облитая духами с ног до головы и с длинными волосами, которые лезут в нос и прилипают к одежде. Даже такая пусть, главное, чтобы женщина. А тут, смотрите-ка, задело! Мальчишки-полицейские, ровесники если не Ларе, то Евгении… Может, крючок попал Вере в ту часть мозга, что отвечает за самооценку? Или, пропади она пропадом, за сексуальность?
