Всё-таки в комнате пахло не озоном.
Домой шли втроём — Стенина, Лара и «Вера С.». Гроза ухнула, как только закрыли за собой дверь подъезда.
Портрет Вера повесила над своей кроватью — утром именно на эту стену падал первый солнечный луч и девушка в берете вспыхивала, освещая и освящая весь день. Она была счастлива, когда её писали, — и то счастье можно было смыть только вместе с краской. Вера наглядеться на неё не могла и даже затеяла новую мысленную выставку — «Портреты женщин в головных уборах». Береты, шляпы, кички, платочки — сразу вспомнилось, как они с Юлькой дали друг другу в юности торжественное обещание никогда не носить газовых платков, сквозь которые просвечивают уши. Почему-то именно уши под газовой тенью казались им тогда самым уродливым, что только может предъявить женщина на суд «Общества Добрых Красавиц».
Портреты для выставки собирались легко — стекались сами, как ветки по реке. Вера едва успевала с мысленной развеской — Мария Сальвиати Якопо Понтормо в невесомом уборе терциарии-доминиканки[20], святая Маргарита Антиохийская кисти Сурбарана, но при этом в лихой ковбойской шляпе, роскошная Юдифь Кранаха — в малиновом, не хуже, чем у пушкинской Татьяны, берете и с навеки замолчавшим Олоферном, точнее, с его головой (место отсечения напоминает спелый гранат, разломанный пополам). Тамара Лемпицка[21] за баранкой зелёного «Бугатти» — в строгом шлеме, похожем на перевёрнутое ведёрко, зефирная шоколадница, потчевавшая Лиотара, в чепце из атласа и кружев, и любимая Верина «Мадмуазель Ферран размышляет о Ньютоне»[22]: кокетливый бантик на чепчике; вот прямо-таки о Ньютоне?
Что касается «Общества Добрых Красавиц», то они придумали его втроём с Бакулиной классе в десятом. Обсуждали кого-то из одноклассниц, потом — училок, потом — Нелю с Ясной, и, когда все кости были перемыты добела, аж скрипели от собственной чистоты, — Юльку вдруг осенило:
— Девочки, я поняла, мы с вами — добрые красавицы! И сами идеальные, и к другим — всегда добры!
— Давайте создадим общество, — брякнула Стенина.
Интересно, думала теперь Вера, подзабывшая в последние годы бурную разговорную деятельность «Общества», сколько раз Юлька с Бакулиной собирались вдвоём и обсуждали её, Стенину? В старших классах такая мысль могла вырубить её из нормальной жизни на несколько дней — зависть легко оборачивалась ревностью. И наоборот. Какое счастье, что зависти и след простыл!
Вера любовалась портретом и с каждым днём понимала всё яснее: не отдаст она его Юльке на целый месяц. Вот ни за что не отдаст! Однако всё вышло иначе.
Первое сентября в тот год выдалось холодным, Вере казалось, что припахивает снегом. Евгения выделялась даже на фоне перепуганных первоклассников — была самой из всех тощей, маленькой и заморённой, словно её только что выпустили из многолетнего плена. Коричневые подглазницы были как нарисованные — какой-то мальчик тут же обозвал её «мишка-падла». Евгения пыталась не заплакать, изо всех сил сжимая в кулаке бедняцкий букет — астры из бабушкиного сада. Юлька прыгала вокруг с фотоаппаратом, Вера показывала Евгении жестом, чтобы та надела башлык — но девочка молча смотрела в никуда, осознавая своё будущее. Кожа на её руках от холода и волнения стала прозрачной — как варёная креветка (Джон всего за один раз приучил Юльку с Верой к креветкам, теперь это было их главное лакомство). Юлька орала Вере на ухо, пытаясь перекричать директрису с микрофоном — они с Джоном решили пожить вместе! Пока вдвоём, а потом заберут Евгению!
Вера оглохла от этих новостей, да ещё в такой подаче, к тому же ей надо было успеть на линейку в свою школу — там начинали на полчаса позже. Еле отцепилась от Юльки, но та умудрилась прокричать вслед ещё кое-что важное:
— Вадим приехал! Сегодня вечером зайдём к тебе за картиной. В семь!
Вера теперь ещё и онемела, но Юльке было уже не до неё — опять расчехлила фотоаппарат, стреляя направо-налево. А Стенина побрела в свою двести шестьдесят восьмую, на глазах превращаясь из Веры в Веру Викторовну — каждый шаг добавлял серьёзности, надменности, опыта. Пока дошла — окончательно превратилась. Дети здоровались с ней, в общем, приветливо, но цветов никто не принёс — классного руководства у Стениной не было, да и любви особой — чтобы потянула на букет — она ни у кого не вызывала. Вера не обижалась — она была равнодушна к цветам, и это было взаимно. Изредка перепадавший букет начинал вянуть, лишь только Вера становилась его хозяйкой — о комнатных лучше и не заикаться: если бы не мама, скончались бы все подчистую.
Надо же, Вадим приезжает! Заберёт картину на время или насовсем? Вера так разнервничалась, что перепутала все темы, — к счастью, уроки сегодня были чисто декоративные, а у четвёртых классов и вовсе первый урок в средней школе, и дети сидели взволнованные, как на экзамене.
Сразу после шестого урока Стенина побежала домой — готовиться. Известный художник придёт в гости (не говоря уже о том, что их прежде связывало)… Лару она скрепя сердце отпустила с мамой в гости к тёте Эльзе, а сама готовила, чистила, мыла — потом всё бросила, поняв, что не успевает к семи. Как подросток, перешерстила весь гардероб, нашла неплохое платье, но под него не было подходящего лифчика. Надела неподходящий.
Ровно в семь пробасил звонок.
Вадим слегка облысел и заметно высох. Пальцы на правой руке перемазаны в зелёнке — сказал, что «порезался». Копипаста томно улыбалась, будто зная, что это неправда. Гости отказывались проходить: вынеси картину — и мы пойдём. Но тут уж Вера возмутилась — зря она, что ли, почти весь дом прибрала, лисичек нажарила, арбуз купила? Вадим поморщился, но всё же прошествовал в комнату — обувь снять и не дёрнулся. Европ-па! Юлька шагала за ним след в след, но под Вериным каменным взглядом разулась.
Через пять минут все трое сидели за столом и уминали картошку с грибами. Вера между делом научилась неплохо готовить — от её стряпни не отказывалась даже Евгения, накормить которую можно было только с песнями и танцами.
Вадим потеплел, смотрел на Веру прежними, внимательными и цепкими глазами — не глаза, а лапы с когтями. Юлька курила, сигарета в её изящных пальцах выглядела толстой. Вера принесла арбуз, порезанный небольшими кусочками — так, чтобы никто не мучился, вытирая сок с лица. Ели деликатно, вилками. Вадим попросил принести хлеба — какая-то дикость есть арбуз с хлебом, но Вера, куда деваться, принесла.
— Сладкий арбуз, — признала Копипаста. Спорить с этим глубоким замечанием было, в общем-то, сложно.
— Портрет берут на выставку в Париж, — сказал Вадим и отцепился наконец взглядом от Веры — уставился в телевизор, который скромно светился в уголке с выключенным звуком, тихо счастлив сам собой. — Но я верну.
Юлька покраснела и неожиданно выдула табачный дым колечком.
— Когда вернёшь? — спросила Вера. — Дело в том, что этот портрет, как выяснилось, не простой, а волшебный.
— Спасибо, — лениво сказал Вадим. Видно было, что к похвалам художник привык и они его уже никак не развлекают. — После выставки сразу и верну. А чего ты его раньше не забирала?
Копипаста выпустила ещё одно колечко и закашлялась.
— Да так уж вышло, — забавляясь, ответила Вера. — Места не стене не было.
— Нам пора, — Юлька резко встала из-за стола, — меня Джон ждёт, а у Вадима сын родился неделю назад.
Поэтому пальцы в зелёнке, догадалась Вера. Пупок прижигали. Зачем было сочинять, что порезался?
Она пошла за портретом, сняла со стены не без усилий — угол зацепился за шкаф.
Я тоже не хочу расставаться, шепнула Вера, и девушка с портрета глянула на неё обиженно, не веря. Вадим почти вырвал картину из рук, уставился на неё пристально: с минуту, наверное, смотрел. Потом расплылся в улыбке и сказал:
— Волшебный, да. Жаль, придётся перекрасить.
Вера вспыхнула:
— Не вздумай! Не отдам!
Она потянула портрет к себе, но Вадим держал крепко:
— Будет ещё лучше, Вера. Я теперь не так работаю, сильнее. Весь Париж перед тобой на колени встанет.
— Даже Бакулина, — встряла Копипаста.
— Плевать мне на Бакулину и на весь Париж! Я хочу именно эту картину, она моя! Крась другую!
Вадим в отчаянии повернулся к Юльке:
— И это у нас искусствовед? Хорошо, Вера, я сделаю тебе копию. Договорились?
Вера угрюмо кивнула, внутри всё дрожало и дёргалось. Юлька одними губами изобразила «по-зво-ню», художник ушёл не простившись. Бахнула железная дверь подъезда, собака у соседей зашлась лаем, словно кашлем.
Стенина легла на кровать. Над ней во весь голос кричала пустая стена без портрета.
Кажется, прошла лучшая часть моей жизни, думала Вера. Кажется, она окончилась именно сейчас — на этом месте.
