Фельдшер посмотрел на Тая.
— Может быть, вы знаете и о его наркотических привычках? — Он помолчал. — Да, этот любимый всеми педиатр был здорово возбужден, когда садился за руль семейного авто.
Послышался шум мотора приближавшегося второго вертолета с миссис Ахмад на борту.
— Нам нужен еще один нейрохирург, — крикнул Тай вышедшей на площадку медсестре. — Кого мы можем вызвать?
— Пака, — ответила она. — Суна Пака.
В десяти милях от больницы, в медицинском центре графства, доктор Пак пытался собраться, осмыслить происшедшее и как-то объяснить то, что увидел на снимке. Ошибки быть не могло. За пять минут отрицание очевидного сменилось безудержным гневом, а потом смирением. У Пака подогнулись колени. В поисках опоры он ухватился за стену и сбил на пол детский рисунок — аккуратное изображение пестрой бабочки. Раздался звон разбитого стекла, и в кабинет вбежали врач и медсестра.
Сун Пак гнал свою «хонду» к больнице, держа на коленях большой конверт со снимком. Глаза его были красны от слез, которые он то и дело непроизвольно смахивал ладонью. Лежавший рядом с ним пейджер беспрерывно жужжал, но он не слышал сигнала. В салоне громко звучала «Рапсодия в стиле блюз». Пак прибавил громкость. Это была первая американская музыка, которую он услышал на родине, в Корее, и тогда же впервые захотел переехать в Соединенные Штаты. Классическая, смешанная с джазом музыка тогда его словно заворожила. Это был музыкальный калейдоскоп Америки, ее плавильного котла, ее имперского сумасшествия. У рапсодии был стальной ритм и трещоточные эскапады — Сун тогда снова и снова проигрывал мелодию в крошечной комнатке общежития на окраине Сеула. Теперь он твердо держал руль и ехал с предельно допустимой скоростью, не обращая внимания на сигналы какого-то водителя за спиной, призывавшего ехать еще быстрее. Но он сейчас мог думать только о прооперированных им больных с глиобластомой. Некоторые прожили после операции несколько лет, но в большинстве случаев срок выживания составлял 14 месяцев, для точности — 14,6 месяца. Столько прожил Тед Кеннеди и, по иронии судьбы, Джордж Гершвин, автор звучавшей в машине, будто реквием, музыки.
Обозвав доктора Милнера — или Миллера? — идиотом за то, что тот пытался убедить его нейрохирурга в том, что опухоль может оказаться и доброкачественной, он позвонил в больницу и попросил секретаря Хардинга Хутена, Энн Холланд, назначить ему встречу с шефом. Энн заколебалась, но Пак настаивал, и она в конце концов согласилась. После этого Пак, с трудом попав в рукава, надел куртку и вышел из медицинского центра.
Поднявшись в лифте на двенадцатый этаж, он решительно направился в кабинет Хутена. Посмотрев на картину Ротко, одернул пиджак и собрался с духом. Смолоду Пак полагался только на разум и научные данные и решил сделать это и сейчас, чтобы использовать все шансы. Не стоило дважды проходить медицинскую подготовку, чтобы безвольно сдаться раку, думал он.
Хутен ждал его прихода.
— Сун, — произнес он вместо приветствия.
Пак вытащил из конверта снимок и протянул его Хутену. Шеф надел очки и поднес пленку к свету.
— Паршивая опухоль. — Хутен прочитал имя больного в углу снимка. — Я бы сказал, что мистеру Сону не следует покупать большие упаковки майонеза. — Хутен покачал головой.
— Это я — Сон, — ровным голосом произнес Пак. — Это мой снимок.
— Боже мой! — Было видно, что Хутен потрясен.
— Я хочу, чтобы вы прооперировали меня как можно скорее. Завтра. В крайнем случае послезавтра. — Пак протянул Хутену короткий список: — Здесь имя анестезиолога и медсестер. Я бы хотел, чтобы они приняли участие в операции.
— Сун, давайте сделаем это через неделю. Вам не нужно время, чтобы привести в порядок свои дела?
— Любое промедление уменьшит шанс на выживание.
— Да, но все равно я не стал бы так сильно спешить.
— Это не спешка, это логически обоснованное решение.
Хутен долго рассматривал снимок, потом перевел взгляд на Пака:
— Вы уверены, Сун?
На мгновение Пак заколебался, но тут же отбросил сомнения и уверенно посмотрел в глаза Хутену.
— Хорошо, значит, завтра в шесть утра в предоперационной. Пак протянул руку и крепко пожал ладонь Хутена.
Виллануэва сидел на своем коронном стуле, совмещая в одном лице регулировщика движения, дирижера и инспектора манежа. Ему не нужны были ни радар, ни палочка, ни хлыст — он вполне обходился мощными руками, которыми махал, как завзятый ярмарочный зазывала. Он был в своей стихии. Перелом бедра — сюда, обезвоженный младенец — туда, ребенок с высокой температурой — вон в тот бокс.
Парамедики вкатили в отделение воняющего мочой алкаша со спутанными сальными волосами и в грязных лохмотьях.
— Спасибо за подарок, ребята, — радушно воскликнул Виллануэва. — Но я плохо себя чувствую и ничем не могу вас отблагодарить. — Парни заулыбались, закатывая глаза в притворном восхищении. Они уже привыкли к этой старой шутке.
— Расплатитесь с нами в следующий раз, — отшутился один из них.
— В следующий раз вы отвезете его в больницу округа, идет, парни?
Не прошло и секунды, как в отделение ввезли еще одну каталку. На ней лежал седой мужчина, которого вырубила каким-то тяжелым предметом его сожительница. Эль Гато царственным жестом отправил его в бокс номер три.
Следом вошла и сожительница, жалуясь на боль в спине. Виллануэва послал ее в противоположном направлении, чтобы не допустить продолжения драки. Женщина стонала, утверждая, что «этот ублюдок» толкнул ее через кофейный столик. «Наверное, именно этим занимаются великие голливудские режиссеры — разводят соперников по разным углам», — подумал Виллануэва.
Не все случаи были столь безобидными. Иногда привозили пациентов с огнестрельными ранениями, полученными в гангстерских разборках. Вслед за «скорой помощью» приезжали члены враждующих банд, и Виллануэве приходилось использовать все наличные помещения, чтобы разделить их и поставить между ними хотя бы пару копов. Больница охранялась полицейскими, но они явно не могли противостоять молодым гангстерам. В обязанности полицейских входило следить за порядком на парковке и помогать больным и родственникам не заблудиться в лабиринте больничных коридоров. На этот раз Виллануэва вызвал дежурного полисмена Барни Файфа, нарколептика, который дремал большую часть своей смены.
— Кто возьмет спину? — воззвал Виллануэва, махнув рукой в сторону женщины, которую с силой толкнули на кофейный столик. — Смайт, это твое.
— Слушаюсь, доктор В., — ответил Смайт. Он родился в Лондоне и сохранил приверженность к сценическому английскому, несмотря на то что проживал в Северной Каролине с двенадцатилетнего возраста.
— Слушай, Смайт, — обратился к нему Виллануэва, свирепо пародируя аристократический акцент младшего резидента. — Почему ты кажешься в два раза умнее меня, хотя на самом деле это я в два раза умнее?
Сестры, сидевшие за спиной Виллануэвы, дружно захихикали.
— Вы правы, доктор Виллануэва — он не просто умный, он умный с большой буквы У, — сказала одна из них, тоже преувеличенно имитируя британский выговор.
— О, а я бы хотела, чтобы меня лечил настоящий джентльмен, пусть даже и с акцентом, — фальцетом произнесла другая.
— Вы разозлите Большого Кота! — игриво отругала подруг третья сестра.
Какой-то нервный резидент взял со стола историю болезни и попытался бочком выскользнуть в палату, стараясь не попасться на глаза Виллануэве.
— Не надо так спешить, доктор Значит-Так, — окликнул его Виллануэва. Вообще-то фамилия доктора была Кауфман, а за глаза все звали его «Значит-Так», но только Виллануэва говорил это в лицо. Значит-Так остановился.
Виллануэва взял карту из рук молодого врача.
— Что это вы норовите от меня убежать?
— Нет, доктор Виллануэва, я просто взял историю.
— Что же это за такая важная история, что вы даже не хотите пообщаться с Большим Котом?
— Больной с меленой.
— И вы хотели утаить от меня такой важный случай — кровь в кале?
Сестры прыснули.
— Нет, доктор.
— Вы хотите сказать, что кровавый стул для вас важнее, чем перекинуться парой слов со мной? Я понял вас именно так.
Значит-Так занервничал и промычал что-то нечленораздельное.
— Зачем вам терять время на этого больного? — спросил Виллануэва. — Это случай для доктора Палец-В-Попе. — Гато никогда не упускал случая отпустить эту избитую шутку. Доктор Ричард Линкольн, заведующий проктологией, был замечательным врачом, но это не спасло его от прозвища Палец-В-Попе. Виллануэва снова пристал к Кауфману.
— Вы читаете все журналы. Расскажите мне то, чего я не знаю.
Кауфман задумался.
— Значит, так, — начал он. Этот вербальный тик, видимо, был врожденным. Полдюжины врачей и сестер в отделении отвернулись, чтобы Кауфман не видел их улыбок. — Динамическая искусственная вентиляция легких при хронической обструктивной болезни легких может…
