«Ах, нас закусают комары…»
Дорога сразу выгнулась холмами, провалилась большими лужами. Темно-коричневая, чифирная вода в них была густа и душиста, как ночь где-нибудь в южных пределах. Но здесь был Север, и поэтому пахла она торфом, зверобоем, отчаянной надеждой на лучшее. Каждый раз было боязно въезжать в нее, казалось – под темной поверхностью немыслимая глубина, трясина, благо по краям дороги в таких местах до горизонта тянулись ярко-зеленые мшистые болотины. И каждый раз машина, преодолев самую глубину, восторженно и победительно вырывалась из водных объятий, вздымая перед собой волну, словно крейсер. Но всё равно, хоть и удаль гуляла внутри, разбуженная предчувствием близкого свидания с морем, хоть и было выпито за рулем, в чем сладкая безнаказанность лесных дорог, – решили поосторожничать. Друг Гришин Николай и брат Гришин Константин вылезли из машины и шли быстрым шагом, почти бежали впереди нее. Луж было столько, что каждый раз садиться обратно не имело смысла. Вот и неслись вперед без усталости, словно не бродни были на ногах, а легкие крылатые сандалии. Перед лужей немного сбавляли шаг, заходили в нее, щупая ногами дно и делая руками ободряющие жесты, затем снова бежали вперед без устали. Было видно, что им хорош этот бег, этот воздух, этот смех; даже комары, тучей вившиеся над каждым, были слабы перед взмахами могучих рук. Гриша вдруг поймал себя на том, что смотрит на них с забытой не памятью даже – в ощущениях забытой нежностью. Нахлынула она так сильно и так внезапно, что не смог совладать с собой и позволил глазам повлажнеть. «Они – мои проводники, они делают так, чтобы мне было легче, они помогают мне». Ему, настолько отвыкшему от чужого участия, много лет уже тянувшему всё в страстном отчаянии одиночества, стало вдруг настолько хорошо и радостно, что он застыдился себя. И сразу, чтобы убрать из восторженной груди пафос, высунулся в окно и крикнул им: «Я буду называть вас “мои веселые шерпы”!» Но даже и на это они не обиделись, а, радостно засмеявшись, побежали дальше.
Казалось бы, пустяк – пятьдесят километров. Тем более дорога часто стала позволять разогнаться, и тогда все впрыгивали в машину и весело мчались сквозь леса к желанной цели. Но время шло и шло, препятствия не кончались, и Гриша стал уставать. Пятнадцать часов за рулем было тяжело. Выспавшиеся на шоссе шерпы тоже приуныли и мрачно волочили ноги в длинноголяшках, то и дело спотыкаясь о невидимые в лужах камни. И когда каждый в глубине души ждал, кто же первый, слабак, скажет про отдых, дорогу преградила огромная лужа. Небольшой карьер с крутыми песчаными стенками. Воде некуда было деться из него, и она стояла озерцом в полбедра глубиной. С первого взгляда видно, что дно у лужи глинистое и топкое. Объехать ее нельзя, проехать, вероятно, тоже. Гриша заглушил мотор. Машина и лужа встали друг перед другом, мрачно набычась.
– Да, чем лучше джип, тем дальше за трактором бежать, – мрачно сказал брат.
– А давайте так – утро вечера мудренее. Ночуем, а завтра решаем, может быть, вернемся да в другом месте попробуем прорваться, – Гриша на правах водилы имел право решительно предлагать.
– Давайте, – облегченно засмеялись все и, обессиленные было, бросились делать костер.
Гриша тоже пошел за дровами. Сил не было никаких. Еле волоча ноги, он протащился вдоль преградившей путь лужи. В голове пусто и сумрачно, ни одной мысли, ни одного чувства, лишь серая, как туман, усталость. Выжатым лимоном он спустился по небольшому песчаному откосу и остановился. Прямо перед ним на мокром песке – четкий медвежий след. Не минутный, конечно, и не часовой, но сегодня хозяин точно был здесь. Гриша не почувствовал прилива сил, нет, он просто вдруг снова стал бодрым и внимательным. Куда делась былая снулость. Быстро огляделся по сторонам – неприятное такое местечко, мелколесье, болотинка, за деревьями озерцо – самое приволье для зверя. Он прислушался – никто вроде не шуршал поблизости, не ломал сучья. Принюхался – сам удивлялся много раз, как в такие минуты обостряется нюх. Запах зверя очень сильный и злой, раз узнав, его не забудешь никогда. Но и тут всё было нормально, пахло вечером, листьями близстоящих осинок, спокойствием. Страха в воздухе не было. «Э-ге-гей, твою мать!» – громко крикнул он тогда, и брат с другом Колей быстро прибежали, размахивая топорами, разгоряченные работой и ожиданием ужина. Здесь же сразу немного присмирели, заозирались. А потом как всегда: «Да он ушел давно. Да если и был, то нас почуял, испугался. Да машину за десять километров слышно». И, ловко успокоив себя и друг друга, они вернулись к костру.
Есть особая сказка в беломорской белой ночи. Страшная сказка. Ведь никогда не знаешь, кем проложена в болоте эта гать, по которой ты идешь, оскальзываясь и спотыкаясь. И куда она ведет – что там, в конце пути? Кто-то жалобно крикнет в ночи – это птица, успокаиваешь ты себя. Хрустнет ветка в недалеком леске – сама собой. И даже заревет кто не в далеком далеке, метрах в пятистах, а то и ближе, – это местные мужики заводят лодочные моторы, на рыбалку уходят, сквозь холодный пот шепчешь себе. И главное – действует, и, поворочавшись немного, снова засыпаешь, сжимая в ладони рукоятку перочинного ножа. Всякий раз перед ночевкой, правда, заботливо укладывая рядом с собой топор. На всякий случай.
Так в страхе, сомнениях, тяжелом бреду проходит обычно первая беломорская ночь. И когда немного оглядишься кругом, когда схлынет первая крупная дрожь с души – вдруг поймешь, что внешней угрозы нет никакой. Никто не будет на тебя нападать в этих старых, видавших всё лесах. Здесь другая сила, другая блажь. Ты задумаешься, начнешь присматриваться к себе, прислушиваться, и вдруг увидишь, что всё черное, страшное и гадкое – в тебе самом. Ты почувствуешь, как тяжелыми волнами подымаются внутри былые обиды, как захлестывает неожиданно горе, а затем желание мести за свою тяжелую жизнь. Вспомнишь всех, кто тебя предал, и по-страшному ярко захочешь им отомстить. На мгновение потеряешь контроль над собой, и застит черное чувство глаза́, и злая сила войдет в твое тело – будешь бегать, прыгать, извергать проклятия, как бесноватый. И потеряешь способность следить за собой. И почти умрешь.
В такие моменты хорошо, когда кто-нибудь рядом спокоен. Кто не станет спорить, а послушает, посмотрит на все твои стенания и метания, а потом ласково скажет – да ладно тебе, пойдем вон на рыбалку. Сказки Белого моря начинаются страшно.
Так было и в этот раз. И было, и прошло, бог с ним. За час наговорили друг другу правды. А потом успокоились, оглянулись вокруг. И друг на друга взглянули с удивлением. И застыдились вдруг. В этот раз Гриша неожиданно для себя был самым мудрым и спокойным. Он не спал уже вторые сутки, и сна не было. После того как успокоил всех, оглянулся на красоту невзрачную, на озеро ближнее посмотрел: «Будем рыбачить или нет? Для чего другого приехали?»
Время было три часа ночи. Стоял мягкий, жемчужный какой-то, переливчатый свет. Солнце пряталось где-то близко. Ни ветерка, ни одной рябинки на поверхности воды. Комаров тоже было на удивление мало, наверное, они спали, утомившись за долгий день. Лишь самые беспокойные неловко пытались вонзиться и то ли сметались прочь вялым взмахом руки, то ли были раздавлены в тлен, неудачливые. Друг Коля не выдержал этого всего и от избытка чувств, от накатившей вслед за выбросом зла и беды усталости заснул в палатке. Когда Гриша с братом собрали уже спиннинги и уходили к озеру, слышали задорный храп доброго человека.
На озере, продравшись сквозь мелкий осинник, разбрелись в разные стороны. Брат почему-то пошел по высокому скалистому берегу, Гриша же, от усталости и выпитого алкоголя еще плохо соображая, побрел по неудобной болотинке. Идти нужно осторожно, повсюду виднелись ямы с водой, но берег более-менее крепкий, хорошо держал ногу, лишь слегка колыхался при ходьбе. Кончились уже страх и муть в душе, лишь слегка кружилась голова и благостно держало на ногах кругом царившее спокойствие.
Вообще Гриша был не очень хороший рыбак. Ловил когда-то в детстве под наблюдением деда и дядьев. Потом забросил, увлекся другим, более важным, казалось. И вот теперь, до дна почти вычерпанный этим важным и, как случилось, пустым, вновь вернулся к ловле рыб. Сначала ничего не получалось. Вроде и делал всё, как другие, как брат, но рыба, казалось, смеялась над ним. Даже брат стал удивляться. Сам-то он, завзятый и усидчивый, без улова никогда не оставался, а у Гриши ни сети не получалось ставить, ни сидеть часами на одном месте, ни бегать километрами по местам другим. Всё было как-то безрезультатно сначала. Но потом что-то произошло. Какой-то рубеж был перейден. То ли пришел опыт, то ли рыба вдруг стала благодарна ему, что он слишком много думал о ней. Но вдруг стало клевать так, что порой он опережал бывалых рыбаков, сам потихоньку становясь бывалым.
