Жереми лег на кровать. Усталость постепенно уносила его к неотвратимому сну. Вытянувшись, он подумал о нескольких часах просветления с невольной досадой. Они не дали ему никакого повода смотреть на свое положение с оптимизмом. Он был здесь, в этой камере, во враждебном окружении, не в состоянии довести до победного конца свои поиски. Он только что обеспечил себе еще несколько лет заключения — единственное доказательство любви, на которое он был еще способен. Когда Владимир и другой Жереми перейдут к действию в спортивном зале, надзиратели будут начеку. В анонимном письме, которое он бросил во двор, все было изложено предельно ясно.
Другое письмо раскроет Виктории и Пьеру его связь с Клотильдой и помешает ей ему писать.
Жереми полностью изолировал свою темную сторону и избавил Викторию от нависших над ней угроз. Но одновременно он обрек себя на гниение в этой дыре, сведя к нулю шансы найти выход из своего кошмара.
Ему оставалось только уснуть — и ждать. Ждать, насколько возможно, спокойно или, по крайней мере, смиренно. Но его разум, еще бодрствующий, воскресил несколько воспоминаний его короткой жизни.
И тут — словно яростный ледяной ветер ворвался в открытую дверь — его охватил страх. Безмерный страх. Страх, который остатки здравого рассудка не могли унять. И вдруг память показала ему картину, которой он не знал: ему был год или чуть больше, он стоял в кроватке с сеткой и плакал. Плакал навзрыд, звал родителей, чтобы они пришли и отняли его у призраков, которые, затаившись в сумраке, подстерегали его. Эти призраки заставляли плакать его сестренку, а потом они заставили ее замолчать навсегда. Он понял, что охвативший его ужас воскресил воспоминание такой же силы. Мрак накатывал, готовый его поглотить. Призраки слетелись, готовые его замучить. Через несколько минут он станет одним из них. Старик уже начал свою молитву. И впервые Жереми обрадовался, увидев его, услышав знакомый голос. Этот старик молился за него. Он был здесь ради его блага. Жереми слушал молитву, как слушал когда-то давно колыбельные матери. Чтобы уснуть, забыв свой страх.
Ни голод, ни любопытство не смогли поднять его с постели, но, увидев зеркало над умывальником, он быстро встал и подошел к нему. Он не решился посмотреть на себя сразу. Набрал в пригоршню воды и умыл лицо. Кожа на ощупь показалась ему мягче, тоньше. Она словно таяла от прикосновения жестких, шершавых рук. Тогда он поднял глаза на отражающую поверхность — и отшатнулся от того, что увидел. Глаза быстро обежали лицо, не зная, на какой детали остановиться. Сколько лет понадобилось, чтобы так изменить его черты? Глубокие круги залегли под глазами. Новые морщины появились в разных местах, особенно у рта и на лбу. Кожа стала дряблой, овал лица утратил былую четкость. Волосы поредели, и светлые прогалины пролегли там, где еще недавно курчавились пышные пряди. На висках серебрилась седина.
«Мне, наверно, лет шестьдесят», — сказал он себе в приступе отчаяния.
Потом, одумавшись, поправился: «Нет, сорок пять или пятьдесят. Я состарился».
Он еще поплескал на лицо водой, словно чтобы стереть это видение, загладить морщины и пометы времени.
Потом лег на кровать и уставился в гладкий, блестящий потолок.
«Моя жизнь прошла. Я не приходил в сознание много лет. Я стал стариком вдали от нее. И она стареет вдали от меня. Столько лет. Столько лет…»
Ему захотелось забыться. Не было никаких причин цепляться за свое настоящее теперь. День и число, место, в котором он находился, события, приведшие его сюда, — ничто больше его не интересовало. Оставалось только ждать. Дождаться и уснуть, чтобы проснуться еще более старым, и так далее, до самой смерти. В конце концов, ему до нее осталось совсем немного.
Поднос с обедом принесли и унесли, Жереми к нему не притронулся. Ему удалось абстрагироваться от своего тела. Он по-прежнему лежал, предоставив своим мыслям течь свободным потоком, и они накатывали, осеняли его на миг, разбивались, уступая место другим. Он прокрутил пленку своей жизни, не пытаясь извлечь из нее ни малейшего смысла. И только лицо Виктории виделось ему снова и снова. У него была любовь, и он ее потерял. Каждый ее образ сопровождался чувством, всякий раз новым. Неисчерпаемый кладезь тепла, хоть за каждым трепетом счастья холодным дыханием напоминала о себе боль, грозя погасить тлеющие угли утешительных воспоминаний.
Дверь отворилась, и вошел надзиратель.
— Ты готов, Делег?
Надзиратель оглядел камеру и яростно фыркнул:
— Да ты… Ты еще не собрал вещи? Издеваешься надо мной? Скажите на милость, не очень-то тебе хочется уходить из тюрьмы! У тебя десять минут! — рявкнул он и вышел.
Как только смысл этих слов дошел до Жереми, отупение, в которое погрузили его давешние мысли, рассеялось.
Воспринимать ли эту новость как хорошую или плохую? Что она значила для него? Он не ждал больше ничего хорошего. Только его выздоровление могло бы оказаться развязкой. Да и то вопрос! Много воды утекло. Прошли годы. Что он еще мог спасти? И что способен натворить другой Жереми, оказавшись на воле?
Он начал собирать свои вещи в черный мусорный мешок. Занятие это наверняка сулило ему новые открытия. Это было уже привычным делом. Он улыбнулся, подумав, что его болезнь стала рутиной. Нескольких раз хватило, чтобы приобрести новые привычки. Он открыл шкафчик и выложил все содержимое на кровать. Среди одежды обнаружилась потрепанная коробка, в которой лежали какие-то бумаги. Жереми поставил ее на стол и начал изыскания.
Первым он нашел письмо от Клотильды, датированное 6 июня 2018 года.
«Мой милый мерзавец,
Я не знаю, какую цель ты преследуешь. Может быть, никакой.
Когда Пьер показал мне письмо, которое ты прислал Виктории, я ничего не поняла. Сначала я подумала, что это акт любви. Вот идиотка! Да-да! Я решила, что ты сделал это с целью развести меня с Пьером, чтобы я была вся твоя. Очень скоро я поняла, что это бред. Ты неспособен на такой поступок, потому что неспособен любить.
Пьер был убит. Он сразу же попросил меня уйти. И самое смешное, что меня это опечалило. Я расставалась с человеком, который любит меня, из-за человека, который меня больше не любит. Я была вынуждена признать, что ты и есть тот, кого порой с грустью описывал Пьер: безумец, с удовольствием творящий зло.
Я могла бы умолять Пьера простить меня, но знала, что все будет напрасно. Мы слишком далеко разошлись в разные стороны, и расстояние не позволяет нам больше понять друг друга. Я одна с моей ненавистью к тебе. Я сумею заставить тебя заплатить за это, Жереми. Ты научил меня быть жестокой. И я буду, можешь мне поверить.
Клотильда».
Итак, часть его плана сработала. Виктория получила его письмо. Ему было очень жаль узнать, что Пьер страдал. Но он наверняка оказал ему услугу, открыв, что связывает Клотильду с другим Жереми.
Он нашел еще одно письмо и сразу узнал почерк. Лихорадочно схватив его, он не смог совладать с дрожью в руках. Письмо было датировано 18 марта 2020 года.
«Жереми!
Я всегда верила, что однажды мы возобновим нормальные отношения — отца, матери и сына, любящих друг друга, вопреки всем трудностям, которые могли им встретиться. Когда мы в первый раз виделись после твоей попытки самоубийства, больше двадцати лет назад, у меня появилась надежда. Я вновь обрела тебя, нежного, внимательного, любящего. Я была, счастлива сообщить об этом твоему отцу, и он, забыв свою гордость, улыбался моему рассказу о нескольких часах, проведенных с тобой. Я уверена, он даже пожалел, что сам не пришел. Но наша радость длилась недолго: вскоре тебя как подменили. Ты снова отказался видеть нас. И снова мы ничего не понимали. Опять эта боль, еще более жестокая, ведь мы поверили радужному обещанию, и нам рисовалось новое будущее, с тобой. Я звонила тебе, умоляла, но ничто не могло вернуть тебя нам.
Все это как дурной сон. Сон, который начался в тот день, когда, захотев умереть, ты убил нас. Виктория и Пьер предполагают, что ты болен, что ты будто спишь и просыпаешься время от времени, в день твоего рождения. Может быть, это правда.
Мы с твоим отцом цеплялись за это предположение и за многие другие. Каждое из них давало нам передышку, позволяло вырваться на время из духоты нашего несчастья и вдохнуть немного свежего воздуха. Так тяжко было думать, что наш сын, единственный оставшийся у нас ребенок, нас ненавидит.
Потом твой папа оставил надежду. Он запретил мне говорить о тебе, произносить твое имя. Он хотел убедить себя, что тебя больше нет, что ты действительно умер в тот день. И его жизнь кончилась. Он перестал гулять, встречаться с друзьями. Даже посещения внуков не могли больше облегчить его горе. Он заболел. Я ухаживала за ним, каждый день надеясь, что ты придешь, позвонишь в нашу дверь и твое возвращение станет чудодейственным лекарством. Но последние четыре года были ужасны. Он повредился умом. Мне случалось порой тебя ненавидеть, когда в его пустых глазах я видела тебя. Мы всегда представляли себе, как уйдем на покой, словно пристанем к долгожданному берегу. Пристанем после стольких лет борьбы с бурями и ожидания затиший. Милый берег, ласковый и безмятежный простор теплого песка. Но ты превратил эти годы в ад.
