Однако никто не ожидал столь дерзкого отказа от еврейства, и атака захлебнулась.
Если Штенгели евреи, они заслужили свою участь, но если нет, тогда все превосходно: добро пожаловать в команду, мы снова лучшие друзья.
Даже Отто опешил, хотя старался этого не выказать. Он привык доверять братниным замыслам и расчетам, но сейчас тот нагло врал. Все знали, что Штенгели — еврейская семья. Конечно, светская — без молений, особых праздников, дурацких шляп и блюд. Отто всю жизнь питался бы сэндвичами с беконом и шкварками, но, как ни крути, он еврей, и все это прекрасно знали. Зачем отрицать-то?
Но у Пауля был туз в рукаве.
Вернее, в штанах, как позже поведал он потрясенной маме.
Над этим он думал всю неделю.
Конечно, крайняя плоть не сможет тягаться с фактами семейной истории. Но в переулке или погребе сойдет за аргумент. Для ощерившейся волчьей стаи.
Если этим аргументом помахать да еще прикрикнуть. Нагло, уверенно, яростно, напористо. Должно убедить.
И вот настало время проверить замысел.
В кольце бывших друзей и заклятых врагов, при раскладе девять против двоих, оставалось только блефовать.
— Взгляни-ка, Эмиль! — выкрикнул Пауль и свободной рукой задрал штанину футбольных трусов. — Как тебе этот парнишка?
Выпростав член, он помахал им перед изумленной публикой.
— Когда-нибудь видел необрезанного еврея? — гаркнул Пауль и, отбросив ножку стула, до колен спустил трусы. — Может, отсосешь, говнюк? Давай, Отто, покажи этой манде, что такое настоящий немецкий елдак!
Отто мешкал. Заголяться было чертовски унизительно. Но силы уж больно неравны.
Отложив обломок флажка и крышку мусорного бака, Отто медленно спустил штаны.
Команда пришла в восторг. Мальчишки взвыли от смеха: Пауль помахивал членом перед Эмилем, а тот вконец растерялся и не знал, чем ответить.
— Передай своему стручку, что если еще раз потянет на достойных немцев, будет иметь дело с молодцами Штенгелями! — разорялся Пауль.
Отто зарычал и натянул штаны.
Раздался свисток. Соперники уже вышли на поле. Судья поторапливал.
— Так мы играем или нет? — выкрикнул Пауль. — Пошли уделаем слабаков!
Инцидент был исчерпан. Оконфузившийся Эмиль смотрел в сторону. Кто-то из команды хлопнул Отто по плечу. Тот доброхота послал.
Пауль и Отто сыграли матч. Как всегда, выложившись до конца. Они понимали, что еще легко отделались, и порой ловили на себе подозрительные взгляды Эмиля и других неприкрытых нацистов.
Конечно, братья играли в последний раз.
Для них футбол закончился. Славное время спортивного товарищества миновало.
Оба знали, что больше не рискнут появиться в команде.
По финальному свистку они покинули поле. Их команда выиграла, Отто забил два мяча, но братья не ликовали. Не было песен, кучи-малы и диких воплей. Товарищи не несли Отто на плечах, как бывало. Победа, но праздновать нечего. Рухнул целый мир.
— Все-таки надо было драться, — уже в метро сказал Отто.
— Чушь. Нас бы убили.
— Пускай. Зато не пришлось бы штаны спускать.
— А чего такого? Подумаешь! — искренне удивился Пауль.
— Мне — не подумаешь. Выходит, мы с тобой разные, только и всего, — ответил Отто.
В молчании добрались до дома.
Где ждало новое унижение.
Отныне подобное станет повседневностью.
В квартире были Зильке, Эдельтрауд и ее дружок, а ныне жених Юрген. Тот самый почтительный юноша, что пять лет назад на первом детском концерте не выпускал из рук кепку. С тех пор он довольно часто захаживал, однако в последнее время почти пропал.
А сейчас впервые явился в коричневой форме штурмовика.
— Мальчики, попрощайтесь с Эдельтрауд, — сказала Фрида. — Она к нам больше не придет.
— Конечно, не придет! — пролаял Юрген. — Негоже немке прислуживать евреям. Пора бы знать!
Братья взглянули на Эдельтрауд — каменное лицо, сжатые губы.
Посмотрели на заплаканную Зильке — она и сейчас беззвучно всхлипывала.
— Скажите, а десять лет назад еврейке было гоже приютить семнадцатилетнюю бродяжку с ребенком на руках? — спокойно спросила Фрида.
— Вы ее эксплуатировали! Заставляли на вас горбатиться!
Фрида взглянула на Эдельтрауд:
— Неужели?
Та отвела глаза и обронила:
— Вы евреи.
— Пусть так, но мы всегда были евреи. Все эти совместно прожитые годы. Ты, Зильке и мы. Было столько смеха, столько слез… Что изменилось?
— А изменилось то, фрау Штенгель, — встрял Юрген, — что Германия очнулась. Весь народ пробудился. Теперь мы знаем, кто вы и что натворили. Настал наш черед. А сейчас отдайте Эдельтрауд деньги.
— Какие деньги? — удивилась Фрида. — Она уже получила жалованье. Выше, чем у обычной прислуги.
— Выходное пособие. Мы требуем деньги за месяц.
— Но ведь она увольняется, — тихо сказала Фрида. — Ты прекрасно знаешь, что в этом случае пособие не положено.
— Она не увольняется. Ее вынуждают уйти.
— Чем? Чем я вынуждаю?
— Тем, что вы — евреи. Увольнение по расовым мотивам. Отдайте деньги и скажите спасибо, что я не требую больше!
Фрида прошла в кухню. Взяла бочонок из-под печенья, в котором держала деньги на хозяйственные расходы.
— Я знала, Эдельтрауд, что ты потихоньку берешь отсюда марку-другую, — негромко сказала Фрида. — И никогда не укоряла.
Мальчики изумленно вытаращились на Эдельтрауд. Черт, а им в голову не пришло! Зильке тоже уставилась на мать. Эдельтрауд покраснела, но промолчала.
Вольфганг сидел за пианино, отвернувшись.
— Может, стаканчик шнапса, Юрген? — Он крутанулся на табурете. — Прежде ты никогда не отказывался.
Молодой штурмовик молча топтался на синем ковре, который вечно оккупировали для игр маленькие Зильке и близнецы.
— Прощай, Эдельтрауд, — сказала Фрида. — Больше десяти лет ты была нам родным человеком. Такой я тебя и запомню.
— Вы — евреи, — повторила Эдельтрауд. Похоже, ничего другого она сказать не могла. Этот рефрен был ее щитом от совести.
Эдельтрауд выхватила у Фриды деньги и сунула их в карман передника.
— Уходим! — приказал Юрген.
Эдельтрауд шагнула следом, но Зильке замешкалась.
— Пауль, Отто… — впервые за всю сцену проговорила она. — Все равно я навеки в Субботнем клубе.
— Уходим, я сказал! — рявкнул Юрген.
И они ушли.
Тринадцатые дни рождения
Мюнхен и Берлин, 1933 г.
В феврале близнецы Штенгель и нацистская партия вновь отметили дни рождения, только на сей раз в Мюнхене праздник был горласт и весел, а в Берлине — довольно скромен, ибо всегдашние гости отклонили приглашение.
— Дело в том, что у нас мало знакомых евреев, — пробурчал Вольфганг.
— Еще пару недель назад мне в голову не приходило, что я — жид пархатый, — угрюмо сказал Пауль. — И потом, я на жида не похож.
— А как выглядит пархатый жид? — поинтересовался Вольфганг.
— Нельзя ли без этих выражений? — взмолилась Фрида. — Пусть все вокруг ополоумели, мы не должны забывать о приличиях.
Даже Зильке не пришла, но исхитрилась накануне прислать открытку, в которой сообщила, что мать и штурмовик на весь день запрут ее дома.
Дагмар оказалась единственной не родственной гостьей.
Если честно, близнецы этому были только рады. По уши влюбленные, они бы все равно не спускали глаз с нее одной.
Дагмар ничуть не возражала. Близнецы превратились в симпатичных подростков. Совсем не похожие, оба были по-своему привлекательны. По общепринятым меркам Пауль, наверное, был виднее: жгучий брюнет, густая шевелюра, очень темные глаза, красивый овал лица. Рыжеватый сероглазый Отто был чуть ниже ростом и слегка конопат, но выделялся недюжинной силой и энергичностью.
Дагмар охотно приняла роль абсолютного центра внимания.
Хотя отмечался их день рождения, близнецы приготовили подарки ей. Пауль сочинил эпическую любовную поэму, в которой Дагмар и он выступали героями, а брату отводилась скромная роль оруженосца. Сочинение высоким штилем было тщательно исполнено в готическом шрифте. С помощью холодного кофе автор даже состарил листки, чтобы походили на пергамент.
На уроках труда Отто, сноровистый столяр, изготовил шкатулку. Красивая вещица с перламутровыми пуговками вместо ручек была тщательно ошкурена и отлакирована.
— Сгодится на туалетный столик, — смущенно сказал Отто. — Ну там, для всякой всячины… колечки и все такое.
Дагмар пришла в восторг и наградила братьев поцелуями, от чего те зарделись. Родители и дед с бабкой снисходительно улыбнулись.
— Можно подумать, мы празднуем день рождения Дагмар, — сказала Фрида, всем наливая лимонад. — Ну, разрежем ее великолепный торт. Да уж, пекари Фишера не утратили мастерства.
