– Ну что же, – говорим мы, – веди нас, а то мы тут не местные, и не знаем, где у вас какая расселина.
Мужик бежит впереди, показывает дорогу. Темень такая, что как бы самим куда-нибудь не провалиться. Снегу до хрена. Мороз там по ночам хорошо за минус десять.
Вот подбегаем к этой расселине. Мужик кричит в тумане:
– Эй! Ты жив?! Тишина.
Я говорю:
– Он сознание, наверное, потерял. Надо спускаться.
Привязываем конец к елке и лезем в эту расселину. Причем с собой, конечно, тащим все свои лыжи и всю одежду, для того чтобы соорудить из них носилки для транспортировки свернувших шею лыжников. Одновременно мы звоним в наш центр, чтобы прислали на вершину целый вертолет, один час полета которого стоит десять тысяч долларов.
Тридцать метров – это девятиэтажный дом. Спуститься довольно-таки просто. Внизу совершенно нетронутые сугробы по шею. Шарим фонариком по окрестным елям. Никаких следов вообще.
Начинается пурга.
– Может, он встал и ушел? – предполагает мой напарник.
И тут мужик сверху кричит:
– Ребята, это не здесь! Это не та расселина! Это вообще в другую сторону!
Услыхав такую приятную новость, мы хватаемся за конец, нас вместе с лыжами вытаскивает из расселины другой мой напарник, и мы, подгребая снег окоченелыми лапами, ползем обратно на вершину по дикому склону, а с вершины кубарем скатываемся по другому дикому склону. Заглядываем в расселину. Эта расселина еще глубже и круче первой – почти вертикальная стена. Местами видны острые камни, даже снег на них не держится.
– О! Это здесь! – кричит мужик, сломя голову бросается в расселину и исчезает внизу.
Мы заглядываем вниз, но там темно.
– Как ты думаешь, – говорит мой напарник, – он хочет, чтобы мы его спасли?
– Думаю, если он жив, то да.
– Я в этом не уверен, – говорит мой напарник. – Но мы, по крайней мере, должны попробовать спасти первого.
Снова привязываем конец и лезем в расселину. Надо помнить, что лебедок у нас нет и что нам приходится лезть своими силами. Нет никакой уверенности в том, что мы сможем вылезти обратно и тем более вытащить лыжников. Надежда только на то, что вертолет, который мы вызвали, прилетит и найдет нас.
Снег внизу примят. Мы продвигаемся вперед и наконец видим в сугробе обоих лыжников.
– Они шевелятся, – говорит мой напарник, с трудом показывая вперед.
Действительно оба живы, в сознании и даже – что совершенно невероятно – в состоянии стоять на ногах.
– Ребята, – слышен голос второго мужика издали, – выпить хотите?
А уже слышен шум подлетающего вертолета, один час работы которого стоит десять тысяч долларов. Из вертолета вываливаются коллеги, подбегают к краю расселины и знаками, чтоб не орать и не вызвать сход лавины, спрашивают нас, можем ли мы идти. Мы отвечаем, что идти, пожалуй, можем, но назвать состояние пострадавших абсолютно сознательным не можем. Потому что эти два паршивца, пока сидели в сугробе, успели допить виски из своей фляги.
Картина вырисовывается следующая. Один идиот прыгает в глубокий сугроб с тридцатиметровой высоты и полночи барахтается в нем без всякого ущерба для здоровья. Второй идиот, беспокоясь за друга, сигает следом и опять-таки без каких бы то ни было последствий. Единственная проблема в том, что они не могут оттуда вылезти.
Ну, и еще три идиота, которые беспокоятся за жизнь и здоровье первых двух. Это мы.
Так как вертолет все равно заказан, нас извлекают из ущелья с помощью специальных лебедок и заодно доставляют в Сочи. Лыжники отправляются в гостиницу, а мы бегом бежим к морю. Там мы берем моторную лодку, отъезжаем от берега, сдираем с себя зимние спасательские шмотки и плюхаемся в воду.
Внизу тепло. Благодатная погода. Вода бесшумная и оранжевая, небо сладко-рубиновое. Утреннее море. Вокруг ходят на яхтах красавицы. Увитые полотенцами, с гроздьями винограда в руках, они возлежат в шезлонгах, показывают на нас пальцем – на наши шубы, валенки, – и их звонкое мелодичное хихиканье разносится по всему Черному морю.
Ветер то набегает, то отбегает волнами, порывами. Солнце переплывает облако, тени то появляются, то снова исчезают. Качели скрипят, парк шелестит, солнечные пятна качаются. Собаки бегают, дети играют на детской площадке. Маленький парк, вокруг парка – большой город, трамваи, машины. Четыре часа дня.
На аллее парка сидит худенькая пожилая женщина в коляске, по пояс закрытая пледом, и читает книгу. Коротко стриженные волосы выкрашены в русый цвет. На скамейку рядом присаживается мужчина, тоже пожилой, но крепкий, загорелый, с густым чубом цвета «соль с перцем».
– А я к вам, – говорит мужчина. – Можно? Ничего, что отвлекаю?
– Ничего, – отвечает женщина с улыбкой.
– Вы похожи на итальянскую актрису Джульетту Мазину. Знаете такую?
– Знаю, конечно, – опять улыбается женщина. – А вы похожи на поэта Семена Кирсанова.
– Ой нет, такого не знаю, – мужчина подается вперед. – Вы меня смутили.
Она совершенно бесцеремонно оглядывает его с ног до головы.
– Ух, – он окончательно смущается. – Я, наверное, вам помешал. Простите, пожалуйста!
– Мне вообще-то редко мешают, – говорит женщина, – так что вы уж слишком-то не извиняйтесь. Иногда не грех и помешать.
Голос у нее звонкий, молодой, а вот с координацией движений – не очень. Жесты маленьких смуглых рук какие-то резкие, голова немного клонится набок.
– А вы в молодости были настоящей красавицей.
– Я в молодости была точно такая же, как сейчас. Я с рождения не хожу. Так и сижу в коляске.
– Ну, красоте это ничуть не мешает.
– Муж тоже так говорил… Я ведь замужем была, без детей, конечно… Он умер двенадцать лет назад. Был намного старше меня. А у вас была жена или, может, и сейчас есть?
– Развелись. Давным-давно. Еще при советской власти. А потом она уехала в Германию. Вышла там замуж. Детей увезла с собой. Так что мы теперь с ней чужие люди.
Она покачивает головой.
– Вот как бывает. И дети есть, и жена, а как будто и нет.
– Да, как будто и нет. У меня никого нет, – весело сообщает он. – Живу один. Работаю на заводе. Рыбку ловлю. Племянники в Москве. Иногда приезжают на экскурсии. А вы тоже одна живете?
– Куда одна! Я бы одна не прожила, вы что. У меня сестра есть и мама.
– Мама? Это же просто замечательно.
– Ну, мама уже старенькая, правда. Вот сестренка всю жизнь за мной ухаживает. Рита. Мы с ней близняшки, но она ходит. Она сейчас в магазин пошла.
Они некоторое время молчат. Он украдкой поглядывает на нее, а она смотрит вдаль. Там, за прудом, девочка гуляет с большим догом: кидает палку, а дог бросается в воду и приносит палку обратно.
– А что, в этих прудах есть рыба? – неожиданно спрашивает она.
– В этих прудах нет. А вот в Неве и в Фонтанке – встречается.
– Но там же, наверное, вода вся загрязненная.
– Кто вам сказал такую ерунду? В наших реках вода чище, чем в любом городе мира, – убежденно возражает он. – Вот так-то. Мужики даже для ресторанов рыбу в Неве ловят.
– Надо же. Никогда бы не подумала. А кажется, столько людей, столько машин.
– А река течет себе и течет вот уже две тыщи лет, и ничего ей не делается.
Женщина вдруг поднимает брови.
– А знаете что. Давайте с вами поспорим, кто станет победителем чемпионата мира.
– Вы и в футболе разбираетесь?!
– Ой, – она машет рукой. – Да я ставки делаю на соревнования! У нас в доме на первом этаже есть спортивный бар. И я, когда у меня бывает ну вот абсолютно твердая уверенность, кто победит, – а иногда я прямо-таки точно это знаю, – я тогда просто туда заезжаю и ставлю на ту команду, которая победит! Что тут такого?
– И редко ошибаетесь?
– Почти никогда не ошибаюсь. И счет угадываю правильно.
– Тогда я не хочу с вами спорить. Все равно проиграю. Не хочу подводить свою интуицию. Тем более что я и так знаю, что в финал выйдут Италия и, наверное, Бразилия.
– Бразилия! – возражает женщина. – Да ну, нет. Бразилия не выйдет.
Он поглядывает на нее искоса и улыбается. Она тоже.
– А как вы думаете, плохо ли быть старым? – вдруг спрашивает она.
Он задумывается.
– Да я пока еще вроде нестарый, вот и не думаю, тьфу-тьфу-тьфу. Конечно, бессмертных людей не бывает, но… Вот пока работаю – я еще нестарый!
– Это да, – соглашается она. – Это да. А я вот всю жизнь болею то тем, то этим… А работать я давно уже не могу, только читаю.
– А кто вы по профессии?
– Переводчик. С французского. Даже могу синхронно, не на переговорах, конечно, а вот если какие-нибудь фильмы или что, – раньше много заказов было на французские фильмы, когда они к нам хлынули потоком, в начале перестройки. Я даже была богатая. Потом все деньги куда-то делись, осталась только машина.
– Ого, – говорит он. – А моя машина давно не ездит. Наверное, можно было ее починить, но я этот момент упустил. Махнул рукой. Стоит теперь, ржавеет в гараже.
