Возле лифтов Голд больше не мог сдерживать свое любопытство.
— Ральф, — сказал он, нервно перебирая пальцы, — а чем ты здесь занимаешься?
— Работаю, Брюс. А что?
— Мне нужны некоторые гарантии, Ральф, понимаешь? Прежде чем я начну менять свою жизнь, разве я не должен кое-что выяснить?
— Конечно.
— Что у тебя за работа?
— Хорошая, Брюс.
— А что ты делаешь?
— То, что от меня требуется.
— Но какое у тебя положение?
— Я из приближенного кружка, Брюс.
— И поэтому ты не можешь говорить о своей работе?
— Да нет же. Я обо всем могу говорить. Что ты хочешь узнать?
— Ну, на кого ты работаешь?
— На начальство.
— У тебя есть какая-нибудь власть?
— О, да. Большая.
— Над кем?
— Над моими подчиненными. Я могу делать все, что захочу, если получу разрешение от своего начальства. Я сам себе голова. Но, в конечном счете, я не сам себе голова.
— Ну, а какие у меня шансы? — сказал Голд.
— Хорошие, как им и положено.
— Но не лучше? — шутливо спросил Голд.
— Не в настоящий момент.
— Когда мне с тобой связаться?
— Когда я тебе позвоню, — сказал Ральф. — Пью Биддл Коновер может помочь, пока жив, — Ральф прокричал это уже в кабину лифта сквозь закрывающиеся двери.
Спускаясь в лифте Голд грезил о грядущем своем возвышении. Государственный секретарь? Директор ЦРУ? Внутренний голос предупреждал его: Цай ништ наариш[55]. Разве когда-нибудь кто-нибудь, вроде тебя, становился государственным секретарем? А что тут невозможного? — оборвал он сам себя. Это случалось со шмаками и почище меня. Когда он вышел на улицу, у него осталась только одна тревожившая его мысль. Он слишком уж заискивал перед Ральфом.
СЕМЬ лет назад, когда Голд получил стипендию в Фонде сенатора Рассела Би Лонга, а Андреа Коновер была там младшим научным сотрудником, занимавшимся какими-то сложными исследованиями по внутренней экономике, она казалась ему слишком старой. Теперь, когда ей было лет тридцать пять, она идеально для него подходила. Голда больше не привлекали молоденькие девочки. Теперь, когда все были готовы на всё, Голд в качестве любовника не мог предложить ничего, кроме своих средних лет и громкой репутации интеллектуала более чем средней руки. Но Голду и этого хватало. Если уж быть откровенным, то оральный секс никогда не доставлял ему особого удовольствия.
Андреа оказалась выше, чем ему помнилось. Или, может быть, он стал ниже. Она расплатилась за обед и спиртное кредитной карточкой, стыдливо признавшись, что спишет расходы на Комиссию по контролю за расходами правительства. Голд никак не мог понять, что она только в нем нашла. У Голда никогда еще не было такой красивой женщины, такой богатой, из высшего общества. У нее были светлые волосы, голубые глаза, маленький прямой нос, широкий лоб. У нее была безупречная светлая кожа. Для Голда, последний ребенок которого все еще страдал ортодонтозом, восхитительные зубы Андреа имели символическое значение чрезвычайной важности. Ее движения и осанка были превосходны.
— Вы должны научиться побольше думать о себе, — сказал он ей за обедом и на секунду бережно взял ее руку в свою. — В конце концов, если не ты за себя, то кто будет за тебя? — Скромность и предусмотрительность не позволили ему воздать должное за этот афоризм рабби Гиллелю[56].
Андреа была застенчива и выказывала свое небезразличие к нему, а он не знал, как себя вести с такой женщиной. В такси у подъезда ее кондоминиума он спросил, можно ли ему зайти на рюмку. Она согласилась с явным облегчением, испытывая, казалось, чувство благодарности за этот упреждающий ход. Квартира была большой для одного человека, даже для такого высокого, а неожиданный для него порядок наводил на мысль о ежедневном эффективном вмешательстве горничной. Мебель была ужасна — слишком громоздкая.
— Я купила ее вместе с мебелью, — с удовольствием услышал он ее объяснение. Голд счел благоприятным знаком то, что, принеся ему коньяк, она села рядом с ним на диван.
— Весь тот год в Фонде сенатора Рассела Би Лонга, — с некоторой застенчивостью сказала она, пригубив водку из своего стакана, — я думала, что не нравлюсь вам.
— Правда? — сказал Голд. — Вы мне всегда нравились. Мне казалось, что это я вам не нравлюсь.
— Вы мне всегда нравились.
— Вы должны были как-то показать это.
— Я думала, вы меня ненавидите. Я думала, вы меня даже не замечаете.
— Да что вы!
— Правда, доктор Голд…
— Называйте меня Брюс, — прервал он ее.
Она вспыхнула.
— Не уверена, что у меня получится.
— Попробуйте.
— Брюс.
— Ну, видите? — рассмеялся он.
— С вами так хорошо!
— Почему вы думали, что я вас ненавижу?
— Потому что вы знали, что нравитесь мне, — ответила она.
— Я не знал, что нравлюсь вам, — сказал он. — Я думал, это вы меня ненавидите.
Она разволновалась, словно ее обвинили в чем-то низком. — Почему я должна была вас ненавидеть?
— Не знаю, — сказал Голд, и вдруг заметил, что руки его беспокойно двигаются. — Мне нечего было предложить одинокой девушке, вроде вас, такой чуткой и умной, да к тому же с докторской степенью, как и у меня.
— Мне это было все равно, — от души сказала она. — Вы произвели на меня такое впечатление. Не только на меня, на всех. Вы всегда были такой реактивный, умный и сексуально привлекательный.
— Сексуально привлекательный? — Голд был удивлен.
— Конечно. Все девушки так считали.
— Вы и сейчас так считаете? — спросил Голд.
— О, да. — Она снова вспыхнула.
Голд не знал, что ему делать дальше. Он громко рассмеялся и легонько хлопнул ее по плечу, как приятель приятеля, а потом, словно непреднамеренно, провел тыльной стороной ладони по ее щеке, как бы желая рассеять свои шутливые сомнения. Ее реакция удивила его. Она не напряглась и не отпрянула, как он ожидал, она прильнула к его руке и продолжила движение к нему по дивану. Через секунду они целовались. Он расплескал коньяк себе на колени, когда машинально сорвал с себя очки и прижал ее к себе. Ее пальцы ласкали его затылок. А он опять не знал, что ему делать дальше с такой девушкой. Он трогал губами ее уши и шею, словно в жадных поисках эрогенной зоны. Пустая трата времени, он знал это из опыта. Эрогенные зоны были либо везде, либо нигде; он собирался написать и об этом когда-нибудь, когда ни Белл, ни его дочь не будут шокированы его знанием. Виновато вздрогнув, он понял, что отвлекся, и снова сконцентрировал свое внимание на Андреа. Он все сильнее сжимал ее в объятиях, чтобы компенсировать свое временное отступление, и симулировал нехватку дыхания. Легонько постанывая, он целовал ее глаза и ждал, что что-нибудь случится. Андреа уронила руку ему на колени и ухватилась за его член. И тогда он понял: он получил, что хотел.
ГОЛД проснулся влюбленный и уверовавший в чудеса. Казалось, Андреа ничего не имеет против его тощей груди и жилистых волосатых ног и рук. Он принял душ, а после завтрака, во время которого на нем было лишь желтое полотенце, щегольски повязанное вокруг пояса, начал не торопясь одеваться. Голд приготовил кофе, а Андреа нарезала в сухой завтрак перезревшие бананы. По его предложению она добавила туда изюм. В следующий приезд он привезет ей мельницу для кофе и фунт своего любимого сорта в зернах и французскую керамическую кофеварку. Когда было нужно, Голд умел готовить. Он познакомит ее с овсянкой по-ирландски.
— Ты захочешь увидеть меня еще раз? — спросила она от своего туалетного столика.
— Конечно, — сказал Голд.
— Многие не хотят.
— Многие? — Голд, сидевший на кромке ее кровати, замер, натянув носок только до середины голени.
Она кивнула и чуть порозовела.
— Я не имею в виду тех, что приходят сюда. Я хочу сказать, многие, кто приглашают меня куда-нибудь и обещает позвонить, потом исчезают.
— Почему?
— Не знаю. Ты и правда хочешь увидеть меня еще раз? Я пойму, если нет.
— Я хочу приехать на следующей неделе.
— Ты можешь остановиться здесь, в моей квартире, — сказала она. — Я тебе не буду мешать.
— Я надеялся, что ты это предложишь.
Она была довольна. Он был озадачен. — Я так рада, что нравлюсь тебе, — сказала она ему. — Как я тебе в постели?
— Андреа, ты никогда не должна спрашивать об этом, — наставительно сказал он. Вообще-то в постели она оказалась не очень хороша, но Голд был достаточно мудр и не собирался залезать сейчас в эту банку с червями.
— И я думаю, что влюблена в тебя.
Голд в который раз был поражен числом сногсшибательных высоких женщин, которые влюблялись в мужчин ниже ростом, похожих на него, жадных, эгоистичных и расчетливых. Андреа могла и не знать, что он жаден и расчетлив. Конечно, она может заподозрить, что он ниже её ростом. Объяснения, которые первыми приходили в голову, отнюдь не украшали их обоих. Возможно ли, чтобы человек, знавший себя так, как знал себя он, обладал какими-то привлекательными качествами, о которых и не догадывался? Да, это было возможно, потому что Андреа, которая, как он и думал, и раздетой оказалась выше всех похвал, по всей видимости, была от него в восторге.
