Тайлер, Баррет и Лиз жмутся тесной кучкой на корме парома, облокотясь о металлическое ограждение цвета дорожно-ремонтных конусов (кричаще оранжевый цвет сигнализирует: опасность); жмутся друг к другу они отчасти потому, что вечером на воде даже в апреле оказалось неожиданно холодно, но главное, им не хочется привлекать внимание одетых в синюю униформу членов экипажа (это правильно – называть этих людей “членами экипажа”?), перед которыми явно не стоит задача пресекать попытки незаконно развеять за бортом прах, но которые непременно вмешаются, если вдруг застанут пассажиров за этим занятием.
Тайлер, старательно напустив на себя отсутствующий вид, бьется с неподатливой крышкой.
Вокруг на черной воде залива покачиваются отражения огней, внизу за кормой тянется сероватый пенный след, подвижный, как струя дыма. Трафик в акватории невероятно оживленный. Тяжело, темные и молчаливые, ползут огромные сухогрузы, их задирают гудками корабли поменьше – суетливые, усыпанные огоньками игрушки. Паром только что миновал сонный силуэт башен острова Эллис и теперь приближается к купоросно-зеленой Статуе Свободы, отрешенно протягивающей свой факел угольно-черным небесам.
– Черт, черт, – приговаривает Тайлер, – черт, чтоб ее!
Баррет трогает его за плечо. Надо успокоиться – ругань сейчас не просто неуместна, она превращает церемонию (насколько то, что они делают, можно назвать церемонией) в комический номер, а это никому не нужно.
– Дай попробую, – говорит Лиз.
Она не хотела ехать, настаивала, что Баррет с Тайлером должны все сделать вдвоем (нельзя же целой толпой являться на паром с урной), но они ее уговорили. Лиз любила Бет и познакомилась с ней раньше Тайлера и Баррета. А главное, все понимали – трудно объяснить почему – необходимость женского участия.
Тайлер не хочет отдавать урну. Раздраженная его мужским упрямством, Лиз пытается отобрать ее. Тайлер сначала сопротивляется, но скоро, чтобы не показаться смешным, уступает.
– М-да, – говорит Лиз, попробовав отвинтить крышку, – не открывается.
– А я про что.
Для замечаний типа ну да, не открывается. А ты думала, я дебил криворукий? сейчас не время.
Лиз лезет в сумочку.
– У меня есть нож, – говорит она.
Конечно же, у Лиз есть с собой нож. И именно такой, какой она извлекает из сумочки, – швейцарский армейский, с дюжиной лезвий, пилкой для ногтей, ножницами и бог знает чем еще.
– Ты – богиня полезных штук, – говорит Баррет.
Лиз открывает пилку для ногтей и пытается поддеть ею крышку.
– Осторожно, – говорит Тайлер.
Несколько раз пилка выскакивает из узкого зазора, но потом Лиз надавливает сильнее…
Крышка подается. Лиз поворачивает ее, но до конца не развинчивает и протягивает урну Тайлеру.
Тот без особого желания ее берет. Баррет по-прежнему так и держит руку у него на плече.
Тайлер зажмуривается и тяжело вздыхает.
– Внутрь обязательно смотреть? – спрашивает он у Лиз.
– Я прах уже видела, – отвечает она. – А ты, если не хочешь, можешь не смотреть.
Мимо проплывает очередной сухогруз, на сей раз груженный стальными контейнерами размером с товарный вагон, этакими штабелями гигантских сундуков; вряд ли они на самом деле покрашены черной краской, но со стороны выглядят черными. На сухогрузе ни огонька. И никаких признаков рулевого или того места, где рулевой мог бы находиться.
Тайлер показывает взглядом на черную громаду, от которой не исходит ни проблеска света, движущуюся совершенно беззвучно и при этом быстрее, чем паром.
– Подождем, пока проплывет, – говорит он.
Всем троим кажется лишним сейчас пускаться в рассуждения о том, как любит мироздание посылать напоминания о смерти, эти memento mori, причем выбирает для этого самые неудачные моменты.
Они молчат ждут, черный сухогруз без рулевого скользит мимо. Позади него монолитным зиккуратом сияет Манхэттен. Левее лениво и плавно провисшие цепочки огней на мосту Верразано перекликаются с редкими и неяркими звездами.
За спиной у них пассажиры, плывущие с работы домой, эти усталые рабы на зарплате, все до одного благоразумно забились в салон и флегматично сидят там, в залитом зеленоватым светом аквариуме.
– Ну что, – говорит Баррет. – Начнем?
Тайлер кивает и откручивает крышку.
Его тянет заглянуть внутрь. Но он предпочитает послушаться Лиз. Какое бы зрелище его ни ждало (там и фрагменты костей тоже есть или только пепел? И какого цвета этот пепел?), он не хочет, чтобы оно предстало ему содержимым консервной банки.
Способен ли он вообразить, что рецидив Бет каким-то образом связан с той их новогодней ссорой; что он привлек внимание какого-то злого божества, признавшись себе, что отступление смерти выбило из-под него часть опор? Да, вполне способен.
– Я сейчас высыплю часть, – говорит он. – А потом вы тоже.
Нерешительно, будто опасаясь сделать неверное движение (на секунду он представляет, как выглядит пепел, рассыпанный по стальному настилу палубы), Тайлер поднимает урну на уровень плеч и постукивает по ней пальцем.
Ничего не происходит. Прах, что ли, спрессовали? Его надо разрыхлить?
Он аккуратно встряхивает урну.
Из нее вырывается завитое спиралью буроватое облачко. Мгновение спустя пепел сыплется сплошной струей, но ее тут же подхватывает и рассеивает ветер. В воздухе промелькивают и кусочки костей. Потом от струи снова остается полупрозрачное облако, а потом все заканчивается.
Тайлер передает урну Баррету. Баррет развеивает по ветру свое облачко праха и вручает урну Лиз, та делает то же самое. Урна пуста.
Тайлер не ожидал, что прах исчезнет так стремительно и бесследно. Огромная бурлящая акватория выглядела страшнее, чем ему представлялось, больше похожей на черную, испещренную огнями Арктику. Он не ожидал, что все произойдет посреди сверкающей, открытой всем ветрам тундры, в окружении снующих повсюду кораблей. Тайлер думал, что увидит, как прах растворяется в воде. А он вместо этого полностью и без следа растворился во взвихренном воздухе. Вечер продолжается. Они втроем молча стоят у перил, а мимо тем временем проплывает еще один грузовой корабль, на сей раз размером с футбольное поле; его басовитый стон похож на выдох колоссальной валторны.
Они сойдут на берег на Статен-Айленде, потом сядут на тот же паром и вернутся на Манхэттен. Остальные ждут их дома. Остальные – это Пинг, Нина, Фостер и еще с десяток знакомых. Они, как принято в таких случаях, приготовили ужин. И договорились не произносить словосочетания “торжество жизни”.
Казалось бы, Тайлер, Баррет и Лиз должны сейчас обняться или хотя бы положить друг другу руки на плечи. Вместо этого они стоят близко один к другому, но все же выдерживая безопасную дистанцию. Каждый ждет, что кто-то другой вот-вот скажет что-то невыносимое, но никто не знает, что будет в этом заранее пугающем излиянии – скорбь, обвинения… или что-то еще, что-то такое, что все трое могут понять, но назвать никто не может. Всем ясно, что какие-то слова должны быть произнесены, выкрикнуты, выблеваны в черную воду, но и Тайлер, и Баррет, и Лиз – все ждут, что они будут исходить от другого. Всеми овладела необъяснимая сдержанность, ощущение, что любая неосторожность чревата для них полным уничтожением. Но никто даже не заикнется об этом. В тревожном ожидании, надеясь на наступление катарсиса и в той же мере на то, что все в конце концов промолчат, они смотрят на огни Манхэттена, на леденяще-белое сияние паромного причала, на исчезающий вдали перст – Мисс Свободу.
А что теперь делать с пустой урной? Об этом никто из них не подумал.
Тайлер с Барретом не успели еще вынести все вещи на тротуар, а их уже принялись разбирать. Пожилая пара, воплощенное изящество нищеты – он с лакрично-черными волосами и с шелковым шарфом на шее, она чопорно седая, в старинном жакете “Пьер Карден”, некогда оранжевом, а теперь цвета медицинского пластыря, – уносят два хлипких стула. Они несут стулья сиденьями вперед, словно предлагая усадить любого желающего и отнести куда тот попросит. Вытаскивая громоздкую картонную коробку со старыми DVD, Тайлер встречается с ними взглядом, но в их лицах нет ни тени признательности. Прямо-таки низложенная королевская чета. Да, стулья эти они себе вернули, но вы, молодой человек, и представить себе не можете, сколько всего утрачено безвозвратно.
Едва стулоносные супруги удаляются в направлении Темз-стрит, у вещей, заинтересованные лампой-маяком, притормаживают трое долговязых скейтеров, у всех троих над джинсами виднеется трехдюймовая полоска трусов.
– Там надо провода менять, – говорит им Тайлер, опустив на тротуар коробку с DVD.
– Спасибо, дядь, что сказал, – отзывается один из парней, и они катят дальше, как будто он предупредил их о скрытой опасности.
Баррет появляется из дверей дома, с трудом волоча зеленое дерматиновое кресло. Тайлер торопится ему на помощь. Они устанавливают кресло на тротуар, и Баррет бухается в него.
