Пьер на это ответил жестом, который они истолковали как до-пустительный, и сделал вид, что читает представленные документы. После чего вернул их Дюсушелю.
— Вы правильно сделали, что приехали на праздник в этом году. Он будет последним. Возможно даже, что вы уже опоздали.
— Не знаю, как понимать ваши слова, господин мэр, — вежливо ответил слегка встревоженный Дюсушель.
Пьер посмотрел на ноги Алисы Фэй, и это ему что-то напомнило. Но это что-то было не настолько цепким, чтобы он забыл о вопросе Дюсушеля.
— Ну ладно, поскольку вы — туристы, я могу вам сказать со всей откровенностью. Жди-не-Жди этого года будет последним. По крайней мере, как сухой Жди-не-Жди. Отныне мы вступаем в царство влаги.
— Вы вернете дождь?! — воскликнул Дюсушель.
— Несомненно, ум ученых проворен, а разум прозорлив. Да, я верну дождь[121]. Но пока это секрет. Никто в Родимом Городе не знает о моих намерениях. Когда они узнают, то поднимется большое волнение, которое, возможно, меня сметет. Я оставлю им завтрашнее наслаждение от последнего праздника по установленному обычаю, но уже вечером на их головы прольется вода из наконец-то сотворенных и отворенных туч[122].
— Господин мэр Родимого Города, не могли бы вы объяснить, каким образом вы намерены осуществить этот проект?
— Я не собираюсь от вас ничего скрывать. Я просто выброшу тучегон на свалку.
— Этот тучегон действительно эффективен?
— Несомненно.
— Вы полагаете?
— Несомненно.
— А вам не кажется, что существует просто некое совпадение между хорошей погодой и этим предметом? Но никак не воздействие последнего на первый?
— Знаете ли вы, что когда-то в этом городе, как и в любом другом, шли дожди? И даже еще чаще.
— И с появлением тучегона все изменилось?
— Да, воцарилась сушь.
— Но вечно хорошая погода, не есть ли это благость, которой все рады?
— Ей рады не все.
— В самом деле? — лицемерно воскликнул Дюсушель. — Неужели существуют родимогородцы, которые высказывают недовольство вечно хорошей погодой?
— Среди тех, кто говорит, возможно, нет. Но среди тех, кто не говорит?
Дюсушель мысленно пролистал свой справочник и не нашел вопросительной тактики, подходящей для этой звонетической[123] ситуации. Алиса Фэй всерьез заскучала, что выразилось в затянувшемся рассматривании носков туфель: несмотря на занятия танцами, ступни у нее были коротенькие и пухловатые. Пьер посмотрел на эти ступни, полушелк-полукожа, перед тем как — в ответ на этнографическое непонимание — подчеркнуть:
— Да, среди тех, кто не говорит.
— А таких много? — на всякий случай спросил Дюсушель.
— Много! — воскликнул Пьер. — Немерено!
Он перевел дыхание.
— Наша река — из песка, а ее берега — из грязи. Наши ручьи — желты и скудны, а наши потоки не имеют сил катить гальку. Где, где, где же жить рыбам, рыбам, жившим здесь когда-то?!
— Всем не потрафишь, — прошептал Дюсушель.
— O-oh! — воскликнула мадмуазель Фэй. — Fish?[124]
— Вас это не интересует? — спросил Пьер.
— Итак, вы готовите настоящую революцию, — сказал Дюсушель. — Преобразование метеорологического сгуществования?
— Я рискну сделать это в день Святого Жди-не-Жди.
— Рыбы не сумеют защитить вас от гнева родимогородцев, когда те окажутся под дождем.
— Да.
Пьер задумался и продолжил:
— Если бы я мог их переубедить… но нет. Они все верят в хорошую погоду.
— И никто не придерживается вашего мнения?
— Быть может, привратник. Против меня и так уже обращено столько ненависти.
Тишина начала давить на стены кабинета. Шелк чулок Алисы Фэй оказался вдруг более чем блестящим, а линия ноги — более чем восхитительной. Глаза смущенного Пьера оторвались от истоков грядущей революции, и Дюсушель, прочистив голосовую щель, подступился в следующих выражениях:
— Господин мэр, не скрою от вас — я говорил вам это в самом начале, — что приехал сюда, для того чтобы — причем с научной целью — присутствовать на классических празднествах Жди-не-Жди. Для меня будет большим огорчением, если они окажутся хоть в чем-то изменены.
— Я очень уважаю науку, — ответил Пьер, — но не меньше уважаю и самого себя.
Его взгляд опустился до лодыжек Алисы Фэй, медленно поднялся до глаз Алисы Фэй, и язык Пьера протарабарил для ушей Алисы Фэй следующие звуки:
— А вы, мадемуазель, также желаете, чтобы ничего не изменилось в протоколе Праздника?
Вспомнив о своем отце, он добавил:
— Поскольку хозяин здесь я.
Алиса, найдя эту галантность естественной, произнесла:
— Да. Желаю.
— Тогда, мадемуазель, мсье, в этом году вы еще сможете присутствовать на классическом Жди-не-Жди. Надеюсь, вы получите от него еще большее удовольствие, зная, что он будет последним. После Весенника, тучегон перестанет функционировать, и будь что будет.
— Благодарю вас за эту большую милость, — сказала Алиса Фэй.
— Естественно, — сказал Пьер, — все это должно остаться между нами.
Они пообещали, затем Дюсушель попросил различные разрешения и привилегии, а также разные пропуски и допуски, которые были ему отпущены и выданы.
В этот момент Поль открыл дверь, вошел в кабинет и оказался за спиной Алисы Фэй. Перед ней стояло зеркало, он увидел ее, и это явление повергло его в полную бессознательность. Он рухнул.
Присутствующие встали, чтобы посмотреть на обмороченного.
Пьер его представил:
— Мой брат.
Алиса спросила у Дюсушеля:
— Вы думаете, что это из-за меня?
Пьер сделал все, что было в его силах, дабы привлечь внимание привратника, грезившего (возможно) в Большом Зале Ожидания и Почета: он потряс колокольчиком.
Алиса склонилась над бессознательным и снова спросила у Дюсушеля:
— Вы думаете, это из-за меня?
— Это относится скорее к психосоциологии, — ответил Дюсушель. — Полагаю, этот обморок — феномен, вызванный эротизированной рекламной.
И, подумав, добавил:
— Значит, здесь показывали фильмы с вашим участием?
— И не мало, — ответил Пьер. — А Поль не пропускал ни одного. Он ходил на все сеансы. Особенно когда показывали «Пожар в городе».
— В этом фильме были пожарные? — спросил Дюсушель.
— Одна лига хотела его запретить, — сказал Пьер.
Дюсушель удивился судществованию подобной секты в Родимом Городе. Пьер ему ответил, что оно было весьма эфемерным, это судшествование. Дюсушель заинтересовался, к чему столь яростные гонения именно на сей фильм. Тогда Пьер описал бабочку, вышитую на черном чулке Алисы Фэй.
— Столько нравственности ради какого-то чешуекрылого лепидоптера[125], — заметил Дюсушель.
Алиса занималась исключительно Полем. Она отвела прядь, ниспадающую ему на лоб и глаза.
— Нужно что-то сделать, — сказала она. — Воды! Может, принести воды?
— С водой здесь плохо, — ответил Пьер. — Мое верховное распоряжение еще не вступило в силу, — добавил он после небольшой паузы.
Наконец появился привратник. Он приближался с явной опаской, потирая ладонями глаза и позевывая.
— Воды! — крикнул Пьер. — Хотя бы немного воды.
— Вот те на! — отреагировал Сахул.
— Для моего брата!
Сахул поднял повыше веки и заметил Поля, голову которого Алиса Фэй удерживала чуть выше уровня ног.
— Смотри-ка, — удивился Сахул, — Алиса Фэй!
— Он тоже видел лепидоптера? — спросил Дюсушель.
— О, мадемуазель! Вы почтили своим присутствием наш Родимый Город?
— Идите же за водой, — сказал Пьер.
— Мадемуазель, вы не могли бы автографировать мне дагерротип?
— Я искренне сожалею, — сказал Дюсушель, — что за всю свою жизнь бывал в кино крайне редко. То есть практически никогда, если не считать документальные фильмы.
— Ах, сударь! — воскликнул Сахул. — Кинематограф — это настоящее волшебство! Как я вам сочувствую, как жалко, что вы никогда не посещали сумеречных залов!
— Вы смотрели «Пожар в городе»?
— А то как же! — воскликнул Сахул. — Шедевр! Мадемуазель играла в нем потрясающе. И была в эдаком трико. Ну, скажите, Мадемуазель, так вы мне савтографируете дагерротип?
— Так вы пойдете за водой? — спросил Пьер.
— Вам недостает авторитарности, — заметил Дюсушель.
— Дайте ему возможность очнуться самому, — сказала Алиса Фэй.
— Уже пошел, уже пошел, — отозвался Сахул.
— Я — не тиран, — заявил Пьер.
— По-моему, он открывает глаза, — заметила мадемуазель Фэй.
— Но собираетесь выбросить тучегон на свалку, — продолжил Дюсушель.
— Кто это собирается? — спросил Сахул.
— Так вы пойдете за водой? — спросил Пьер.
