Об этом я никогда никому не скажу. Я настолько измучился, что для полной картины мне не хватало только вериг.
Впрочем, она ведь напрямую не запрещала мне переступать порог ее дома, убеждал я себя. Почему бы мне просто-напросто не заглянуть к ней как-нибудь вечером, случайно проходя мимо? А что, если у меня вдруг оказался лишний билет в театр?
Она сказала мне ясно и откровенно. Когда вернется Мике, она будет с ним. Мике — ее настоящая большая любовь. И сколько она будет его дожидаться?
Ранняя осень перешла в позднюю. Я уныло разглядывал свой сад, который надеялся предоставить в распоряжение Марианы и ее маленького семейства. Даже заказал для них качели с веселым дизайном.
Я много работал, ездил в командировки, консультировал областное правление. Обновил свой гардероб и отремонтировал ванную, полагаясь на вкус Шарлотты: теперь стены украшала мозаика из черного стекла с небольшими вкраплениями желтого, а шкафчики были сделаны из редких пород дерева. Потом Шарлотта надолго уехала за границу.
Мариана никогда сама не звонила, однако на мои звонки чаще отвечала дружелюбно, если не радостно. По крайней мере, если не была чем-то рассержена. Я знаю, что ей нравилось говорить со мной. Мы могли трепаться часами, но только я собирался спросить, когда мы увидимся, как тотчас что-нибудь случалось. Наверно, мой вопрос выползал из трубки в виде гигантского облачка с фразой из комиксов, прежде чем я собирался произнести его вслух, потому что она всегда успевала за несколько секунд предупредить его: «Ой, ладно, пока, а то у меня сковорода на плите, Билли в ванне сидит, к Белле пришла подруга, которую пора проводить…» Каждый раз она придумывала новые оправдания тому, почему мы не можем быть вместе, одно другого неубедительнее.
Ей ужасно не хотелось со мной встречаться. Надоел я ей своими возвышенными речами. Тут и думать нечего.
В один прекрасный день я оказался в ее подъезде. Воровато оглянувшись, погладил пальцем табличку с надписью: «Манфельдт», висевшую в стеклянном шкафчике среди имен других жильцов с нижних этажей. Я сел в лифт и нажал кнопку, мурлыча что-то себе под нос, как будто езжу на этом лифте каждый день.
Затем снова спустился вниз.
И снова поднялся наверх.
Выйдя из лифта, я состроил веселую беззаботную мину и позвонил в дверь. Было около половины шестого, в это время они наверняка дома.
Дверь открыл мужчина средних лет. Он был одет в джинсы и светло-голубую рубашку, выглядел он немного небрежно, но это была милая небрежность, отдававшая какой-то французской искушенностью. Непричесанные волосы, ярко-голубые глаза — хотя, может, они казались такими из-за рубашки. На ногах у него были сандалии, хотя за окном стоял ноябрь. Он вытер руки кухонным полотенцем и приветливо посмотрел на меня.
Может, у Марианы есть брат? Или она успела завести себе нового любовника?
— Здравствуйте, — сказал мужчина.
Я пробормотал, что я приятель Марианы, вот проходил мимо, решил проведать ее.
— Она вышла в магазин, — сказал мужчина. — Но скоро вернется. Может быть, вы подождете ее здесь? — Он протянул руку. — Меня зовут Мике.
Белла Чао, конечно, рассказала мне, что звонил папа. Она утверждала, что он переплыл семь морей и набрал для нее корзину жемчужин, на этом месте мне стоило задуматься: семь морей — это действительно в духе Мике. И если бы у Йенни голова не была занята Зорро и Йонте, она наверняка сообщила бы мне, что разговаривала с Мике в тот вечер. Он спросил ее, кто такой мороженщик, на что Йенни коротко ответила, что понятия не имеет, посчитав, что Мике не в своем уме. В последний раз она видела его именно в таком состоянии.
В тот раз, около двух лет назад, Йенни была у меня, когда Мике излагал нам свою теорию о том, как надо защищаться от нового типа излучения, он называл его дельта-излучением. Пощупав ее плащ, он сказал, что на крайний случай этого достаточно, но, если дело будет совсем плохо, на руки надо надеть полиэтиленовые перчатки. Это было за день до того, как он ушел.
Итак, ноябрьским вечером мы вернулись из детского сада очень поздно. Было родительское собрание, а потом я долго искала варежки Билли. Насморк у него разыгрался сильнее обычного, а на улице стояла минусовая температура, пришлось одолжить пару варежек из ящика с забытыми вещами. Они были рваные, и маленькие шершавые ручки Билли стали иссиня-красными, Белла почему-то вдруг страстно захотела иметь очки и ныла об этом всю дорогу домой. Мы не успели купить продуктов, устали, замерзли и проголодались.
Мы вышли из лифта и тут же споткнулись о какого-то длинного человека, который спал прямо посреди лестничной клетки, положив под голову пальто вместо подушки. «Черт! — только и подумала я. — Наверно, бомж. Или наркоман. Как бы провести детей в квартиру, чтобы не разбудить его?»
И тут он встал с таким видом, словно только и ждал нашего появления. Это был Мике.
Белла сразу все поняла. Она взвизгнула и уткнулась ему в колени. Он легко поднял ее на руки, как куклу, встал и улыбнулся.
Я не могу описать все те противоречивые чувства, что боролись во мне и в конце концов привели к короткому замыканию. Какая-то часть меня по-прежнему боязливо обдумывала, как бы провести детей мимо, не разбудив его. Но одновременно во мне росло ощущение большого, горячего, золотистого счастья. Я больше не мерзла. Улыбнувшись, я сказала:
— Микаель.
— Мариана, — поклонился он в ответ.
Вдруг я почувствовала, что Билли обхватил мою ногу и крепко прижался ко мне. Из-под челки он разглядывал своего отца, о котором у него не осталось ни малейшего воспоминания. Когда Мике исчез, Билли исполнился год, он только-только научился ходить. Я взяла его на руки.
Так мы и стояли, держа на руках детей. Затем сделали несколько шагов навстречу друг другу, нагнулись и осторожно поцеловались. От него пахло зимой, холодом и Мике, Мике, Мике. Я достала ключ, и мы прошествовали в квартиру.
В тот первый вечер, когда мы были все вместе, в семье царило какое-то тихое, почти торжественное настроение. Мы приготовили еду из того, что было: получились блинчики на кефире, а к ним у меня нашлась банка жидкого меда, которую я припасла на черный день. Белла не отходила от Мике ни на секунду, она все время сидела у него на руках, говорила с ним, показывала то одно, то другое. Она примчалась к нему с трусиками-стрингами, которые мы недавно купили, и с кучей рисунков, на которых был изображен он. Билли, как приклеенный, сидел у меня на коленях, отказавшись пересесть на свой стульчик даже на время еды, и не отрываясь смотрел на Мике. Мике дал ему время привыкнуть к себе, он то и дело шутил и смешил его, поглядывая с хитрым прищуром, и постепенно Билли неохотно начал хихикать.
С собой у него не было ни единой вещицы, но я не стала об этом спрашивать. Сощурив глаз, Мике поманил Беллу в коридор и молча снял с вешалки свое пальто. Внимательно посмотрев на отца, Белла стала шарить по карманам — их было много, внутри и снаружи. Спустя некоторое время она наковыряла не меньше килограмма жемчужин и разноцветных стеклянных шариков. Потом сбегала за ведерком для песка и сложила туда свое богатство. Билли вытаращил глаза.
Из нагрудного кармана Белла вытащила маленькую коробочку в золотистой обертке. Мике остановил ее.
— Это для мамы, — сказал он.
В коробочке была брошка в виде леопарда с пятнышками из марказитов и блестящими зелеными глазами. Брошка была по-старомодному изящна, наверно, Мике нашел ее в секонд-хенде. Я крепко поцеловала его и прикрепила брошку на свою кофту, прямо у сердца.
Естественно, весь этот вечер я была начеку. Я постоянно следила за ним, ждала знаков: здоров ли, стал ли он снова моим прежним любимым Мике или… Время от времени он улыбался, поймав мой настороженный взгляд.
— Эх, Мариана, Мариана, — сказал он, снова прищурил глаз и достал что-то из кармана брюк.
Это была аптечная упаковка с драже и круглая пластиковая баночка с таблетками. А ведь Мике всегда отвергал любые лекарства! Он протянул их мне. Три недели назад эти препараты выписал ему врач.
— Не беспокойся, — сказал он. — Я многому научился. Пережил долгое путешествие. Путешествие через семь морей.
Этот дядя добрый. У него с собой были шарики, Белла мне немного отсыпала, а потом он рассказывал сказки и всякие смешные истории. Мы ели блинчики. А потом он вместе со мной купался, он плескался, как рыба, и выплевывал маленькие фонтанчики, а мама смеялась. Когда мы легли спать, он сказал мне: «Мальчик мой». А я ему сказал, что он тоже мой мальчик, и тогда он засмеялся. У него волосы, как у тролля, он останется у нас и будет жить в маминой комнате, а утром приготовит нам бифштекс из леопарда — я такой никогда не пробовал. У него большие ноги, а один ноготь синий, он сказал, что уронил что-то на него и он посинел. Белла спросила, что ему на ногу упало, а он говорит: камень с души. Я потом спрашиваю у Беллы, что такое душа, а она говорит: наверно, что-то вроде подушки. У меня на подушке нарисованы Микки-Маусы, завтра утром надо спросить, что у него.
