Рита и раньше любила из вредности погутарить на эту тему. Но сейчас Лиза рассвирепела:
— Видишь ли, я боялась пить с ними из одних чашек. И кушать из одних тарелок. Слизистую нужно беречь от микробов. Я не Катерина и в подражание тебе подхватывать заразу не собиралась!
— Не злись, пожалуйста, прости меня, дуру. Я просто хотела сказать, но… сейчас ведь нет сифилиса, и у них тоже…
— От этого у Кати ума не прибавилось. У нее если не в промежности, то где-то в сердцевине или в мозгах точно сидит что-то неизлечимое… а Соня… надо же, как мы заговорили! Будто сама не молола языком напропалую. Как тебе нравится намек на то, что мы все это сами выдумали?! Вероятно, вендетта с нашей стороны. Неплохая вышла мыльная опера…
— Ну, не скажи. Мы не учли законов жанра — злодейки травят всяких хаврошечек куда радикальнее. Мы слишком деликатные негодяи — мышьяк не подсыпаем, кинжалами не размахиваем и даже не обливаем жертву соляной кислотой. Мы сущие ангелы в этом смысле, даже без классических злодейских ухмылок. Посмотри на нас… — Рита походя взглянула в зеркальное стекло какого-то супермаркета, привычно-безуспешно заправляя челку за ухо. — Мирные пошехонцы…
— Почему «пошехонцы»?
— Не знаю. Слово понравилось. Оно как нельзя лучше отражает наше нынешнее лопушиное состояние. Ладно. С Соней все понятно — «узнаю брата Абрашку», как говорит Толик. Я понимаю, почему сожители ее лупят иногда. Я бы тоже сейчас врезала ей с удовольствием, но не мое это дело.
— У дураков мысли сходятся…
…они шли и шли, и не замечали куда, и потихоньку отпивали из бутылки, а закусывали творожной шанежкой. В сущности, мир был за них и с ними, и они были в нем свои. Уличный торговец-армянин отдал им шаверму бесплатно, «дэвочки, на сдаровье!». И кошка из проходного дворика увязалась за ними, они ей отломили кусочек, но с собой не взяли, и грязно-рыжее пятнышко понимающе осталось позади.
— Я чувствую себя прямо выпускницей… вот только откуда и куда меня выпустили…
— В большую жизнь, — смеялась Рита. — Чувствуешь, как стены лопаются? Это мы идем, в большое плавание — большие корабли, победившие самый страшный в мире сифилис!
Жизнь опять начинала веселить и зализывать раны. И Катерине уже желали добра и даже глотали за нее тошнотворное зелье.
— А ведь представь — ей тоже не позавидуешь, — заметила Лиза.
— Да, ей не позавидуешь, ибо она какой была, такой и останется. Она неизменяема и, кроме своего мещанского тельца в потном халатике и с обезьяньими повадками, ни во что более не воплотится. А главная радость бытия — в смене воплощений. Кстати, Катя всегда так потеет…
— Ну уж, не клейми… давай простим всех обиженных и потеющих. Надо топать дальше. Я думаю, навестим Толика. К нему недавно мама заезжала — небось варенья полный холодильник.
— Давай. Порадуем старика — а то он тоже скоро над кофейной гущей будет чахнуть. Все-таки какой-то он трусоватый, надо заметить. Я при любом раскладе заразить его не могла, мы же с резинками… Все-таки не мужик он. У него даже пенис какой-то женский, вкрадчивый… Я сама, конечно, дура, с мальчиками-подружками в такие игры лучше не играть.
Елизавета Юрьевна молча кивала, ибо сейчас приняла бы за истину что угодно, лишь бы от родной души. Она вкушала мокрую озябшую радость, словно только что вырвалась из заточения в холодильнике, и теперь даже ноябрьский ветер кажется южным и вареным. И что с того, что теперь роли поменялись с точностью до наоборот. И злодейство вроде как приписывают им, героям-счастливчикам. Несомненно, сия версия незамедлительно облетит весь шар земной, в Соне можно не сомневаться. Соня, как ушлый солдат, без всяких терзаний переходит на сторону противника и воюет с удвоенной энергией. Хотя вся ее война сродни комариному зуду — мешает, пока рукой не прихлопнешь. И даже если Лиза и Марго и впрямь выдумали этот шанкр…
Странная сентенция. Но никто не знает подводной мудрости Провидения — быть может, сам архангел Гавриил рукой заштатных докторишек чертил мерзкий диагноз. Но никогда не понять — зачем, это не для человеческих ушей, это уже музыка высших сфер. И Лиза начинала шевелить ржавыми мозгами, она, быть может, и поймала кончик нити, но Рита успела сказать первой: «О… это как проверка на вшивость. Причем — на нашу!» Елизавете Юрьевне не понадобилась расшифровка. Откусывая по шелушинке от обветренных губ, она лихорадочно закивала услышанной разгадке. Оплывшее бессонное сознание лишь только усилило истинное открытие. Недавние сифилитические страсти четким контуром очертили жизнь, пятилетнюю жизнь в славном граде, где все начиналось с нуля и неизменно приходило к исходной точке. Все здесь — почти все — маленькие суетящиеся комочки, смеющиеся, плачущие, копающиеся в глине и что-то о себе мнящие в сладких грезах. Все, что есть во Вселенной, дано маленьким комочкам, — и силы, и власть, и золотой ларец, и философский камень, и выжимка из этого камня, то бишь водка. Просто комочки сомневаются. Боже, как много они сомневаются и увлекают в свои сомнения прочих. Как часто они умирают от этих сомнений, болеют, чахнут, хандрят. И думают о Спасителе.
Нет, не о Юнисе. Юнис — не спаситель. Он сам вечно ждет соломинки. И денежки его в помощь Маргарите — всего лишь указочка на то, что девочки еще не вылезли из ползунков, что им еще и горбушка хлеба в радость, как приблудным собачкам, что они еще так малы и так глупы, ибо величайшая глупость — считать себя маленьким…
Лиза сделала героическую попытку обратить свои думки в слова, коли уж теперь они с Ритой одинаково запутались в радостном бреду. Марго то и дело нервно прерывала Елизавету жадным криком «Да!», по настрою схожим с воплем болельщиков «Гол!». Взаимопониманию двух нетрезвых женщин часто стоит только позавидовать. Лиза, впрочем, скоро выдохлась, устало потеряв мысль, и почувствовала, что и самый воздух в городе — слабителен, потому что от него слабеешь. Тяжелое небо почти невидимой взвесью проникало под одежду и ложилось гирькой на тело, вызывало опрелость и одышку. Решили не маяться и сесть на трамвай, благо, что Толик жил недалеко и «по-трамвайному», рядом с остановкой.
Анатолий благодарно просиял, увидев гостинцы. Казалось, что это его вдохновило гораздо больше, чем сводка последних новостей, наперебой выданная усталыми путницами. «Ой, дурехи, а я так и думал… ну какой, к чертям, сифилис, я давно хотел предложить вам успокоиться и сесть на попу ровно, но боялся обидеть…» И Толик бодро испарился в направлении кухни, пожелав специально для дам отыскать два чудом уцелевших в доме фужера. Сам он никогда не придавал значения церемониям и пил спирт-содержащее из обычной пузатой кружки.
Девочки сидели, как аршин проглотив. Не особенно хотелось напоминать Толику о его мандраже и об истерических попытках найти знакомого «медбрата». Зачем напоминать? Лучше не станет, да и так неплохо. И все же Елизавета Юрьевна печальным шепотом выдохнула: «Почему же никто не радуется?» Маргарита, забравшись с ногами на диванную мякоть, защелкавшую пружинами, сонно ответила:
— Да ведь мы и впрямь его выдумали. Может быть. Так выходит, во всяком случае. Все давно забыли это и десять раз сменили пластинку, а наш воз и ныне там…
Лиза уловила подозрительно кошачьи интонации и взмолилась:
— Только не спи. А то я сойду с ума.
Рита лениво зевнула и уверила, что спать не собирается, не такая она дура — уснуть, когда Толик в кои веки пообещал выкатить всякие домашние разносолы и мамин пирог с капустой. Лизу это не слишком убедило: сон всегда побеждает голод, хотя у некоторых уникумов и то, и другое прекрасно сочетаются. Она поспешила набрать Наташин номер — ей стало любопытно, что скажут на этот раз.
Вежливо сказали: «Убирайся». Простая и понятная, и древняя как мир просьба была, разумеется, намечена пунктиром. Удар был завуалирован, смягчен, как ломик, обернутый тряпьем и ватой. Мол, приезжает двоюродное семейство, каким макаром их размещать — непонятно, нежданный гость хуже татарина, понятное дело. И… неприятная тема повисла в воздухе, Лизе ничего не оставалось, как благородно ее закрыть. Мол, не поминайте лихом, за сегодняшнее неловкое утро извиняйте, мы теперь не заразные — можем найти себе другой ночлег. Наташа сначала было пошла на попятную, ведь она и не заикалась об этом и друзей она всегда разместит. Но эпизод уже был сыгран.
Елизавета давно ждала финала. Она не удивилась. Чистым голосом, чуть споткнувшимся от того, что может быть понят неправильно, она отчеканила «спасибо». Без всякой мелочной мести. Она должна быть благодарной людям за долготерпение. Она напользовалась Наташиным домом всласть. Она переждала в нем глухую полосу. Настала пора отдать нагретое местечко другим. Перышки почистила, нюни подтерла. Грусть, конечно, еще покусывала. Но тут она знала, как себя утешить. Уж тебе ли забывать, рассуждала она про себя, что с каждым проходишь свой круг, как пони. Разница — в радиусах и в плоскостях. И если «первые» твои люди, друзья по начальным урокам жизни, оставляют обширные, долгие круги, бывает — во всю жизнь, то чем старше и дальше — тем меньше, ¯же, ¯же, теснее, так и выходит пирамида, которая ведет тебя все вверх и вверх. А с самым «верхним» дядей — боженькой — поди и вовсе разговор короткий.
