Иногда так получается. Я ложусь будто бы спать, глубокая ночь, на окна налипает мокрый снег, слышны размеренные шаги соседа сверху, он всегда ложится под утро. Кажется, программист, у них так принято. Я закрываю глаза, а в моей голове вырастает план действий. Безупречный, в нем учтены все детали предстоящей операции, как стратегические — основоположные, так и тактические — не менее важные.
Никогда невозможно предсказать, в каком случае это произойдет, но иногда получается, и в голове произрастает дерево, на месте каждый листок, каждая незначительная почка или привитая ветка. Я знаю, что должна сделать.
Подставляю ладони под струи воды. Вспоминаю, как удивилась девчонка, увидев меня сегодня в больнице. Даже уронила на пол ежедневник из дорогих, не удивлюсь, если это подарок нашего общего дорогого друга.
Кстати. Я видала много всяких дневников, ежедневников и блокнотов, но Эва из поездки в Германию привезла поистине оригинальный экземпляр. Суть его такова: бледно-розовый разворот, украшенный прозрачными листиками, расчерчен на 4 колонки.
Дата — Молитвенные нужды — Дата — Божий Ответ.
Стало необычайно интересно, что пишут в такую тетрадку. Это вроде как заявление. Интересная вообще идея — садись и вписывай в каждую строчку свои нужды. С датой. Жди ответа терпеливо. Мы с Эвой размышляли, как может выглядеть Божий Ответ. Наверное, полтетради будет заполнено только на одной стороне — каждый день прошу-прошу, а ответа никакого. А что делать с ответами, которые — непонятно, на какой вопрос? У меня часто бывает, что я задаюсь вопросом «Что же небеса хотят мне этим сказать?» Эва смеялась тогда, я тоже, но задумалась потом.
Интересная идея вообще.
Доктор Саймонтон придумал бороться с болезнью через рисование, описывал это как доступный метод для тех, кто не может понять, что такое «медитация» или «самовнушение» или что-то такое. Для кого-то подобные духовные упражнения слишком абстрактны. Зато рисование — это понятное действие, берешь кисти или карандаши, садишься, включаешь воображение, представляешь себе композицию или сюжет, пытаешься рисовать. Может быть, подобная тетрадка для тех, кто молиться не умеет? Например, для меня.
Я оказалась в самом выигрышном положении, не учитывая, разумеется, сам факт наличия у Него малолетней любовницы, причем беременной. Он — скрывается у меня от проблем, сменил номер телефона, не совсем ясно, чего именно он так испугался, история-то банальная. Надо разобраться в причинах паники.
Девчонка — положена в больницу, растерянная, абсолютно беспомощная, ее нетрудно будет приручить. Я сделаюсь старшей подругой, вызову доверие, буду участвовать понемногу в судьбе, давать ценные советы. Сначала создам Ему невероятные по масштабам проблемы. Ее руками и силами. Потом с блеском разрешу невероятные по масштабам проблемы. Спасу Его мир. Это ли не отличная предпосылка для серьезных, долгосрочных отношений? Он осознает, что мне можно без страха вручить свое благополучие и судьбу, расслабится, будет со мной еще долго, очень долго. А почему бы не всегда? Я — лояльная взрослая женщина, закрою глаза на мелкие глупости, право.
Пожалуй, не буду рассказывать Эве, она такая трепетная, не одобрит использования девчонки в личных целях, задумываться о том, что все это и в девчонкиных интересах, Эва не будет. Тем более что всего сейчас я ей не смогу сказать, я и себе-то пока не очень в этом призналась.
— Да-да?
— Ты принимаешь душ?
— Ну, почти. Собираюсь с мыслями. Что ты хотел, дорогой?
— Как-то глуповато разговаривать через дверь, ты не находишь?
— Конечно. Заходи.
— Нет-нет, я вовсе не собираюсь заходить!
— Не заходи.
— Пожалуйста, выйди на три минуты.
— Я вся обмазана грязью Мертвого моря, дорогой. Это сильное зрелище даже для подготовленного тебя.
— Тогда слушай. У меня к тебе небольшая просьба. Надеюсь, тебе не будет трудно заехать завтра-послезавтра к Марианне Львовне и все объяснить. Наверное, придется еще что-то заплатить. Я решил отказаться от этой квартиры, последнее время она представляется мне слишком дорогостоящей. Займусь поисками более демократичного варианта.
— Как мило, что ты решил быть экономным.
— Да. Я бы мог, конечно, сам заехать к Марианне, но она твоя личная знакомая, по-любому, тебе будет с ней интереснее повидаться. Вещи я сегодня утром свои вывез, если что. Все.
— Вывез? И где же они?
— Бросил в комнате для гостей.
Комната для гостей. Так Ему нравится называть детскую комнату. Комнату сына. Я старалась, чтобы у Алеши всегда был своя комната, даже когда мы жили в восемнадцатиметровой «хрущевке», городила перегородки и шкафы специальным образом, чтобы ребенок имел личное пространство. Правда, помогло это не очень, не буду сейчас вспоминать, а то расклеюсь, займусь рефлексией и самобичеванием. Не всегда это уместно. Сейчас уместнее выяснить, почему Он так боится беременной девчонки.
— Как ты один справился? Плазменные панели, велотренажеры… Люстра, наконец. Твоя любимейшая люстра чешского хрусталя.
— Я не справлялся один. «Два брата и Газель» — очень популярный сервис. Приходят со своими коробками, мгновенно упаковывают вещи. Перевозят аккуратно. Каждую подвеску от люстры запаковали в слой бумаги.
— В слой бумаги, говоришь.
— Да.
— Ты молодец, все предусмотрел.
— Так ты заедешь к Марианне?
— Заеду, конечно.
— Передай мои благодарности. У нее было приятно. И еще… Черт! Вылетело из головы. Извини, сразу не сказал. Звонил Алексей. Волновался, ты два дня не писала.
— Спасибо.
— Вроде он собирается приехать. На Новый год. Эн эн гэ.
— Да? Хорошо, я разберусь.
Он отходит от двери, я присаживаюсь на бортик ванны, закрываю глаза. Завтра сначала навещу девчонку. А потом уже к Марианне. Свои две квартиры — на Кутузовском и в переулке Маяковского — она сдает, сама живет на наследственной даче в Переделкино. Сейчас выйду, посмотрю почту, наверняка Он что-то напутал, не может Алеша приехать сейчас.
«Привет, милый, немного не поняла, что там с твоим возможным визитом. Новых писем не обнаружила, что-то случилось? У меня все в порядке, много работы и хлопот по поводу нового офиса. Никак не можем оформить документы, получить договор, страшно сказать, сколько уже денег вложено в это все. Новый офис нам просто необходим, было выбрано прекрасное помещение, учитывающее все производственные номенклатурные нужды, просторный подвал для собственного участка полиграфии, ты знаешь, я давно об этом мечтала…»
Да, звонил Алексей. Я взял трубку с опаской. Хотя мелкая не может знать здешний телефон, но все же. Поэтому, взявши трубку, я промычал туда что-то неудобоваримое, жутким желудочно-кишечным голосом.
Чертов клоун.
«Добрый день», — сказали на том конце провода. И назвали меня по имени. И мне стало стыдно.
«Привет, Алексей», — сказал я, бросив притворяться.
Мамочка про него часто вспоминает. Какая-то непростая история была у них там, в его детстве-отрочестве-юности. Как-то слишком резко отбыл он в свой далекий колледж, в небывалой стране Швейцарии. В ответ на мои расспросы (отчасти заинтересованные) Мамочка так же резко обрывала разговор.
Мне трудно понять их отношения. В моем детстве не было вообще никаких отношений, потому что не было родителей. Также не было у меня брата, с которым я мог бы в шутку подраться, ни даже сестрички, про которую сплетничали бы соседки по коммуналке, — никого не было.
Только ты, мой ангел-хранитель.
Хочешь, поговорим об этом?
Часто я персонифицировал тебя. Узнавал во встречных ребятах (почему-то мне казалось, что мы должны быть ровесниками). Рисовал в тетрадке — до одного позорного случая в седьмом, что ли, классе. Девчонки увидели и подняли меня на смех. Тогда для конспирации я стал рисовать под картинкой подпись: Курт Кобэйн. Это не вызывало подозрений.
Мы должны были быть похожи. Поэтому я придумал тебе такие же светлые волосы — длинные, какие всегда мечтал носить, — и светлые глаза. В школе меня заставляли стричься, и женщина, которую я называл мамой, стригла меня сама — сперва ножницами, а потом старинной ручной машинкой, которая нещадно драла волосы (у нас не было денег на парикмахерскую). Потом, обкорнанный, я смотрел в зеркало в ванной и чуть не плакал.
Больше всего я мечтал увидеть в зеркале тебя, стоящего за моей спиной.
И успеть обернуться.
Итак, я искал тебя, как пела певица Земфира о чем-то похожем, — но так и не нашел до девятого класса. А потом… нашлось кому оттеснить тебя на второй план, мой ангел. Я знаю: ты милостиво позволил мне увлечься — или, точнее, дать увлечь себя. Наверно, ты смирился. А может, и сам хотел попробовать?
