Минуты текли, плавно сливаясь в часы. «Хоть бы домой поскорее!» Но даже ещё до обеда было далеко. Крюков вздыхал, томился, мрачно озираясь исподлобья по сторонам. «Глаза бы мои не глядели! Всё, пишу заявление, хватит!» Он стал рыться в ящике стола, отыскивая чистый лист бумаги.
В цеху словно бы стало темнее.
Наконец он вытащил старый желтоватый листок и, прикусив язык, начал выводить: «Начальнику производства… от слесаря… заявление… прошу… по собственному желанию…» Покурил, глядя на дело своих рук. Оставил заявление на столе и пошёл размяться, побродить, завернуть к кому-нибудь в гости. Ему вроде полегчало теперь, когда мысль об увольнении материализовалась на листке бумаги. Словно что-то громоздкое, давно стоявшее на одном месте и вросшее в землю, вдруг двинулось и стало постепенно набирать ход.
Крюков шёл мимо сварочного участка. Знакомый газорезчик, пристроившись на табуретке, стоящей на листе толстого металла, прорезал в нем отверстие. Мощная газовая струя, с оглушительным шипением ударяясь в лист, выбрасывала прямо вверх, из-под самых рук парня, столб расплавленных капель. И удивительно было, что ни одна из этих капель не попадала ни на спину, ни на руки, ни на голову резчика, а он сидел, словно заговорённый, в лёгкой рубашке с засученными рукавами вместо толстой жаркой робы, нарушая все инструкции, и, казалось, не обращал внимания на опасный фейерверк. Капли, волнами падая вокруг него, взрывались, разбивались на мелкие искры, и всё это было похоже на отчаянный танец слегка нетрезвого человека. А парень сидел как будто внутри защитного поля, отталкивавшего раскалённые капли. И это действительно было поле — поле опыта, долгих упражнений и постоянного труда.
Недалеко стоял другой парень в сварочной робе, внимательно наблюдавший за действиями резчика. А, понятно, ученика дали. давно пора.
Наконец газовая струя пробила толщу листа, с глухим рёвом вырвалась снизу ослепительным снопом и загуляла, зафырчала удовлетворённо, мгновенно образовав небольшое озерцо лавы. Парень погасил резак, снял очки, улыбнулся и помахал Крюкову рукой. Крюков кивнул и пошёл дальше.
Он поздоровался за руку с попавшимся ему навстречу штамповщиком Колькой Мологиным. Тот вопросительно кивнул головой снизу вверх: ну, как дела?
— Да так, не очень. первый день.
Колька хмыкнул укоризненно и в то же время с пониманием, и направился куда-то на сборочный участок.
В углу лежала небольшая куча хороших, ровных досок, приготовленных, видимо, для того, чтобы подкладывать их под тяжёлые стальные болванки. Крюков подумал: жаль, пропадет материал, а ведь можно было бы…
— Это чьи? — спросил он у проходившего мимо мастера, нарочито небрежно пнув доски.
— Если нужны — бери, — сказал мастер равнодушно. — Ещё привезут.
Какая-то странная полутьма стояла в цеху, словно на улице и не рассветало.
— Ну, зима пришла! — с удовольствием щурясь, объявил слесарь Михаил Иваныч Панкратов, невысокий, грузный мужик лет пятидесяти, входя с улицы в цех. Дверь, притянутая тугой пружиной, громко хлопнула, он её не удерживал. И в одно короткое мгновение, что дверь была открыта, Крюков успел рассмотреть за спиной Иваныча несущиеся белые струи, и почему-то только потом увидел, что и сам мужик весь облеплен мокрым снегом. Панкратов, стащив много повидавшую на своём веку кроличью шапку, тут же начал оббивать ею плечи и грудь, поочерёдно вытягивая далеко вперёд руки, шумно выдыхая воздух, словно веником парился в бане, и даже ногами притопывал от удовольствия.
— Снег, что ли? — не поверил Крюков очевидному.
— Глянь, что делается! — задорно гикнул Иваныч, вытащив изо рта чинарик и ловким щелчком отправив его в мусор. — Покров! Заметает напрочь! Как домой-то пойдём, а?! В осенних-то ботиночках?! — он как будто радовался этому, а из улыбчивого, гнилозубого рта его всё шёл и шёл дым, никак не кончаясь…
«А как же она пойдет домой — в своем лёгком костюме и туфлях, даже без зонта?..»
Вот почему было так темно. Снаружи бушевала мокрая метель. Крюков открыл дверь, выглянул на улицу и чуть не задохнулся под напором холодных, тяжелых хлопьев, норовивших залепить глаза. Он вышел на свободу в своём легком комбинезоне, повернулся к метели лицом и так стоял несколько секунд, позволяя ветру пронизать свою одежду насквозь.
От уличного холода ему сразу сделалось легче, радостнее, точно как Иванычу до него. Холод и ветер мгновенно взбодрили, заставили подобраться, словно перед прыжком. Крюков пошёл вдоль стены — против ветра, прикрыв глаза рукой; он оставлял в снегу глубокие, быстро темнеющие следы.
А ветер между тем начал ослабевать, истратив, видимо, весь запас сил на первый мощный порыв. Заряд его кончался. Стали уже различимы сквозь мокрые колышущиеся космы соседние цеха. С их крутых крыш начинали срываться длинные подтаявшие белые линейки и плоские угольники, которые разрушались в воздухе, не успев долететь до земли. Послышалась робкая капель — словно странник просился в незнакомый дом на ночлег и не был уверен, что пустят. Снежное изобилие иссякало на глазах. Может, и Крюков помог этому, упрямо идя против ветра и разбивая его наглую уверенность в себе. Метров через пятьдесят он решил возвращаться, и когда добрался по своим следам до дверей, на улице было почти уже тихо.
Войдя, он стряхнул шапку мокрого снега с волос, несколько раз оглушительно притопнул длинными своими ботинками. Смачно чихнул. Высоко поднял голову. Улыбнулся. Ему хотелось крикнуть что-нибудь победное, или взмахнуть рукой, или просто весело и безадресно ругнуться.
И тут сквозь тучи пробилось солнце, через верхние окна щедро залив собою цех, как яичница-болтунья разом заливает сковороду. В его жёстких рентгеновских лучах стала видна тонкая кисея пыли, висевшая здесь в воздухе. У Крюкова против воли опять засвербило в носу, но он сдержался. Подошёл к доскам в углу, взял четыре штуки получше и, рачительный хозяин чужого добра, уволок в свой закуток. А по дороге заглянул в хозяйственную часть, одолжил там ножовку по дереву, молоток и пару десятков подходящих гвоздей.
У себя он разложил доски на полу и минут двадцать оглядывал их, решая, как будет лучше приступить к делу. Дело для него было малознакомое. Сколотить лавку — вроде и не так сложно, а вот попробуй возьмись… С чего начать? Это ведь не просто гвоздь в стену вбить. Тут соображалку надо включить, чтобы вещь получилась устойчивая, прочная и для сидения удобная; а при случае и бока чтоб не намяло, если поспать захочешь.
Да, не так просто. Но сейчас Крюков чувствовал: он может всё. Он загорелся этой мыслью, потому что ему больше некуда было приложить силы, а сила в нём поднялась сейчас вихрем — долго-долго дремала, зевала, томилась — и вдруг взвилась! да так, что Крюкова могло разорвать от её избытка. Что было причиной этому — первый снег, в одночасье заваливший землю и уже умиравший там, на улице под колёсами машин; первый день на постылой работе и решение уволиться отсюда к чёртовой бабушке; или та женщина, которая утром просто сказала «спасибо» и коснулась его руки; её лицо…
Он соединил три доски, лежащие рядом, рейками. Получилось основание скамьи, достаточно широкой, чтобы свободно лежать на ней, не падая. Так, начало есть. Теперь следовало укрепить конструкцию и начинать изобретать ножки. Какими сделает их, Крюков пока не знал, но был уверен, что придумает и сделает всё как надо.
Руки вспоминали свою работу.
Увлёкшись, он не замечал приходивших к нему мужиков, они с удивлением смотрели, задавали какие-то вопросы. Он отвечал невпопад, почти не глядя на собеседника. Некогда ему было, совсем некогда.
Прошёл обед, потом ещё час, другой… Время летело. До конца смены оставалось недолго.
Лавочка была почти готова, так, кое-какие мелочи оставались… Получилась она необычной формы, слегка грубоватая, но зато очень прочная и удобная. Крюков покурил, прежде чем сесть на неё первый раз, волновался почему-то. Но ничего, не скрипнула, почти не прогнулась… Хорошая вещь, подумал он. Втроём сидеть можно, выдержит. Даже жалко оставлять её здесь. Ну ладно, если что — сделаю другую, ещё и лучше, теперь знаю как.
Хорошо бы дом построить, подумал вдруг он. Свой собственный дом. Своими руками…
Вдруг в цех зашёл парень, довольно ещё молодой, невысокий, даже щупловатый какой-то, но с властным выражением лица, с повадкой человека, привыкшего отдавать приказы. И Крюков вспомнил: это новый начальник «деревянного» цеха, Леонид Силантьев, старый-то ушёл на пенсию, недавно взяли вот этого. Парень быстро оглядел Крюкова, лавочку, на которой тот сидел, нервно покуривая, на опилки и обрезки досок…
— Погаси.
Крюков послушно затушил сигарету.
— Сам сделал? — спросил парень так, словно они сейчас долго говорили о чём-то важном, но вот отвлеклись на случайный предмет. — Интересная конструкция. Сколько времени потратил?
