— Может быть, мы когда-нибудь встретимся?.. Где вы живете? — проронил молодой человек.
— Незабудки, шесть. Дом во дворе. Возле сарая, — тихо ответила девушка.
— Могу ли я надеяться?..
— Вы можете, вы можете. — Она потупила взор и добавила: — У вас такие хорошие манеры…
"Аmor vincit omnia!" [8] — хотел было воскликнуть молодой человек, но ведь это уже выходило бы из границ. С надеждой на снисхождение в душе он смелым шагом двинулся во двор, к ритуальному месту казни.
И его тотчас окружила странная братия. Большинство ожидавших восседало в инвалидных колясках, но в свете фонаря, водруженного на пень, он увидел еще множество сверкавших протезов, обычных темных деревянных ног, черных повязок на глазах.
— Они о нас не забыли! Кто живет без прошлого, у того нет будущего! — провозгласил из темноты зычный дьяконский бас. Молодому человеку пришлось напрячь зрение, чтобы разглядеть провозвестника. Только длинный ряд регалий, блеснувших в свете показавшейся из-за тучки луны, позволил ему заметить возле колодца бородача на крошечной каталке. Н-да, во дворе было немало колясок вполне современных, чтобы не сказать модных, но басовитый ветеран, по-видимому из упрямства, решил сохранить верность примитивной тележке, которую толкают двумя деревяшками.
— Наши патриотки заманили тебя в ловушку, слышишь ты, вонючая тварь! — взревел он. Затем взмахнул своей деревяшкой, словно дирижер палочкой, и мрачное окружение откликнулось:
— Ты! Вонючая тварь!
— Тысячи наших боевых товарищей гниют в земле!
— …гниют в земле!
— Мы тут недосчитываемся… — снова продирижировал он, и вожаки отдельных групп, словно командиры рот, стали звонко рапортовать:
— Девяносто шести рук!
— Двухсот тринадцати ног!
— Семидесяти трех глаз!
Последовало бесконечное перечисление всевозможных органов, отсутствующих и увечных.
— Ты должен знать, что мы осудили тебя на смерть!
— Осудили тебя на смерть!
— Девяносто шесть отрезанных рук жаждут тебя задушить, двести тринадцать ног раскололи бы твою мерзкую башку, как созревший орех, павшие проклинают тебя!
— Проклинают тебя-я-я…
Тут наш герой заметил, что возле него возник слегка прихрамывающий, вообще-то довольно хорошо одетый человек с чрезвычайно элегантным костылем и к тому же без одного пальца. Очевидно, он играл роль церемониймейстера. Он прошептал молодому человеку на ухо: "Я не виноват!" — и дал понять, чтобы молодой человек повторил его слова, что тот, естественно, и сделал:
— Я не виноват!
— Виновата война, — тихо подсказал церемониймейстер.
— Виновата война! — громко повторил молодой человек.
— Я только выполнял приказ, — прошептал суфлер.
— Я только выполнял приказ! — воскликнул наш герой. На что хор реагировал с остервенением.
— Наш приговор окончательный!
А вот эти слова молодой человек почему-то повторять не стал…
— Мы утопим тебя в колодце, как шелудивого пca!
— Проси милости, — шепнул церемониймейстер.
— Покорнейше прошу снисхождения!
— Никакого снисхождения! Никакого снисхождения!
— Прежде у нас было заведено так, — вполголоса разъяснял церемониймейстер, — Альварес пускался наутек, а его ловили, и игра проходила веселее. Но однажды какой-то сверх меры трусливый или безответственный подставной бросился бежать и скрылся. Возникла печальная и нелепая ситуация. Конечно, мы стареем, наши ряды редеют, теперь от нас легко удрать, но я надеюсь, — в его голосе прозвучала заискивающая нотка, — что вы на это не пойдете.
— Ты не прорвешься! — Из весьма жалкого и неплотного круга угрожающе взметнулись вверх палки и костыли. Конечно, инвалиды не смогли бы удержать молодого человека, если бы он вздумал задать стрекача.
— Топить его! Топить! Собаке собачья смерть!
— Может, ступите на мостки, — шепотом попросил информатор, — только осторожно — доски подгнили.
Молодой человек подошел к колодцу и бросил взгляд вниз: углубление едва ли достигало двух метров, да и воды на дне — кот наплакал.
— Настал час расплаты! Придет Великий Мститель и утопит тебя! — гудел хор.
Глава инвалидов подъехал на своей старой каталке поближе. Колесики болтались, подшипники скрипели, и у самого Великого Мстителя до белых пятен вытерлись забранные в кожу культи, подбитые рогожей с ватой. Тут и там из-под хромовой кожи выглядывали перепачканные клочья. Они весьма походили на плесень.
Кто-то протянул Великому Мстителю длинную ритуальную трость, и он толкнул молодого человека. Толкнул совсем легонько, но молодой человек, успевший убедиться, что перед ним и впрямь декорация, сам поспешно сиганул в колодец.
— Покричи хоть немножко! — шепнул ему вслед церемониймейстер.
Молодой человек стоял в яме, едва ли достигавшей двух метров глубины, разве лишь слегка намочив ноги. Что ему было делать? Кричать? Зачем? О чем?
Впрочем, это оказалось нетрудно: печальный вой сам собой, помимо воли молодого человека, вырвался откуда-то изнутри. Он выл протяжно и как-то странно. Скорее всего, его стенания напоминали грустный скулеж собак, которые, сидя на заднем крыльце в сочельник Рождества, задирали морды к небу и адресовали свою боль луне. Эта необычайная элегия была проникнута самой настоящей скорбью. Если бы нам выпало определить, кому она посвящена, можно было бы назвать как маленького ангела Жозефину, в которую палили злые дети, так и Себастьяна, Магдалину или Станционного Графа. Не исключено также, что самому Великому Моноцетти. А быть может, и тем, о ком еще предстоит сказать в нашей истории.
До молодого человека долетали комментарии:
— Хорошо воет! Здорово вопит!
Комментарии были одобрительные. Наверное, инвалиды полагали, каждый сам по себе, что причитают именно о его руке, ноге или глазе.
Очень долго вопил молодой человек.
Наконец в колодец опустили лестницу, и приветливо улыбающиеся люди помогли молодому человеку выбраться.
Как долго находился он в колодце, долго ли он кричал? Наш герой утратил представление о времени.
Во всяком случае уже брезжил рассвет — весенние ночи коротки. На траву легла роса. Прохладный свежий ветер доносил из города едкий запах дыма. Увечные воины молча сгрудились вокруг колодца, кое-кто погрузился в мечты, склонив голову набок.
Церемониймейстер — очень чистенький представительный инвалид, слегка попахивавший земляничным мылом, — порылся в портфеле и протянул молодому человеку помятую медаль. Она представляла права почетного члена их корпорации.
На почетной медали, точнее на медали за заслуги, конечно, поблескивало барельефное изображение Моноцетти. Молодой человек долго смотрел на великого вождя.
Да, уже рассветало.
Безногий ветеран на низенькой каталке сказал торжественно:
— Война — великое дело. Что бы с нами было без войны…
"Не будь войны, вы не лишились бы двухсот тринадцати ног…" — подумал молодой человек, но, разумеется, вслух ничего не сказал.
Он отвесил глубокий поклон и направился домой, куда дорогу отыскал легко и просто.
Пришла пора застать нашего молодого человека за основной работой в просторном и очень светлом помещении. Цветов здесь тоже множество, некоторые кактусовые даже распустили бутоны. Но больше наше внимание, конечно, привлечет орган — один из самых совершенных инструментов известной фирмы А. Шнитгера.
Мы также должны заметить двенадцать красных ковровых дорожек, ведущих в двенадцать слегка приподнятых над уровнем пола ниш, смахивающих на ложи и отделенных от общего зала декоративными шторками. Сплошь да рядом в пылу музыкальных переживаний люди жаждут уединения, дабы упиваться чудесными звуками без помех.
Даже не заглядывая за шторки, мы решимся сообщить всем интересующимся, что в каждой ложе имеется портрет Его Величества Моноцетти в натуральную величину, а также маленький столик, где желающий найдет как злободневные периодические издания, так и серьезные философские труды. Да, здесь уютно! Здесь царит порядок! И есть, конечно, великолепные репродукторы, ибо шторки, к сожалению, все-таки несколько приглушают звучание.
В этом служебном, равно как и музыкальном, помещении молодой человек появляется чуть позже других, ибо его может обеспокоить то обстоятельство, что слушатели импровизаций не слишком-то стремятся попасть в отведенные им ложи. Более того, иногда здесь раздаются протестующие голоса, непродуманные выкрики и кое-что еще в том же духе. Здесь также не скупятся на просьбы и обещания, разумеется, безнадежно запоздавшие, но все же порой значительно усложняющие деятельность двенадцати церемониймейстеров. Иной раз даже в этом изящном помещении приходилось прибегать к грубой силе, правда, в былые времена. Как упоминалось, после соответствующего знака появляется виртуоз-органист, с которым мы уже достаточно познакомились.
