Но это означало бы, что и Коринфу пришлось дожидаться преемника столь же долго, а так не могло быть, потому что уже в первое свое посещение Дельф, еще до катастрофы с малышкой Тиро, Сизиф узнал мимоходом о критическом возрасте царя Эфиры и отсутствии у него наследника, что вместе с полученным прорицанием позволило ему принять окончательное решение сюда попасть.
Более того, если бы даже оказалось, что боги подарили Коринфу эти лишние десятилетия, у Сизифа к тому времени уже родились сыновья, и было бы куда разумнее передать землю этому, всеми уважаемому отцу семейства, успевшему принести Эфире богатство своими торговыми и аграрными нововведениями и славу — учреждением Истмийских игр, уступавших в своем значении лишь Олимпийским. Умело и мирно перенять власть, конечно же, надлежало ему, а не приглашенной издалека при сомнительных обстоятельствах паре, за которой к тому же тянулась молва о чудовищных преступлениях и вероломстве.
Артуру приходилось тут иметь дело не просто с произвольным характером времени, то замедляющего, то ускоряющего ход, а с каким-то его ребяческим капризом, ибо в одном направлении оно растягивалось, а в другом сжималось.
Но это, пожалуй, все, что я могу сказать по этому поводу, вновь с облегчением предоставляя Артуру выпутываться самому.
* * *
Между тем часом, когда сразу же после негромкой свадьбы Сизиф с Меропой покинули Эолию и в сопровождении раба Трифона и рабыни-служанки, отданной невестке свекровью, отправились к берегам южных морей, и тем днем, когда они сделали последнюю остановку в Фокиде, чтобы познакомить с Меропой Сизифова брата и забрать обещанные Деионом небольшое стадо и кое-какую домашнюю утварь, не случилось как будто ничего особенного, если не придавать чрезмерного значения такой естественной вещи, как познание влюбленными друг друга. Произошло это в дороге, во время остановки на ночлег, когда они вышли за пределы Эолии, и для земли, по которой они ступали, Сизиф не был более сыном царя, а Меропа — безродной бродяжкой. Близость раскрыла им глаза, удовлетворив отчасти горячее желание обоих и показав, сколь многого друг в друге они не знали и сколь необъятным будет это знание. Но такое случается ведь гораздо чаще, чем, скажем, насильственное вступление в родство с богами, и не стоит переоценивать обычное человеческое упоение. А их широко раскрывшиеся глаза тем временем перестали отчетливо видеть некоторые близлежащие предметы.
Во второй раз дорога, уже знакомая Сизифу, показалась длиннее, но какой долгой она была на самом деле, он обнаружил, только входя во двор царского дома в Фокиде навстречу старику, в котором с трудом узнавал брата.
Причины для наступившей затем неподвижности были разными, но обе достаточно внушительными, чтобы уравнять братьев в немоте. Опешили оба.
То, что предстало глазам Сизифа, казалось настолько диким, что и вопрос, вертевшийся у него на языке, был непривычно путаным: что такое стряслось с одним и в то же время миновало другого? Но ответ, как неумело спрятавшийся ребенок, выглядывал из самого вопроса. Это было Время, совершившее над старшим свой обычный труд с ловкостью и быстротой карманного вора, оставив младшему лишь изумляться внезапной пропаже.
Оцепенение, охватившее Деиона, можно было бы сравнить с ужасом человека, столкнувшегося с невероятной отчетливости déjà-vue, первая часть которого, обычно неуловимая, не имеющая определенного места ни в пространстве, ни во времени, сейчас была хорошо известным, недвусмысленно прожитым событием его жизни. Старший брат прекрасно помнил, как младший уже входил однажды в его двор, ведя за руку миловидную синеглазую женщину. Лицо его, правда, не омрачала тогда растерянность, его украшала довольная улыбка. А вместо того, чтобы считать в тишине мучительные мгновения, они обнялись и поспешили в дом, где хлопотавшая над обедом Диомеда тут же увлекла невестку на свою половину, и, едва успел раб освежить ледяной водой натруженные ноги путника, мужчины уже принялись жадно обмениваться новостями.
Несмотря на свои годы, Деион был еще вполне способен проявить прежний жар гостеприимства, но тот, кого он видел перед собой теперь, успел за это время покинуть свет и был оплакан. Спору нет, иногда слухи так искажались многочисленными эстафетами, что могли вовсе не соответствовать действительности. Деион готов был поверить, что загадочная гибель Сизифа — россказни фантазеров и недоброжелателей, если бы брат явился в надлежащем виде, пусть не в славе и дородстве царя, а в рубище изгнанника и скитальца, но не тем же пышущим здоровьем юнцом, которым он был встречен десятилетия назад. И за руку ему следовало держать не ту же стройную красавицу, слегка побледневшую сейчас — видимо от боли, с которой сжимали ее запястье сведенные судорогой пальцы.
Честно отслужившему земной срок Деиону, наверно, могло показаться безобразной шуткой отсутствие естественных перемен в облике брата, но царь Фокиды наслышан был о головокружительных превращениях, возвратах из преисподней, неоправданном долгожительстве и прочих чудесах, случавшихся в мире благодаря участию богов. Ему не приходилось еще встречаться со всем этим с глазу на глаз, но страха в его оторопи было гораздо меньше, чем почтительного недоумения, оттого что неведомое наконец коснулось его и еще неизвестно, чем обернется это прикосновение.
Совсем другие опасения и догадки теснились в голове Сизифа. Но так или иначе оба были достаточно сбиты с толку, чтобы решиться заговорить без обиняков, и предпочли вести неловкую, с избытком вежливости беседу, нисколько не помогавшую сдвинуться с места.
— С любовью и почтением приношу брату приветствия и пожелания благополучия от наших отца и матери Эола и Энареты… — говорил один, еще отказываясь совершать простейшие подсчеты, которые превратили бы в анахронизм его запоздавшую весть.
— Рад видеть тебя здоровым и полным сил, хотя и уставшим от долгого пути, — отвечал другой. — Не менее радостно мне слышать известие о благополучии родителей, — продолжал он уже с некоторым усилием, чувствуя, что, может быть, грешит притворством, подтверждая вслед за братом то, чего, по его убеждению, не должно было быть.
— Взгляни на женщину, которую я взял в жены в Эолии и привел к тебе, чтобы ты вслед за нашими стариками благословил этот брак. Ее зовут Меропа.
— Здравствуй, жена брата моего. Несказанно повезло ему найти такую красавицу, — почти не задумываясь отвечал Деион, и ему казалось, что его густо покрытое морщинами лицо заливает краска, ибо именно эти слова были им уже однажды сказаны, и лучших он не смог бы придумать, а звучавшие повторно, они утрачивали долю искренности, и та, к кому он обращался, должна была это чувствовать. — Мой дом — твой дом, Меропа.
— Благодарю тебя, наш старший брат и покровитель. Наверно, я смогла бы достойно объяснить тебе, что это мне повезло породниться с таким удивительным семейством, если бы голова моя не кружилась от боли, — Меропа едва заметно пошевелила кистью, — моя рука совсем онемела.
Этот пустяк заставил мужчин очнуться, и продолжение встречи прошло сравнительно гладко — старший брат повторял сам себя, не заботясь больше об искренности, младший делал то же самое, не зная, что сам себя повторяет. Меропе же еще предстояло признаться, что она обо всем этом знает или, по крайней мере, думает.
На другой день, после беспокойного сна, Сизиф все еще не разделался с наваждением, хотя теперь торопился стряхнуть его с себя самым доступным ему образом — просто принимая случившееся как данность, не ища сложных объяснений, не сокрушаясь понапрасну о каких-то там улетевших годах. Сколь ни был бы пугающим этот жест богов, он означал лишь предупреждение о гораздо более тяжком испытании, для встречи с которым ему необходимо было сохранить силы. Он смирился с тем, что, пока они добирались до Фокиды, воспаряя к небесам на ночлегах, Время успевало стремительно сдвигаться, увлекая за собой землю, связь с которой они ненадолго теряли. Он припомнил даже две-три подробности путешествия, которым они, целиком поглощенные друг другом, не уделили должного внимания.
Однажды, вылезая утром из шалаша, сделанного на закате Трифоном, он наткнулся на ствол взрослого тополя, заслонявшего целую четверть входа. Пока они завтракали и затем продолжали путь, Сизиф наполовину в шутку распекал раба за такую оплошность, а тот вполне искренне божился, что не было там вчера никакого тополя.
В другой раз они остановились на склоне, спускавшемся в долину с небольшой деревней. Там были видны дымки от жаровен, слышались лай собак и блеяние овец. Трифон хвастался еще, что ему удалось дешево выменять у жителей свежего хлеба, молока и сыра к ужину. Наутро они поспешили дальше, даже не взглянув в сторону селения, но сейчас Сизиф вспоминал, что в какой-то момент его озадачила тишина вокруг. Оглянувшись на долину, он увидел то, что выглядело, как безжизненные останки жилищ, давно покинутых людьми. Ему лень было опять задирать раба, и странный этот вид тут же вылетел у него из головы…
