«Уж не бен Ладена ли он там ищет?» — подумала Ольга, глядя на приятную полненькую филиппинку, с которой познакомилась в прошлом году, активности и общительности которой искренне тогда удивлялась и радовалась.
Михаил Черноглаз, переводчик-синхронист, который подошел к ним с банкой пива в руке, был невозвращенцем. В восьмидесятые годы он, тогда высокопоставленный работник советского МИДа, находясь с официальной делегацией в США, попросил там политического убежища и остался. Однако никаких дивидендов ему эта акция не принесла, одни неприятности родне, да и ему самому тоже. Рассказывали, что он долго скитался по Америке в поисках работы и лучшей жизни, потом по Европе. Чудом с кем-то из прежних знакомых разговорился и попал в результате на работу в Центр. Переводчик он, конечно, по рассказам сослуживцев, был классный. Но жизнь Черноглаза совсем не удалась. Жена его бросила, взрослая дочь с отцом не общалась. Неряшливо одетый, с копной седых нечесаных волос, с потухшими глазами, он представлял, как подумалось Ольге, довольно жалкое зрелище.
Подошла к ним и симпатичная полногрудая брюнетка Жанна Малкова — чешка русского происхождения, очень живая и энергичная женщина, соседка Станислава по дому. Они встречались довольно часто. Даже сегодня утром, выйдя на веранду, Ольга услышала ее приветливый окрик. В Гармише Жанна жила лет пять, занимаясь здесь писательством на исторические темы, проводя в жизнь не реализованные в Праге свои бесчисленные коммерческие проекты и занимаясь образованием своего сына, заканчивавшего элитную школу в Мюнхене. Ольга вспомнила, что в прошлый приезд Олег со Станиславом рассказывали, как встретили восторженную соседку в воскресный день в водно-спортивном комплексе. А точнее, в сауне, куда они зашли погреться после бассейна и куда, увидев их, следом просто вбежала — в чем мать родила — Малкова. Комплексов никаких она не испытывала, поэтому запросто подошла к сидевшим на нижней полке мужчинам и стала продолжать не оконченный вечером за чаем рассказ о себе и своих планах на будущее. Олег долго смеялся тогда, вспоминая ее явление в парилке и вызванное этим их со Станиславом смущение, из-за которого они даже не знали, как себя вести. Сидели как истуканы на полке и слушали ее непрекращающееся, довольно долгое щебетание. А потом Олег удивился еще больше, потому что неуемная Жанна, найдя в нем хорошего слушателя, в том же виде залезла вместе с ним в душ, где, намылившись, продолжала под струей воды вещать ему о своих творческих планах. Сегодня она выглядела, конечно, не так забавно. Да и одета была, не в пример многим участникам вечеринки, больше по-русски, чем по-европейски. В красивом модном костюмчике, с большими золотыми серьгами и очень элегантным кулоном с бриллиантами. Но времени у нее для них было нынче не так уж много. На празднике в Маршалл-центре Малкова очень хотела поговорить с шефом этого международного учреждения, бригадным генералом в отставке, доктором философии Джоном Роузом, что ей вскоре и удалось.
— Смотри! — толкнула Ольгу Наталья. — Это Фридрих Незнанский, известный российский детективщик, знаешь наверняка. Надо же! Обычно он на такие сборища не ходит. Вот это новость.
И, видя удивление на лице Ольги, вызванное ее словами, пояснила:
— Да, да, тот самый Незнанский. Он преподает в Центре русский язык, а живет то в Гармише, то в Мюнхене. О Центре, кстати, в одном из своих детективов писал. И очень даже неплохо, интересно.
Почему-то Ольге вдруг остро захотелось увидеть Андрея. Она, с одной стороны, сильно хотела, а с другой — даже боялась этой встречи. Боялась прежде всего себя самой. Чувствовала в себе некую только ей одной известную слабину. В определенных, казалось бы, до мелочей выверенных и продуманных обстоятельствах она вдруг могла сорваться, очертя голову пойти ва-банк, сжечь за собой все мосты.
«Не дай-то бог сейчас такого, — подумалось ей. — Не стоит придумывать себе кумира, тем более которого много лет назад сама же свергла без сожаления с былого пьедестала. Надо сосредоточиться на главном: Андрей должен вывести меня, что бы ни случилось, на немецкий след нашей семейной иконы».
Спроси кто-нибудь у нее сейчас, почему все это так важно для нее, она сама бы не ответила на этот вопрос. Хотя в общем-то всегда была готова к нему. Но как только вспомнила про «Спаса», моментально забыла обо всем другом. Конечно, вместе с братом и его женой, переходя от одной шумной компании к другой, Ольга по-прежнему мило всем улыбалась. Даже с директором Роузом пообщалась, вспомнив необходимый набор почти забытых английских слов и выражений. С удовольствием выпила кофе с рюмкой приличного «Хеннесси». Но мысленно была уже не здесь, а очень далеко. В крошечном, ухоженном на немецкий лад садике на улице Чехова в Ташкенте, где за покосившимся от времени деревянным столиком с прилежно разложенными на нем школьными тетрадками в клеточку она неотрывно слушала рассказ бабушки, поглаживающей ее по головке с аккуратно заплетенными светло-русыми косичками с двумя большими красными бантиками.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Амур-тужур-гламур
Проведя некое разведмероприятие, Андрей в конце концов узнал об Олеге многое. Высокий, атлетически сложенный блондин голливудского типа, капитан прославленной университетской команды ватерполистов, он был еще и сыном известного журналиста-международника из «Правды». Глаз на Ольгу он давно положил. Через своих закадычных дружков — комсомольских функционеров университета — сумел подстроить так, чтобы в очередную заграничную студенческую поездку в результате своих хитроумных действий попасть вместе с Ольгой. Андрея же «зарубили» на выездной комиссии как недостаточно политически подготовленного, малоактивного студента, не принимающего должного участия в факультетской жизни.
С этой-то поездки, по сути, «амур-тужур-гламур» у Олега с Ольгой и начался. Андрей неоднократно пытался потом поговорить с Ольгой. Но она как всегда отшучивалась да отнекивалась, отдаляясь от него все больше.
Андрей попереживал, попсиховал, побесился, даже валокордин на ночь пил, чтобы избавиться от навязчивых мыслей и ночных кошмаров и уснуть. Потом начал назло ей встречаться с их однокурсницей — искусствоведом Маринкой, которая давно сохла по нему. Она не могла поверить даже свалившемуся на нее счастью. Весь факультет, видя все это, просто гудел. Особенно когда Ольга Усольцева неожиданно для всех стала Ольгой Потаповой. Вскоре после этого женился и Андрей.
Специальность искусствоведа была в то время далеко не самой востребованной и высокооплачиваемой в Советском государстве. А когда в семье два искусствоведа — жизнь совсем медом не покажется. Жена Андрея, в девичестве Марина Певзнер, осознав ситуацию, засобиралась на историческую родину. С утра до вечера она напоминала мужу о том, что давно прошло время гордиться своими русскими корнями. Что пора и ему уже вспомнить об отце-еврее.
В конце концов, после долгих размышлений, обсуждений и переговоров с друзьями они нашли компромисс, устраивающий их обоих. Решили ехать в Германию. Испытывая непроходящее чувство вины и исторической ответственности за истребление гитлеровцами миллионов евреев, эта страна широко открыла свои гостеприимные объятия перед их потомками. Мать и бабушка Андрея, посылая проклятия на голову оголтелой, совсем лишившейся разума невестки, со слезами умиления вспоминали то счастливое время, когда их мальчик помнил только свои славянские корни, был добропорядочным замечательным парнем, хорошо учился, много свободного времени уделял посещению храмов и любил понятную им красивую русскую девушку Ольгу. А главное — никуда не собирался уезжать из Москвы.
Разрешение на выезд в Германию было получено довольно быстро. Но покупателя на их квартиру никак не находилось. Денег же на отъезд взять было негде. Вот тут-то Андрей и вспомнил о картинах отца, пылившихся уже много лет в маленьком курятнике в подмосковной Сходне, гордо именуемом бабушкой дачей.
В Москве стояли трескучие морозы под сорок градусов. В обледеневшей электричке, где кроме Андрея ехало всего несколько таких же, как он, насквозь промерзших бедолаг, под стук колес Андрей про себя проклинал свою незадавшуюся судьбу, «сионистку» Маринку, не дававшую ему спокойно жить, изменщицу Ольгу, поломавшую ему жизнь, и думал о предстоящем пути на дачу через темный холодный лес. И еще жалел, конечно, мать и бабушку, которые останутся одни в голодной, холодной Москве… Добравшись до дачи и выпив тут же привезенную с собой четвертинку водки, чертыхаясь, стал доставать из чулана пыльные, специфически пахнущие картины. И тут же мгновенно забыл обо всем.
«Не зря, оказывается, бабушка, когда ее не слышала мать, — подумал он, — говорила, что мир еще узнает имя моего отца — талантливого художника Бориса Курлика».
