Но больше я не видел ее никогда. Будто она растворилась в сером московском мареве.
Конечно, я пытался ее разыскать. Но что это были за глупые попытки! Знакомых, которые могли бы помочь в поисках, у меня не было. Даже адреса Виноградского я не сумел узнать. Правда, сбиваясь и путаясь, я все же нашел квартиру той Полининой подруги. Но хозяйка, приоткрыв дверь лишь на длину цепочки, сказала, что никакой Полины она не знает и меня видит впервые. Когда я принялся настаивать, она закричала, что вызовет милицию. И по поведению явно находящейся в ужасе женщины, и по собственной смертной тоске я понимал, что произошло что-то непоправимое.
Я запил, истратил деньги, отложенные на отъезд. Бродил пьяный по улицам в идиотской надежде опять нечаянно встретить ее. Даже поехал в тот провинциальный город, откуда Полина была родом. Может, в детективах все получается удачно, но я никого не нашел. То есть нашел старый адрес Полининой тетки, но там никто из ее родни давно не проживал. Соседи смотрели с подозрением и с трудом припоминали, что были такие, но уехали…
Спиться мне не удалось, организм просто отторгал выпитое. Лисенок все эти месяцы моего почти помешательства была рядом. Тихо убирала, готовила, утешала. Ложилась со мной рядом и кротко подставляла свое узкое, белое до голубизны тело. Я женился на Лисенке так же безразлично и между прочим, как и спал с ней.
И тут почти сразу, как бы взамен отсутствующих эмоций, началось везение в деньгах и делах. Лисенок получила наследство от своей двоюродной бабушки. Продала этот, видимо, приличный особняк и купила квартиру почти в центре Москвы. Хватило еще на мебель и всякую технику. У Лисенка обнаружился спокойный и уверенный вкус к роскошной жизни. Наш дом поражал моих приятелей удобной элегантностью. Лисенок стала иначе одеваться. Стильная, чуть жесткая рыжеволосая женщина: косынки, по-французски повязанные над бровями, кашемировые свитера, шелковые брючки… Она устроилась на работу в филиал солидной зарубежной фирмы и дала мне возможность спокойно доучиться. Когда я пытался взбрыкнуть и что-то нес насчет разгрузки вагонов, она спокойно останавливала разговор: «Успеется. Все у тебя впереди». Когда после окончания института мои сокурсники разбрелись по случайным и грошовым местам, Лисенок устроила меня в частную телекомпанию, а уже через год я ушел в одну из лучших студий в стране. Работа моя была не видна телезрителям, но профессионалами оценивалась высоко. Я мотался по командировкам, а дома в тишине и покое приглушенного света меня всегда ждала Лисенок. Детей у нас не было, да я и не хотел. Иногда я изменял жене, легко и необременительно. Она продолжала работать, но все чаще помогала мне в моих трудах. Точно подсказывала верный ход, просчитывала безукоризненно, что именно будет интересным через месяц и год.
Как это бывает в годы перемен, мы поднимались по служебной лестнице быстро. Стали если не персонажами светской тусовки, то ее привычными, немного скучными посетителями. Лисенок иногда мелькала на телеэкранах. Виноградский в эти годы вышел из тени и стал лицом популярным, а имя его приобрело оттенок нарицательный. Несколько раз я встречался с ним на презентациях. Уверенный, нестарый человек, похожий на бывшего боксера. Мне хотелось подойти к нему и спросить: «Что вы сделали с Полиной?» Я знал, что это глупо. Теперь информации у меня было предостаточно. И в этой информации не фигурировала жена Виноградского. Все знали, что у него никогда не было жены. Он поднимался все круче и стремительнее. Однажды зимним утром Виноградского расстреляли из двух автоматов возле особняка, где находился его фонд. Глядя на маленький экран монитора, где на снегу, еще не метенном дворником, лежало его тело, я ничего не почувствовал. Только смутное сожаление, что не решился задать ему вопрос.
А недели две спустя на одной из кавказских войн я встретил Мишеньку. Чужие боевики охотно позировали, сверкая белыми зубами. Он один избегал камеры, удачно уходя кому-нибудь за спину. Я узнал его не по лицу или манере двигаться. Просто вдруг невпопад, неуместно вспомнилась Полина. И это воспоминание зафиксировало мой взгляд на одном из чужих. Я подошел, мы поздоровались. Я спросил его:
— Ты-то чего сюда полез? За деньги?
Он нехорошо засмеялся.
— За жизнь!
Помолчали, и я решился задать вопрос:
— Ты не знаешь, что случилось тогда с Полиной?
Мишенька смотрел в сторону, затем нехотя произнес:
— Ты забудь это. Теперь уже поздно. Считай, что ее не было никогда.
Потом, оживившись вдруг, спросил:
— Правда, что Виноградского замочили?
Я подтвердил и рассказал некоторые из версий, ходившие по Москве. Потом я пошел к вертолету, а Миша — к своим.
Прошел год. Мы собирались с Лисенком на вручение премии. Среди номинантов числился и я. И хотя все было вроде бы известно, легкое возбуждение заставляло меня кругами расхаживать по квартире. Жена уже была в зеленом вечернем платье, которое удивительно шло к ее узким, ярким глазам. Я с удовольствием смотрел на нее из дверного проема, словно передо мной разворачивалась сцена из красивого фильма. Вот она раскрыла маленькую коробочку, достала серьгу и вдела в ухо. Потом повернулась к зеркалу в профиль и стала рассматривать подвеску. Что-то в выражении ее лица показалось мне необычным, и я шагнул ближе. Серьга была золотой. В форме виноградной кисти. Маленькие ягоды, видимо, были изумрудными. «Лисенок и виноград», — хотел я пошутить, но не успел, остановленный ударом своего сердца.
В одну секунду все сошлось у меня в уме с точностью кроссворда для простаков: у Лисенка не было никакой двоюродной бабушки с особняком, и денег у этой нищей лимитчицы быть не могло. Только я, замученный тоской и ничего не соображающий от тогдашнего пьянства, мог поверить этой басне. Она увидела выражение моего лица в зеркале. Пошатнулась, словно ее ударили, оперлась руками о край черного столика. Но уже через секунду, повернувшись, глядела на меня в упор.
— Как глупо! Я столько лет не решалась их надеть. И вот…
— Они не достались тебе от бабушки? — Голос мой звучал безжизненно.
Она заговорила так же тихо, почти зашептала:
— Ты понял… А я устала. Я думала, что теперь, когда Виноградского нет, никто уже не узнает. Надо было их продать, никто никогда не узнал бы… А может, мне всегда хотелось, чтобы ты понял. Да, это я продала вас. Серьги он прислал мне уже после, а сначала открыл счет на мое имя. Но я сняла все сразу… Ты скажешь, тебе плохо со мной жилось? У вас с ней все равно ничего хорошего не было бы. Ты ведь не замечал: она была самая обычная баба…
Она стояла, чуть раскачиваясь, словно баюкая в себе боль. Руки повисли вдоль тела.
И я почувствовал к ней странную, почти восхищенную зависть. Как смогла эта девочка-лимита выйти на всемогущего Виноградского? Какой силой ревности, бешенства пробилась, чтобы рассказать ему о нас? Моей страсти оказалось для этого недостаточно…
— Что он сделал с Полиной?
Она поморщилась и проговорила:
— Откуда мне знать? Я ведь и видела его только один раз.
Пока я собирал какие-то вещи в сумку, она продолжала стоять возле зеркала. И похожа была не на хищного зверька, а на упрямого мальчишку с закушенной до крови губой.
Вот уже давно, забросив все проекты, я езжу с группой по инвалидным домам в захолустье. Снимаю убогих, больных, старых… И странная неотвязная мысль преследует меня в каждом из этих печальных приютов: что вот сейчас я пройду по аллее тополей, пересеку заросший двор, где бегают куры, суетятся бабы в ватниках поверх халатов, таскают котлы улыбчивые дурачки, и войду в старый, черный от времени дом. Там, пройдя по темным, узким коридорам сквозь бормотание старух и вонь палат, я распахну дверь в последнюю комнату. И в ней на железной койке, в грубой, застиранной больничной рубахе будет сидеть она. И, приподняв голову на звук шагов, увидит меня. И улыбнется своей переливающейся через край жизни и смерти улыбкой.
Весной многие женщины становятся ведьмами. Это явление довольно естественное. Конечно, не в том смысле, что какая-нибудь почтенная дама, оседлав метлу, летит на шабаш или превращается в косматую Бабу-Ягу. Нет. Просто ранней ночью такая лунища яростно светит посреди синего неба, такой острой горечью пахнет молодая листва тополей и зеленая кора осин, так тревожно и сладко поет из салона иномарки простецкий шлягер, что одинокая женщина, промаявшись без сна в постели, к утру превращается в настоящую ведьму. Да-с… Но речь пойдет не о таких очевидных и понятных превращениях, хотя и они имеют место в нашей истории…
По улицам маленького старинного городка шла молодая женщина. Был обычный вечер выходного дня, и довольно много прохожих в этот тихий предзакатный час гуляли, сидели в открытых кафе и просто на лавочках в скверах. Городок славился древними храмами и старинными зданиями. Возле одного из таких домов и проходила наша героиня. Шаг ее был медленным, глаза — печальными. Но все же она с привычной любовью провела рукой по обветшавшей стене. Видимо, ей доставляло удовольствие ощущение шершавого, нагретого за день камня… Потом женщина тихонько постучала пальцами по смешной водосточной трубе, слив которой был сделан в виде головы дракона, и тихонько сказала: «Привет». Труба откликнулась низким гудением, и вдруг из нее что-то выпало прямо к ногам женщины. Она наклонилась. Возле ее туфель вместе с кучкой камешков лежало кольцо. Массивное, темное, почти черное. Она подняла находку, повертела, потерла и сунула в карман джинсовой куртки. Потом побрела дальше узкими переулочками, отвлекаясь от своих грустных дум то на куст сирени, до одури благоуханный, то на блик закатного солнца в чьем-то узком окошке…
