Только из вопросов станет понятно, что они знают.
Следователь такой же долдон, как отец. Но иронии хоть отбавляй, не в пример моему папашке.
— Вы и в самом деле больше ничего не хотите сказать? — Блаженная улыбка, будто сидит в кафе над тортом со взбитыми сливками.
Я хочу одного. Но от вас мне этого не дождаться.
Михал качает головой.
— Ну что ж. У вас будет время все хорошенько обдумать. Но мой вам совет: не забывайте о том, что чистосердечное признание смягчает вину.
Дрожь в ногах, руках, лицо дергается.
— Что это?
Все вдруг будто в тумане. Или сквозь грязное стекло.
Ха. Ты, значит, не понимаешь, что это такое? Одна доза — и все снова будет о'кей. А теперь судороги в спине. И еще. Трудно дышать.
— Помогите!
— Спокойно, малый!
— Кто вы?
— Соседи по камере.
Сердце болит. Голова разламывается. Какой камере? Каждый волосок будто наэлектризован. Приливы боли. Озноб и жар.
Пот по всему телу. Лихорадка. Понос в камере, где параша прямо в углу. Такое трудно представить, не пережив самому. Страх. Боюсь всего. Шагов. Того чудного человека на соседних нарах. Этой камеры, из которой, кажется, выкачали весь воздух. Боюсь всего! Пульс точно лошадиный галоп. Безумный стук в ушах. Уснуть хотя бы ненадолго. Несколько минут ни о чем не думать. Невыносимо болит голова. Господи, полежать бы спокойно. Хоть немного. Не переваливаться с боку на бок на мокром соломенном матраце. Отдохнуть. Вечно перед глазами этот жуткий свет!
— Ну что? Нам известно о вас гораздо больше, нежели вы думаете. Вы все еще не хотите рассказать, где и с кем вы жили?
Еще несколько минут без кайфа — я расскажу вам и то, чего не было.
Выдержать! Я должен выдержать!
— Нет? Ну, тогда придется рассказать нам.
Кто назвонил? Ева? Или один из тех кретинов, которых взяли у Рихарда?
А что, если они скажут Еве, будто я во всем признался? Она тут же расколется. Если не раскололась раньше.
— Что вы можете сказать по поводу рецептов, найденных в кухне квартиры, где вы проживали без прописки?
Откажусь, значит, свалю все на Еву?
— Я их купил.
— У кого?
— У какого-то торчка в баре.
— И вы с ним, разумеется, не знакомы?
— Нет.
Только тогда на рецептах не стоял бы штамп медпункта, в котором работает Евина мать. Проклятье! Давно надо было их сжечь. Лажа за лажей.
— А ампулы с морфием?
Значит, нашли все. А чего ты ждал?
— Ампулы тоже. — Михал попытался улыбнуться. Не очень удачно.
Только бы Ева не раскололась. Хоть бы поверила, что я молчу.
Улыбнулся и следователь.
Знает все, блеснуло в голове у Михала. Иначе откуда такое благодушие. Ева все давно раззвонила. И адрес квартиры, где мы спали. Черт побери, почему мы сразу не договорились, как врать, если нас заметут! Наивно верили, что до этого никогда не дойдет! Идиотство! Мне уже ничто не поможет! Сраная доза для Евы давно важнее всего.
А для тебя нет?
Но к кому ты за ней сунешься, если всех заложишь? Хоть это до нее дошло? Раньше, чем заложила? А если она молчит? Может, адрес выдал Рихард? Или еще кто-то. Не смыкать. Шансов — один на тысячу. Но все же пока есть.
Я должен верить, что она не расколется. Я должен выдержать. Должен!
— Доктора позовите. Мне плохо. Я не могу! — вдруг закричал Михал.
Жесткая деревянная скамья прямо напротив двери. За дверью голоса и смех.
Кому-то еще весело? Михал тупо уставился в никуда, голова пустая-пустая.
Словно кто-то вдруг перекрыл мне кислород. Все замедлилось. Нет, это я сам затормозился. А куда теперь спешить? Похоже, годик на размышление мне обеспечен. Небытие. Курс принудительного лечения. Если не подвалит счастье раздобыть кайф прямо тут. Увидеть бы на полу ампулу с морфой, я бы бросился к ней быстрее чемпиона мира. Хоть бы кольнуть себя в вену просто так, без дозы. Говорят, это тоже помогает.
Он сглотнул. Нельзя все время думать об одном и том же. Неужели тебе и этого мало? Последний шанс покончить с кайфом. Если, конечно, не хочешь еще на пару лет в комнатку с парашей, а там, глядишь, и вообще с перебора загнешься. Господи, хоть бы прошли наконец эти судороги и лихорадка. И боль в башке. Вот бы выспаться, как раньше.
Он уже около часа сидел на скамье в каком-то отупении. И ждал.
Чего, спрашивается? Какого угодно конца? Какого? Гадать не хотелось. От одной только мысли, что рядом, в кабинете врача, наверняка найдется что-нибудь подходящее, учащался пульс.
Неужели я не могу думать о чем-то другом? Мозги как будто стерли резинкой. Вот она, плата за все.
Он снова бессмысленно повел глазами. И вдруг увидел стену возле косяка двери в приемную. Какие-то каракули, процарапанные по штукатурке.
Он встал и пересек коридор. Который день я плохо вижу? Уже второй? А сколько я тут вообще? КПЗ дает приют своим клиентам максимум на сорок восемь часов. Значит, меньше?
«МАЙКЛ НЕ КОЛИСЬ ПРО ТОЧКУ ЕВА».
Он даже не сразу сообразил, что означает эта надпись. Выходит, им известно не только про медпункт, но и про аптеку в Збраславе? А Ева так и не раскололась? Может, хоть она сумеет выпутаться из этого?
Он оперся о дверь. И попробовал, не глядя, стереть рукой это послание.
— Нам известно, что медпункт на Лагровой улице открыли без взлома. Кроме врачей и уборщицы ключ был только у матери девушки, живущей с вами в квартире, где мы нашли рецепты, украденные из медпункта. Если вам и в самом деле ничего не известно, значит, можно предположить, что эта девушка залезла в медпункт сама, без вашей помощи.
Свалить все на Еву? Дичь какая-то! Господи, хоть бы перестала болеть эта проклятущая башка!
— Ладно. Во всем виноват я. Все это сделал я один. Ева ничего не знала.
Если, конечно, она сама все не испортила.
— Весьма жаль. В аптеке на Збраславе обнаружены отпечатки кедов, идентичных тем, что мы нашли в квартире, где вы жили. Вы знаете, чьи они?
— Мои!
— От таких кедов вы натерли бы порядочные мозоли, вам не кажется?
На столе кеды Евы.
Проклятье. А что, если он врет? И не было никаких отпечатков, они просто берут на пушку?
— Евы там не было.
— Двое свидетелей видели вас в городе во второй половине дня. Нет смысла ее выгораживать.
Вторая половина — еще не вечер.
— Не понимаю, о чем вы говорите.
— В самом деле? А как к вам попали ключи от медпункта, где работает ее мать?
— Однажды Ева потеряла ключи от квартиры, вот мать и отдала ей свои. А я тайком сделал оттиск на мыле. Знал, что один из ключей точно от медпункта.
Господи боже, какой идиот на это поймается?
— В джентльмена играете? Решили все взять на себя? А если Ева уже призналась?
А если нет?
— Трудно признаться в том, чего не было.
— Я вынужден вам с сожалением сообщить, что буду просить прокурора дать санкцию на ваш арест в связи с совершенными вами преступлениями, а также ввиду того, что, оставаясь на свободе, вы можете повлиять на показания свидетелей.
Так, значит, и впрямь конец?
— Уведите его!
Отвратительный запах хлорки. Наверное, так должно вонять в морге. Михал с усилием открыл глаза. Еще нет. Просто очередная санитарка вытирает пол возле его постели.
Как сортиры в армии. Или в тюрьме.
Санитарка улыбнулась Михалу.
Он вытер одеялом пот со лба. Снова лихорадка. Попытался хотя бы не стучать зубами.
Сейчас она закончит и уйдет, думал Михал. К родителям или к своему дружку. А может, на пляж. Подремать на солнышке. И позагорать заодно. Из-под юбки выглядывают шоколадно-коричневые ноги.
Как давно уже Ева не носит юбку!
Ну и что. Теперь все позади. Сейчас ей уже все равно. А мне? Кажется, скоро будет тоже. Только от сочувственных взглядов сестер перехватывает дыхание. Заранее стыдно, что однажды им придется повозиться с моим трупом. Переложить на каталку, отвезти в морг, снова перестелить после меня. А мне уже будет все равно.
Маленькая веснушчатая врачиха в лаборатории антибиотиков микробиологической клиники открыла дверцы термостата. Первая и вторая инкубационные колбы без изменений! Она быстро потянулась за третьей.
В той почти незаметное помутнение.
А если в крови циркулируют мутантные формы бактерий, возникшие от долгого пребывания в организме? Какой дурачок. И в чем только душа держится, ведь на него смотреть и то страшно. Надо бы взять из областного резерва редкие антибиотики, из тех, что применяют при полном отказе иммунной системы. Нечего ждать результатов культивации. До той поры он может умереть.
Михал наблюдал за движением швабры по полу. Туда-сюда, туда-сюда… Такое же занудство, как и все остальное.
Неужели она этого не понимает? Или ей безразлично? Как она вообще может делать такую работу? Всю жизнь, пока не вздуются вены на ногах и не придется подыскивать что-то полегче.
