— Налево, — руководила Алена шофером. — Так, а теперь еще налево…
— А чего это мы по кругу едем? — удивился шофер.
— А пусть все видят! Теперь вот сюда, к тому дому…
Такси подкатило к дому Алены.
Алена — в красно-рыжей дубленке и новых итальянских сапожках — выскочила из машины, забежала через калитку во двор и распахнула изнутри ворота.
— Давай! Заезжай!
Такси, буксуя в глубоком снегу, с ревом вкатило в заснеженный двор.
А из дома с обычным своим истошным криком «Але-о-она!!!» вылетела босоногая, в одном платье Настя, по снегу побежала к сестре. Следом за ней на крыльце появился Артем — тоже босой, но серьезный и крепкий парень полутора лет. И только потом вышла мать Алены, стояла на крыльце и смотрела на двух дочерей, обнимающихся у такси.
— Постой, Настя! — сказала наконец Алена. — Да отлипни ты! Я вам подарки привезла.
Действительно, таксист уже выгружал из багажника фирменные пакеты и пластиковые сумки с яркими импортными надписями, коробки с детским электромобилем, электрической мясорубкой…
К забору их двора подтянулись любопытные сельчане и подростки Настиного возраста.
Алена стала извлекать из пакетов свои подарки и объявила громко, на всю улицу:
— Мама, тебе «Версачи»! Полный отпад! И нижнее белье! Смотри! Французское! И немецкая мясорубка!
— А мне? — ревниво спросила Настя.
— А тебе кассеты с Земфирой и крем от прыщей. А Артему автомобиль…
Из дома на крыльцо вышел какой-то молодой, высокий, смуглый мужчина с атласно-черными глазами и яркой цыганистой улыбкой.
— Знакомься, Алена, — сказала мать. — Это твой новый папа.
— Как, опять? — изумилась Алена. — Мама, когда ты успела?
— Роман, — представился «новый папа», улыбаясь золотыми зубами.
— Здрасти, — буркнула ему Алена.
Мать подошла к Алене, сказала интимно:
— Это последний… — И еще интимней: — Алена, я плыву! С бельем ты мне ой как угодила…
— Ну что? — подошел к Алене таксист. — Я поехал?
Алена, поглядев на торчащих за плетнем любопытных односельчан, открыла не спеша новенькую сумочку, достала пятидесятидолларовую купюру, публично вручила ее таксисту и распорядилась:
— Завтра за мной сюда же, в это же время.
— Как? — изумилась Настя. — Ты что, на день?
— Да, я послезавтра в Париж…
Тут во двор стремглав вбежал запыхавшийся Виктор:
— Алена! Ты приехала?!
Алена посмотрела на его счастливое лицо, летящее к ней вместе с его распростертыми объятиями, на любопытных сельчан, торчащих за плетнем, и… нежно обнялась с Виктором.
— Витя! Дорогой мой!..
А Виктор, чуть не плача от счастья и нелепо целуя ее кудато в уши, в щеки, твердил:
— Где ты была? Я с ума сходил! Я звонил в милицию…
— Тише, Витя, — негромко сказала ему Алена. — Остынь… Мы будем друзьями…
— В каком смысле? — оторопел он. — Ты моя жена!
Алена обняла его и подтолкнула к дому:
— Пойдем, пойдем. Я тебе все объясню.
За обедом на столе было все, что Алена привезла из Москвы: импортные колбасы, паштеты, сыры, маслины, мартини и «Наполеон»… А за столом — Алена, Жуков, Марксен, Виктор, Настя и Роман, новый отчим Алены. Мать Алены хлопотала то с блинами у печи, то подле своего нового мужа, а Артемка ездил по тесной горнице на пластмассовом детском автомобиле, завывающем полицейской сиреной.
— А в Европе никаких границ, никаких проверок! — вдохновенно вещала Алена. — Как раньше у нас, в СССР! То есть когда мы со всеми разъединились, они там, в Европе, наоборот, объединились, переняли советский опыт! А Испания вообще потрясающая — представляете, вдоль дороги апельсины валяются, ага! Вот как у нас грязи на дороге, так у них апельсинов!
— Товарищи! — сказал Жуков. — У меня есть тост. Только я, если можно, не эту мартиню себе налью, а нашей водочки. — Он налил и встал со стаканом в руке. — Что я хочу сказать? Я хочу сказать, что сорок шесть рублев, которые я тебе дал, Алена, на путевку в жизнь, не пропали даром. И нынче я тебя завсегда ставлю в пример нашей непутевой молодежи. Давно ли ты, понимаш, тут грядки окучивала? А теперь гляди куда залетела! Нашу страну в Европе представляш, понимаш! И поэтому я, Алена, предлагаю всем выпить за твои дальнейшие успехи!
Все дружно выпили, крякнули, принялись за закуски.
Алена с изумлением поглядывала на мать, которая совершенно преобразилась — куда-то исчезла ее прежняя стервозность, вспыльчивость, резкость, помолодело лицо, стали мягкими движения и походка и распрямились плечи, гордо выставив вперед ее высокую грудь. Терпеливо обходя Артемку с его гудящим электромобилем, мать ставила на стол тарелки с блинами, противни с пирогами, сковородки с жареной картошкой и печеными грибами, подходя при этом к столу только у одного места — рядом с Романом, к которому она льнула то боком, то бедром, то плечом, то грудью, то прядью волос. И Роман, ослепительно улыбаясь своими замечательными зубами, использовал каждый момент, чтобы погладить ее по бедру, по спине, по плечу и шепнуть ей на ухо что-то смешное, от чего мать краснела, смеялась и шерудила его по волосам: «Да ну тебя!..»
Но как ни старалась Алена поймать глаза матери, та явно избегала ее прямых взглядов, словно стеснялась выдать глазами свое столь долгожданное женское счастье. Зато другое не укрылось от Алены: быстрые, исподлобья взгляды Жукова на открытую любовь ее матери и Романа. Каждый раз, когда мать интимно касалась Романа или когда Роман гладил ее по бедру или ноге, Жуков отводил глаза, хмурился и наливал себе в стакан…
Меж тем застолье продолжалось, и Марксен встал со стаканом в руке.
— Прошу тишины! Господа! Вы все, конечно, знаете обстоятельства, которые занесли меня в Долгие Крики. Я никогда не скрывал и не скрываю своей ориентации. И те, кто сослал меня сюда накануне Олимпиады восьмидесятого года, думали, конечно, что это будет мне наказание и даже как каторга. Честно вам скажу, я тогда тоже это так воспринимал… Но! — Марксен поднял палец. — Сегодня я могу сказать словами великого Достоевского: «Меня спасла каторга! Здесь я сложил себе символ веры, в котором все ясно и просто». А что ж тебе ясно, Марксен Владиленович, спросите вы. А вот что. Нужно сеять разумное, доброе, вечное и ждать, спокойно и с достоинством ждать, когда взойдут твои посевы и станут такими вот прекрасными, умными и чистыми, как наша Алена. За тебя, Алена, за твою красоту, талант и успехи!
Все выпили, Настя наклонилась к Алене и шепотом сказала ей на ухо:
— А ты первый раз когда целовалась?
Алена отстранилась, внимательно посмотрела на сестру.
Перед ней сидела почти сформировавшаяся девушка.
— Целоваться можно, но без всего остального! — строгим шепотом ответила Алена. — Усекла?
— А Катька Свиридова уже… — снова зашептала Настя. — Хотя меня младше.
— А ты не смей! Я тебе ноги поотрываю!
Тут поднялся Роман.
— Я тоже хочу сказать. Я, конечно, здесь недавно, но у меня такое чувство, словно я жил здесь всегда. А все потому, конечно, что прикипело мое сердце к самой красивой и самой прекрасной женщине ваших полей и лесов — к ненаглядной моей Тамарочке. Конечно, дочки у тебя, Тамара, замечательные, дай им Бог здоровья. Но ты для меня — самая сладкая, самая любимая. За тебя, Тамара! Иди сюда, я тебя поцелую. Пусть все видят нашу любовь!
Конечно, все закричали «Горько! Горько!», и Жуков, сидя рядом с Аленой, действительно горько крякнул, глядя, как открыто и всласть целуется Тамара с Романом, прижимаясь к нему всем телом…
А в конце обеда мать подсела к Алене, сообщила негромко:
— Бабка твоя помирает. В Хорёнках. По отцу которая.
Алена выжидательно взглянула на мать. Та пояснила:
— Уже четыре письма прислала — тебя зовет, проститься.
— Ма, — взмолилась Алена, — я же к ней прошлый год ездила! Она уже пятый раз помирает!
Но мать гнула свое:
— У нее там дом хороший, каменный. Может, она тебе его оставит.
— Да нужен он мне! — пренебрежительно отмахнулась Алена.
— Нам нужен, дочка. Смотри нас сколько! И я опять в положении…
— Ты с ума сошла! Правда, что ли?
Мать утвердительно кивнула.
— Съезди к ней. Ради нас.
— Да я же послезавтра в Париж лечу, понимаешь? В Париж!!!
— А сегодня в Хорёнки съезди, — настаивала мать. — Тут езды-то семь километров! Прошу тебя! — И повернулась к Виктору: — Витя, ты можешь ее к бабке свозить? В Хорёнки…
К ночи, выкатив на санях из леса, Виктор и Алена оказались в деревне Хорёнки. Виктор, правя конем, нудил:
— Я не понимаю, Ален, ведь все хорошо было. И в свадьбу столько денег вбухали! А? — Он дернул Алену за рукав. — Ален!
Алена сдвинула на голове наушники от плейера.
