Я стою у стены, выложенной полированными гранитными плитами. Справа от меня темнеют норы тоннелей, жирно поблескивают рельсы, уводящие во мрак. Батареи ламп слепят глаза. Хорошо еще, что часть фонарей не горит. Лампочки, наверное, перегорели.
Если задрать голову, то видны золотые буквы, основательно расположившиеся на полированном граните: «МПС СССР. Главная узловая станция Советского Союза». Впрочем, надпись изуродована — буквы «СССР» и «Советского Союза» сбиты, но все равно хорошо читаются из-за темных следов, оставшихся на граните.
Ниже надписи — часы. Много часов, показывающих разное время. Под часами — названия городов: Брест, Чоп, Одесса, Мурманск, Москва, Пермь, Свердловск, Омск, Новосибирск — и так далее до самого Уэлена. Почти все часы стоят. Идут, бойко дергая секундной стрелкой, только московские и ленинградские.
Еще в стене имеются стеклянные окошечки с одинаковыми табличками «Касса» над ними. Окошечки темны, задернуты изнутри синими пыльными занавесками. Только в одном, самом крайнем и дальнем от меня, горит свет. Аппендикс жиденькой очереди под прямым углом торчит из стены. Люди быстро покупают билеты и идут в глубину станции, грохоча по железным лестницам переходов над путями.
Путей тут очень много. Фактически они занимают всю территорию, оставляя место только для заасфальтированных перронов. Рельсы выползают из темных зевов тоннелей, переплетаются, раздваиваются на стрелках и вновь уползают в черные провалы. Откуда они и куда ведут — этого я не знаю.
Многие пути заняты составами. Совсем недалеко от меня высится черный, мрачный и величественный локомотив. Я такого никогда не видел. Он весь обтекаемый, зализанный, словно скоростной автомобиль, но при этом высотой в два с лишним человеческих роста. Огромные колеса закрыты обтекателями, на передке — фара и надпись: «СССР. ИС 30–16». Наверху, там, где покатость лобовой поверхности переходит в закругление, есть еще какая-то надпись, но я не могу ее разобрать.
Я разглядываю этого железнодорожного монстра и никак не могу понять, что это — паровоз, тепловоз? Когда такие ходили, куда и зачем? И почему они исчезли, словно динозавры, а не стоят в музеях, вызывая законную гордость за наше великое прошлое у нынешних поколений?
Наверное, потому, что кому-то очень не хочется, чтобы мы умели гордиться…
Рядом с локомотивом громоздится более привычный состав — электровоз и пассажирские вагоны. Электровоз красный с белым, тоже очень большой, с плоскими высокими стеклами. На «морде» надпись: «ВЛ86ф001». Левое окно разбито, круглый рот фары «во лбу» электровоза тоже щерится острыми стеклянными зубами.
Я подхожу ближе и кладу руку на выступающий вперед подобно тарану сцепочный узел. Тело скручивает судорогой, по ушам бьет грохот колес: та-дах-та-дах, та-дах-та-дах! Перед глазами проносятся, быстро меняя друг друга, картинки, похожие на кадры фотохроники: толпы веселых парней и девушек на вокзалах, бренчание гитар, потом сразу — огромный, многокилометровый котлован, а за ним циклопическое сооружение из бетона, похожее на стену. Вспыхивают звезды сварки, подъемные краны машут руками стрел, ревут громадные самосвалы, рокочут бульдозеры, шумит вспененная вода…
Из динамика, приколоченного прямо к стволу одинокого кедра, торчащего над вагончиком с надписью «Прорабская», звучит незнакомый мотив, доносятся слова песни: «Торопится сердце, сердце волнуется, почтовый пакуется груз…»
Отдергиваю руку. Наваждение исчезает. Словно его и не было. Локомотив нависает надо мной горой мертвого металла. С опаской отхожу в сторону — слишком мощна энергетика его технологической памяти.
Дальше я вижу поезда, тепловозы, электровозы, рядами стоящие на путях. Все они уже отъездили свое, все они — старье, хлам, металлолом на колесах. Но что творилось здесь, когда эти гиганты были на ходу! Сколько составов ежечасно принимала и отправляла эта Главная узловая станция?
Я бреду, перешагивая через рельсы. Зеленые пыльные тепловозы провожают меня недобрым взглядом внимательных глаз-прожекторов. Последним в ряду заброшенной железнодорожной техники стоит бело-сине-красный состав с самолетной мордой. Единственная фара по центру прикрыта решеткой. Наверху, возле стекол кабины, надпись: «ЭР-200». Кажется, такой поезд я где-то видел. В детдоме по телику, что ли?
«ЭР-200» — самый грустный из всех локомотивов. Пожилые титаны, что остались у меня за спиной, свое отработали, перевезя миллионы тонн грузов и сонмища пассажиров. А «ЭР-200», похоже, списали просто потому, что ему нашли более дорогую, а значит, приносящую больший доход хозяевам замену.
Впереди, за горбом перехода, с характерным грохотом стартует электричка. На перроне остается человек десять. Я поднимаюсь по лестнице горбатого перехода, смотрю на закопченный потолок станции, парящий во мраке на невообразимой высоте. Кажется, там даже имеются какие-то украшения и барельефы, но из-за недостатка освещения ничего не разобрать.
Спускаюсь на перрон и подхожу к толстому парнишке с пакетом в руках. На нем полосатый свитер, мешковатые штаны с карманами на коленях, кроссовки. Из-под бейсболки торчат короткие рыжеватые волосы, курносый нос украшает царапина. Он курит, стряхивая пепел под ноги.
— Это на куда ушла? — спрашиваю про электричку.
— Новенький… — понимающе кивает парнишка.
— В смысле?
— Новенькие всегда спрашивают, куда и откуда идет состав.
— А че не так?
Он указывает рукой с сигаретой на золотые буквы в торце станции:
— Читай: Узловая! Понял?
— Нет.
— Узел здесь. Куда хочешь можно попасть. Теперь понял?
— А как?
— Каком кверху, — он смеется, достает из пакета банку пива.
Щелк — пшш!
Отпив глоток, парнишка снисходит до объяснений:
— У каждого своя дорога и свой поезд. Или не поезд даже. Кто на что учился.
— Учился?
— Ну ты тупой! Так говорят, понял? Вон, смотри…
Из тоннеля выкатывает… трамвай. Обычный такой городской трамвай, вполне современный, с рекламой женских прокладок на боку. Внутри горит свет, и трамвай похож на аквариум на колесах. Коротко прозвенев, он останавливается у начала перрона. Несколько человек, в основном пожилые женщины с сумками на колесиках, торопливо заходят внутрь. Трамвай трогается и, покачиваясь, проезжает мимо нас. Несколько секунд спустя его красные огоньки скрываются в тоннеле напротив.
— Видал, поехали?
Я хочу спросить «куда?», но прикусываю язык. Парнишка наверняка ответит что-нибудь вроде «на кудыкину гору».
Стоим, молчим. Он сосет свое пиво, изредка прерываясь на затяжку. Синеватый дымок плывет над рельсами. На столбах освещения чирикают воробьи. Я разглядываю людей на перроне. В голове — сумбур и хаос, как это называл Бройлер. Что это за место такое? Почему «у каждого своя дорога и свой поезд»? Почему трамвай? Почему половина путей забита нерабочими составами? Почему, почему, почему?
— Молодой человек нуждается в разъяснениях? — раздается за спиной скрипучий голос.
Резко поворачиваюсь — аж в глазах темнеет. Передо мной старик, высокий, сухой, желтая кожа туго обтягивает кости черепа, глубоко запавшие глаза кажутся двумя червячками, выглядывающими из дыр в яблоке. Одет старик в черный плащ, суставчатые пальцы сжимают рукоять зонтика. У него прямая спина, и вообще он похож на какого-то аристократа, графа или герцога.
— Ну, типа да, — я киваю.
— Извольте, — старик совершает странное телодвижение, напоминающее поклон. При этом он умудряется не наклонить головы. — Вы, юноша, оказались в удивительном месте. Сразу отмечу — далеко не каждому хомо сапиенсу удается попасть сюда. Мало того, большинство живущих на планете Земля людей даже не догадываются о существовании этой… гм-гм… станции. А она, тем не менее, есть. Мне неизвестно, администрацией какого из потусторонних миров санкционирована ее работа, но станция функционирует исправно. И предоставляет свои услуги каждому желающему. Вот вы, молодой человек, желающий?
Отвечаю честно:
— Я не знаю.
— Ваш ответ не делает вам чести, — граф поджимает фиолетовые губы. — Извольте объяснить, зачем тогда вы здесь?
— Да я случайно! — почти кричу, с отчаянием в голосе.
Старик меня пугает больше, чем мертвые локомотивы и трамвай на железнодорожных путях.
Из тоннеля, пыхтя, выкатывает маневровый тепловоз. Он тащит за собой единственный вагон, обычный, пассажирский вагон, грязный, обшарпанный, весь раскрашенный и исписанный граффити.
— О, это мой! — Парнишка в бейсболке отбрасывает пустую банку.
Банка скачет по перрону с противным жестяным дребезжанием. Он залезает в вагон, и маневрушка утягивает его прочь.
— Итак, — напоминает о себе старик, — вы явились на станцию незваным гостем. Что ж, должен вас огорчить — вы можете застрять тут навсегда!
