— Я всегда говорил, — вставил неисправимый Артур, — что сентябрьскому Лондону свойственно совершенно особенное очарование. Мне приходит на память одна необычайно красивая осень — осень девятьсот пятого. До завтрака я выходил на мост Ватерлоо полюбоваться собором Святого Павла. Я снимал в то время целую анфиладу в отеле «Савой»…
Куно сделал вид, что не слышит его:
— А — прошу прощения — как там конногвардейцы?
— Сидят где сидели.
— Правда? До чего же приятное известие. Более чем…
Я усмехнулся. Куно одними уголками тонких рыбьих губ улыбнулся в ответ. Артур издал непривычно резкий смешок и тут же прихлопнул его ладошкой. И тут Куно откинул голову назад и расхохотался во всю глотку: «Хо! Хо! Хо!» Я еще ни разу не слышал, чтобы он смеялся по-настоящему. Его смех был — фамильная ценность, экспонат для краеведческого музея; аристократический, мужественный и бутафорский, он словно бы передавался по наследству вместе с тяжелыми старинными сервизами: сейчас такой услышишь разве что со сцены профессионального театра. Он, кажется, и сам себя отчасти устыдился, потому что, едва оправившись, поспешил добавить извиняющимся тоном:
— Видите ли, я — прошу прощения — прекрасно их помню.
— Это напомнило мне, — Артур перегнулся через край столика; тон у него сделался пикантным, — об истории, которую рассказывали об одном пэре эпохи… назовем его просто лордом Икс. За правдивость истории могу ручаться головой, потому что я сам знавал этого человека в Каире, необычайно эксцентрическая личность…
Оставалось констатировать, что вечеринка спасена. Я вздохнул чуть свободнее. Куно расслаблялся постепенно, и переход от стадии к стадии был микроскопически тонок: от вежливого полуудивления до неподдельнейшего бесшабашного веселья. Мы выпили довольно много бренди и три полные бутылки поммара.[39] Я рассказал совершенно идиотский анекдот про двух шотландцев, которые ходили в синагогу. Куно начал от случая к случаю подталкивать меня под столиком ногой. Казалось, времени прошло до смешного мало: но я глянул на часы и обнаружил, что уже одиннадцать.
— Господи боже мой! — всполошился вдруг Артур. — Простите меня ради бога, но я должен бежать. Небольшое дельце…
Я вопросительно посмотрел на Артура. Никогда в жизни он не назначал свиданий на столь поздний час; кроме того, по четвергам Анни у нас не появлялась. Однако Куно, судя по всему, ничуть не удивился. Он был сама любезность:
— О чем речь, дружище… Мы все прекрасно понимаем. — И наступил мне под столиком на ногу.
— Ну что ж, — сказал я, как только Артур нас оставил, — мне, пожалуй, тоже пора.
— Что вы, как можно.
— И тем не менее, — твердо сказал я и высвободил ногу. Он наступил мне прямо на мозоль.
— Знаете, я давно мечтал показать вам свою новую квартиру. Здесь рядом, десять минут езды на машине.
— Прекрасная мысль, но как-нибудь в другой раз.
Он улыбнулся уголками губ:
— Тогда, может быть, я просто подброшу вас домой?
— Большое спасибо, не откажусь.
Его божественно сложенный шофер эдак через губу поприветствовал нас, усадил в мягкие недра огромного черного лимузина и подоткнул меховую полость. Как только мы тронулись и заскользили вдоль по Курфюрстендамм, Куно нашарил под полостью мою ладонь.
— Вы все еще дуетесь на меня, — с упреком в голосе шепнул он.
— С чего бы это?
— Нет уж, извините, дуетесь.
— Да нет, ничего подобного.
Куно едва заметно стиснул мне руку:
— Могу я кое о чем вас спросить?
— Валяйте.
— Видите ли, мне не хотелось бы, чтобы вы восприняли этот вопрос как личный. Вы верите в платоническую дружбу?
— Может быть, — осторожно ответил я.
Ответ, кажется, совершенно его удовлетворил. Тон у него сделался еще более доверительным:
— Вы уверены, что не хотите подняться и взглянуть на мою квартиру? Всего на пять минут?
— Не сегодня.
— Вы совершенно в этом уверены? — Он снова пожал мне руку.
— Совершеннее некуда.
— А как-нибудь в другой раз, вечерком? — Еще одно рукопожатие.
Я рассмеялся:
— Мне кажется, квартиры лучше осматривать при свете солнца. Как вы считаете?
Куно тихо вздохнул, но не стал упорствовать. Буквально через минуту лимузин остановился у моего подъезда. Я бросил взгляд вверх, на Артурово окно: там горел свет. Куно я, однако, говорить об этом не стал.
— Ну, доброй ночи, спасибо, что подвезли.
— Бросьте, этакая мелочь.
Я кивнул в сторону шофера:
— Сказать ему, чтобы отвез вас домой?
— Нет-нет, благодарю вас, — с печалью в голосе проговорил Куно и попытался выкроить улыбку. — Наверное, не стоит. Пока не стоит.
Он откинулся назад, на подушки, с примороженной к лицу улыбкой; машина тронулась, и мертвенный свет уличного фонаря призрачным зайчиком скакнул к нему на монокль.
Стоило мне переступить порог квартиры — и Артур, в одной сорочке, тут же появился в дверях своей спальни. Вид у него был довольно-таки встревоженный:
— Уже вернулись, Уильям?
Я усмехнулся:
— А вы мне разве не рады, Артур?
— Ну конечно, мальчик мой. Что за вопрос! Просто я не ожидал, что вы вернетесь так быстро, только и всего.
— Я так и подумал. Ваше свидание тоже, кажется, надолго вас не задержало.
— Оно — э — сорвалось. — Артур зевнул, Ему настолько хотелось спать, что даже врать было трудно.
Я рассмеялся:
— Я знаю, что вы хотели как лучше. Не волнуйтесь. Мы расстались самыми добрыми друзьями.
Он тут же просиял:
— Правда? Господи, я так рад. А мне на секунду показалось, что произошла какая-нибудь маленькая нелепая размолвка. Ну, теперь я лягу спать со спокойной совестью. Но прежде хочу еще раз поблагодарить вас, Уильям, за вашу неоценимую помощь.
— Всегда рад, — сказал я. — Спокойной ночи.
Наступил ноябрь, и на первой же неделе транспортники объявили забастовку. Погода стояла мерзкая и промозглая. Улицы были сплошь покрыты слоем жирной жидкой грязи. Отдельные трамваи все-таки ходили, с полицейскими на передней и задней площадках. Иногда на них нападали, били стекла и заставляли пассажиров выйти. На улицах было пусто, сыро, серо и слякотно. Все ждали, что правительство фон Папена[40] вот-вот введет в стране чрезвычайное положение. Берлину же до всего этого не было ровным счетом никакого дела. Прокламации, стрельба на улицах, аресты; к ним уже давно успели привыкнуть. Хелен Пратт ставила на Шляйхера.[41] «Он из них самый шустрый, — говорила мне она. — Слушай, Билл, давай поспорим на пять марок, что к Рождеству он всех обставит. На спор?» Я отказался.
Переговоры Гитлера с правыми закончились провалом; Свастика даже начала осторожно заигрывать с Серпом и Молотом. Между вражескими лагерями, как сказал мне Артур, уже имели место определенные контакты — пока телефонные. В толпах, которые освистывали штрейкбрехеров и забрасывали их камнями, нацистские штурмовики стояли бок о бок с коммунистами. Тем временем КПГ глядела с нацистских плакатов на мокрых афишных тумбах этаким жупелом, скелетом в красноармейской форме. Через несколько дней должны были состояться очередные выборы: четвертые с начала года. На политические митинги ходили с охотой; это было дешевле, чем кино, дешевле, чем выпивка. Старики сидели по домам, в жалких сырых квартирах, варили себе ячменный кофе, заваривали жидкий чай и уныло говорили о Крахе.
7 ноября объявили результаты выборов. Нацисты потеряли два миллиона голосов. Коммунисты получили на одиннадцать мест больше. В Берлине перевес в их пользу составил более 100 000.[42] —«Вот видите, — сказал я фройляйн Шрёдер, — это ваших рук дело». Мы все-таки заставили ее сходить в пивную на углу и проголосовать, в первый раз за всю ее жизнь. И вот теперь она была в совершеннейшем восторге, как будто поставила на призовую лошадь: «Герр Норрис! Герр Норрис! Вы только подумайте! Я сделала так, как вы мне велели; и все вышло в точности по вашим словам! Жена консьержа, она, знаете, такая вечно вся из себя, и за выборами она следит уже не первый год, и вот она была уверена, что на этот раз наци выиграют еще миллион голосов. Ну, я вам скажу, я над ней и посмеялась. „Ага, фрау Шнайдер! — сказала я ей. — Вот видите, я тоже кое-что понимаю в политике!“»
В первой половине дня мы с Артуром заглянули на Вильгельмштрассе, в штаб Байера, «дабы вкусить свою толику, — как выразился Артур, — от плодов победы». Складывалось впечатление, что точно такая же идея пришла в голову еще нескольким сотням человек. Вверх и вниз по лестнице шли толпы настолько густые, что мы вообще с трудом прорвались в здание. Настроение у всех было самое радужное, люди перекрикивались, поздравляли друг друга, свистели, пели. Пока мы пробирались вверх по лестнице, навстречу нам попался Отто. И от восторга едва не вывернул мне руку.
