Ночь, что тут рассказывать, прошла бесподобно. Мнение относительно взаимоотношений тела и души у нашего парня изменилось основательно, утром он ощутил не только телесное, но и душевное обновление, и потом сказал приятелям, что не плоть сидит на члене души, а совсем даже наоборот. Приятели ржали, довольные, потому что они тоже так думали, только формулировка такая не приходила им в голову, ну, и кроме того, они радовались, что и для них, мало ли, если вдруг возникнет на какой-то момент срочная потребность, скажем, как раз расстроился многообещающий роман или вечером поставил не на ту телку… Бывает ведь, особенно когда ты много выпил, ты всю ночь чувствуешь, что вот эта девка точно будет твоей, а собрался довести дело до финала, и тут выходит кто-то из-за спины и небрежно, без всякой там особой обработки, просто ее уводит. Конечно, при этом тебе в голову не приходит, что тебя подвело внутреннее чутье, потому что, во-первых, хмель, во вторых, то, что, наверное, любой человек необъективно относится к себе, к своим возможностям, ну, а в-третьих, может быть, сама телка ввела тебя в заблуждение. Мало ли, может, это был обманный маневр: скажем, у парня, которого она хочет, есть постоянная баба, а то и жена, от которой надо держать дело в тайне. И пока эта постоянная баба находится поблизости, та, другая, заигрывает со всеми другими парнями, делая вид, что она нацелилась на них. И когда постоянная спутница, уже не питая в отношении своего кавалера никаких подозрений, скажет, мол, что-то мне спать хочется, пойду, прилягу, кавалер отвечает: о’кей, давай, я тоже за тобой скоро, через часик, мне тут пока надо уладить кое-что, — словом, тут-то, когда время уже к полуночи, а поле боя освободилось, телка, на которую ты было нацелился, небрежным жестом забирает нужного ей, пока что таившегося в тени парня, оставляя с носом тех, кого до этого момента дразнила своим поведением. И ты остаешься не солоно хлебавши, и никого уже тебе не найти, потому что остальные за это время разобрали всех, о ком только может идти речь. Объяснить, почему ты сел в калошу, ты себе не можешь, потому что дело совсем не в каких-то внутренних или внешних причинах, и не в сочетании тех или других, но все равно, горечь поражения отравляет тебе остаток ночи и заставляет некоторым образом пересмотреть предыдущие, вроде бы показавшиеся позитивными, часы. Однако теперь, в этой новой ситуации, ты вспоминаешь, что есть ведь еще одна возможность, причем прямо под боком: вот эта самая девушка, девушка нашего парня.
Связь их длилась почти год, и, если можно так сказать, нашему парню было очень хорошо, хотя, что скрывать, ему немного не хватало того мечтательного томления, которое он испытывал, когда бегал за предыдущей, самой красивой девушкой. Ну ладно, неважно: что-то есть, это главное, и от студентов, живших вместе с ним, позже очень даже досталось тому из них, из-за которого все это великолепное согласие полетело ко всем чертям, потому что тот однажды, совершенно случайно, вернулся домой утром, конечно, пьяный, увидел, что девка свободна, и немедленно влез на нее, не подумав даже проверить, нет ли нашего парня на горизонте. Того вообще-то на горизонте не было, он как раз сидел в уборной, у него это дело, на нервной почве, шло плохо, а может, ему просто нравилось сидеть там, читать газету, в этой вонище. Во всяком случае, двадцать — двадцать пять минут это у него занимало, даже когда он торопился. Собственно, пришедшему Парню этого вполне хватило бы, ему на это дело требовалось минут десять, а то и меньше, но беда в том, что, когда он явился, наш парень четверть часа уже как ушел в уборную, так что через несколько минут он оттуда вернулся. Он даже руки не вымыл, сразу направился к девушке — и тут увидел, что кто-то на ней громоздится, и, присмотревшись, узнал одного из тех, с кем вместе жил в этой квартире. Он ничего в этот момент не сказал — зато взревел, когда вернулся из кухни с хлебным ножом, и взревел так, что весь панельный дом, снизу, сверху, сбоку, тут же проснулся. Убью, гнида, орал наш парень, набрасываясь на соперника, и лишь позже, придя в себя, возблагодарил бога, что тот, то есть другой парень, оказался достаточно сообразительным и соскочил с постели — или с девушки, — так что непоправимого не случилось. Тот, другой парень, выбил у него нож, потом еще успел схватить джинсы и выскочил на лестничную площадку, там их и натянул на бегу. Была весна, но на улице было холодно, парень, полуголый, в одних джинсах да еще в носках, бежал через сквер; на нем даже трусов не было, и грубая ткань натирала промежность, чувствительные, настроившиеся на теплую женскую плоть места. На той стороне сквера жил приятель, у которого он рассчитывал попросить на время надеть что-нибудь. Бежал он озираясь, чтобы не напороться на полицейских. Попасть в участок ему сейчас было совсем ни к чему, он и так уж состоял на учете: в какой-то из рискованных дней, то ли пятнадцатого марта, то ли двадцать третьего октября[24], он оказался в Будапеште, там его и загребли в полицию. Правда, ночью, без всяких объяснений, он был отпущен: может, потому, что был как-то связан с одним известным оппозиционером, который находился под защитой западной прессы. У вас еще один ход, сказал полицейский чин, отдавая ему бумаги. И парень боялся, что если он сейчас попадет в полицию, это может стать тем последним очком, после которого перед ним будут закрыты все вузы Венгрии. Но ему повезло: в этот час и в этом месте полиция не появилась. Появилась она позже. Правда, тогда никакой политики в этом не было. На отцовской «шкоде» ехал он по шоссе М3, машина была новенькая, еще и года не исполнилось, оранжево-красная, и он сам не понял как, а потом разбираться было поздно, но оказался на встречке. И прежде чем смог бы попытаться сформулировать вопрос, как это получилось, — и тем более выбрать какой-нибудь ответ: скажем, заснул, или решил покончить с собой, или руль заклинило, — он уже врезался во встречный автобус. Шофер автобуса знал родителей разбившегося парня. Вскоре после того, как шофера отпустили из следственного изолятора — ведь с юридической точки зрения вины за ним не было, — он уехал из тех мест. Не в силах был нести на душе такой груз. Думал, если сменит место жительства, то и от чувства вины освободится, но позже понял: не дано человеку избавиться от того, что его гнетет. И оказался в бессчетном лагере тех, кто, едва дожив до пятидесяти, мечтают лишь о том, как бы умереть. Словом, когда на место ДТП явилась полиция, прежние грехи разбившегося можно было считать утратившими актуальность.
Когда захлопнулась дверь за выскочившим соперником, который, кстати говоря, был первым в том списке, третьим в котором стал молчаливый студент с венгерской истории, тот, что умер потом от опухоли в мозгу, — наш парень поднял с пола нож, чтобы покончить с девкой: с тем не вышло, так хоть эта. Лишь бы кровь пролилась. Но пока он нагнулся за ножом, схватил его, выпрямился, приготовился замахнуться, — тут он как-то остыл и, остыв, сказал вылезающей из постели неверной возлюбленной: гуляй отсюда, видеть больше тебя не хочу. Но та, убедившись, что опасность миновала, огрызнулась: дескать, ты, конечно, можешь меня прогнать, только в этом нет смысла, потому что я и сама как раз собиралась уйти от тебя. Да и давно уже собираюсь, потому что тут все ненормальные, с психическими вывихами, а особенно ты. В самом деле, наш парень пытался заставить ее чуть ли не выучить наизусть одну из работ Енё Хенрика Шмитта, «Катехизис духовной религии», а девушку нашу от всех религий уже тошнило. И это была с ее стороны еще мягкая реакция на всякие потусторонние дела, которыми ее на всю жизнь обкормили монахини. И надо сказать, потусторонние дела вернулись к ней только где-то лет в сорок, когда ее с двумя детьми бросил муж. Тогда-то в ее душе и ожила религия, причем в самой крайней форме — форме безумия. Все, что монахини вбили в нее когда-то, теперь вдруг всплыло и стало актуальным. Она вступила в консервативное политическое движение, где, вместе с другими людьми такой же судьбы, ратовала за создание общества, строящегося на самых строгих нравственных нормах; кстати, тут она воспользовалась и некоторыми мыслями того давнего философа-анархиста, хотя сама она этого не сознавала, Шмитт у нее застрял вроде как в подсознании, вместе с теми ночами студенческой поры, когда она каждый раз заполучала другого парня, вернее, ее каждый раз имел другой парень. В данный же момент наш парень, услышав, что она говорит, опять было схватился за нож, потому что она собиралась лишить его даже того морального удовлетворения, которое он, снимающий это жилье, получил бы, прогнав ее из квартиры, где она жила бесплатно, только за то, что наш парень любил ее, — и вот эта дрянь решила отнять у него даже это небольшое утешение, — но в конце концов он плюнул и вышел за дверь, а она собралась и ушла, не попрощавшись.
Иногда люди забывают свою судьбу, забывают, что с ними произошло то-то и то-то, или забывают судьбу тех, чья судьба повлияла на их жизнь. Им не приходит в голову, что такой-то человек потому поступает так-то и так-то, что с ним произошло то-то и то-то; например, ты ходил в католическую школу, и все это никакого отношения к твоей личности не имеет, факт этот — нечто такое, что находится вне тебя, а все-таки он, этот факт, именно твою жизнь превращает в дерьмо; ведь вот и жизнь нашей девушки испоганили те, чью жизнь тоже кто-то когда-то испоганил. Например тем, что их отдали в священники; или они пошли в священники сами. Скажем, родители только и делают, что постоянно вдалбливают тебе в голову, что ты ни на что не годен, и ты со злости, только чтобы прервать семейную традицию, уходишь к чертовой бабушке в священники. Или семья, наоборот, такая, что мама, в которую сын или там дочь почти влюблены, говорит этому сыну или дочери: ты посвятишь свою жизнь Господу, будешь невестой Христовой или там женихом Девы Марии, потому что все другое — грех. И этот сын или эта дочь, чья душа истекает любовью к матери, говорит: ладно, раз так, пускай оно свершится, это бракосочетание. Мать, конечно, завела этот разговор только потому, что тот, кто сделал ей ребенка, давным-давно, еще до его рождения, испарился. Но до этого, конечно, задурил ей голову всякой чушью, дескать, будущее, семейный очаг, дом полная чаша, счастье, то, се, хотя всего-то ему и нужно было что поиметь ее, и женщина эта с тех пор твердо знала, что плоть — это мерзость, и уверенность эту передала сыну, которого сделал ей тот человек. А мужчина, который с ней так поступил, в свою очередь… Но это нам уже неизвестно, тут мы можем только гадать; можем предположить, например, что в свое время, в возрасте восемнадцати лет, он был унижен женщиной, которую так любил, что чуть не умер после этого. А женщина та ушла к другому, у которого были… даже и не деньги, а, возможно, связи: он имел какое-то отношение к распределению жилья, и у них сразу появилась квартира в жилом комплексе имени Аттилы Йожефа.
