18
Зря ты его так, сказал один из оставшихся в комнате, все-таки надо бы полегче. Нет, полегче нельзя было, сказал тот, который ударил нашего парня в поддых. Его бы к врачу, а не бить, возразил кто-то. И что с ним врач будет делать? Напишет о нем магистерскую работу, потом, когда защитится, плюнет на него и засунет в дурдом, чтобы он там уже совсем идиотом стал, сказал еще кто-то. Бабу ему бы подыскать, это бы помогло, сказал тот, который бил нашего парня, и тут же назвал имя одной сокурсницы, о которой и тот, который бил, и остальные знали, что она вообще не прочь, но надо еще, чтобы она согласилась пойти на некоторую жертву. Например, на то, чтобы к ней всерьез относились как к подружке нашего парня, а не другого парня, который тоже был в их компании и выглядел не так отвратно. А в качестве компенсации за эту жертву они могут ей сказать, что она может иметь и других, более привлекательных парней — ну, конечно, если они не в трезвом состоянии, а выпивши, и если другой бабы под рукой не найдется. В общем, надо как-то это организовать, сказал тот, который дрался, и они подробно обсудили дальнейшие действия, выбрали, кто из них предложит сокурснице такую сделку.
Сокурсница вообще-то не была такая уж страшная, ну, разве что толстовата, но ужасно хотела заполучить чуть ли не каждого парня, который ей попадался. Это у нее была не патология, а своего рода потребность, которая часто встречается у тех — все равно, парней ли, девушек ли, — кто учился в церковной школе. А эта наша девушка как раз ходила в такую школу, к монахиням, что с точки зрения знаний огромный плюс, потому что солидный фундамент общего образования тут гарантирован. Хотя — какая польза девушке от этого фундамента, уж какое такое архитектурное сооружение она на нем воздвигнет? Да никакое. Ну, разве что меньше придется готовиться к урокам, когда она будет училкой в школе какого-нибудь захолустного населенного пункта. Да господи, ей вообще не надо будет готовиться, потому что из ее учеников максимум один проявит некоторый интерес к тому, что она рассказывает, да и то по той лишь причине, что будет проецировать на эту учительницу свой эдипов комплекс. Не потому, что у него не было матери, а как раз потому, что была, но он испытывал к ней непреодолимое отвращение, почти ненависть: такой старой и изношенной он ее видел, хотя она всего-то на пару лет была старше учительницы, но ведь простые деревенские женщины и в молодости выглядят старыми, они словно и рождаются-то старухами, к которым их сыновья просто не могут испытывать любовного влечения, — разве что в том случае, если в их психике есть болезненное извращение и их вообще тянет к старухам. Учительница, в отличие от матери, была такой женщиной, которую подросток этот мог вполне вообразить своей, даже и на всю жизнь. Она могла бы быть ему сразу матерью и женой, которая освободит его от того груза, который был взвален на него в момент рождения. Бросающуюся в глаза старательность мальчика училка объясняла жаждой знаний; о чем, собственно, речь, ей стало ясно, лишь когда, прохаживаясь между рядами парт, она вдруг заметила на полу зеркало — мальчишка норовил заглянуть ей под юбку. Наша училка — которая, не забудем, в этот момент всего лишь студентка — стала в тупик, понятия не имея, как ей поступить, чтобы это было правильно с точки зрения педагогики. Пристыдить мальчика перед всем классом — и тем самым пойти на риск, что погасит единственный внимательный взгляд? Или закрыть глаза на поведение ученика? Она решила промолчать; лишь перестала с тех пор прохаживаться между партами.
И как ее угораздило попасть в эту чертову церковную школу, спрашивала она себя бесчисленное количество раз, хотя ответ был очевиден: отец вполне четко его сформулировал, разговаривая с матерью после того, как они закрыли дверь за пришедшим к ним домой классным руководителем. Тот пришел поговорить с ее родителями, рассказать им о незаурядных способностях их дочери и попросить не отдавать ее в ПТУ или швеей на фабрику, штаны шить, потому что задатки у нее большие, она может стать кем угодно, учительницей, врачом. И когда учитель ушел — учитель этот, кстати сказать, в результате подобной же агитации попал в гимназию, потом в университет, потом обратно в родную деревню учителем, потому что какое-то время пытался найти место в городе, но не в состоянии был платить за жилье, точнее, платить мог, но после этого почти ничего не оставалось на все остальное, а на приработок надеяться было нельзя, потому что, ну, знаете же, всякие премии там, сверхурочные — все это идет тем коллегам, у которых семья. Оно и понятно, им деньги нужнее, ведь столько ртов дома, не только свой. У нашего же учителя — который позже стал классным руководителем — обзавестись семьей и перейти в категорию хоть немного лучше оплачиваемых работников школьного образования не было, в таких-то условиях, никаких шансов, так что ему, подобно многим и многим его сотоварищам по судьбе, пришлось в конце концов вернуться в деревню. И вот теперь, поскольку и он своим счастьем — если можно считать счастьем перспективу гнить, с университетским-то дипломом, в зачуханной, с полуторатысячным населением, деревне, при том что образование он получил достаточное, чтобы видеть свою жизнь удручающе безвыходной, а стало быть, несчастной, бесцельной, — словом, своим «счастьем» он тоже обязан был своему прежнему учителю, его вниманию и желанию помочь. Наш классный руководитель, скорее всего, не понимал, что именно эту безвыходность, этот жизненный крах он собирается теперь разделить со своей способной ученицей; во всяком случае, порекомендовать ей подобный путь. Отец нашей девушки, когда классный руководитель ушел, сказал матери: ладно, пускай учится, но учти, курвой она не станет, как те девки, которые из деревни уезжают. Надо отдать ее, например, в «Матрону»: заведение это строгое, осмотрительное, не дает ученикам морально распускаться. Так наша девушка получила аттестат зрелости, хорошие знания, а вместе с ними, из-за всяких запретов, невероятное желание ложиться под всех парней, под всех без исключения.
На нашего парня, когда они встретились на одной вечеринке, на седьмом этаже какого-то дома в жилом районе, произвело хорошее впечатление, что девушка училась в церковной гимназии: у них в семье уважение к религии тоже было довольно сильным. У него даже мелькнула мысль, что учиться в «Матроне» в этой стране — примерно то же, что изучать анархизм. И в определенном аспекте, если рассматривать вопрос под углом зрения данного государственного устройства, которое если и не преследовало, то, во всяком случае, осуждало религию, а людей, следующих религиозным нормам и установкам, считало безнадежно отсталыми, — в этом отношении он был прав. Однако, если смотреть с другой точки зрения, эти вещи оказывались в прямом противоречии друг другу. Ведь анархист, даже если он исповедует какую-нибудь религию или является последователем Толстого или Ганди, то все равно не может принять такую иерархическую систему, какой является церковь, где все мировосприятие строится на отрицании свободы человека. Конечно, все это происходит со ссылкой на бога: вроде как бог находится на вершине властной системы, тогда как на самом деле там сидит всего лишь папа, который, облачившись в сутану, грабит весь мир, причем забирает не только бумажники и тела, как светская власть, но не обходит вниманием и души.
Хотя наша девушка изначально была связана с грабителями душ, это не мешало ей в некоторых сферах поведения, куда относилась и сексуальность, быть похожей на анархистов. Поэтому так трудно решить то, что отец нашей девушки так однозначно решил на кухне после ухода классного руководителя, — решить, что чему служит основой в характере человека. Потому что, вдобавок ко всему, у нашей девушки в «Матроне» были одноклассницы, которые просто-таки презирали плотское желание, ну, или видели в нем такую же биологическую потребность, как, скажем, дефекация, которую ты осуществляешь, уединившись, а потом делаешь все, чтобы запах не чувствовался, открываешь окно, если оно есть в туалете, и вообще даже воспоминание стараешься стереть о том, чем ты занимался. Наша девушка сразу же — парень наш даже был несколько удивлен этим — пошла с ним домой, и произошло то, что, как наш парень был уверен, может произойти лишь спустя долгие месяцы ухаживания, когда ты завалишь ее подарками, и основательно изучишь ее душу, и она узнает твою, и вот тогда, скажем, через полгода, вы с ней сможете позволить себе познакомиться друг с другом и телесно. Однако ждать ему не пришлось нисколько, одного вечера вполне хватило, чтобы душевная прелюдия началась и тут же закончилась, и можно было погрузиться в куда более захватывающие телесные процессы.
Ночь, что тут рассказывать, прошла бесподобно. Мнение относительно взаимоотношений тела и души у нашего парня изменилось основательно, утром он ощутил не только телесное, но и душевное обновление, и потом сказал приятелям, что не плоть сидит на члене души, а совсем даже наоборот. Приятели ржали, довольные, потому что они тоже так думали, только формулировка такая не приходила им в голову, ну, и кроме того, они радовались, что и для них, мало ли, если вдруг возникнет на какой-то момент срочная потребность, скажем, как раз расстроился многообещающий роман или вечером поставил не на ту телку… Бывает ведь, особенно когда ты много выпил, ты всю ночь чувствуешь, что вот эта девка точно будет твоей, а собрался довести дело до финала, и тут выходит кто-то из-за спины и небрежно, без всякой там особой обработки, просто ее уводит. Конечно, при этом тебе в голову не приходит, что тебя подвело внутреннее чутье, потому что, во-первых, хмель, во вторых, то, что, наверное, любой человек необъективно относится к себе, к своим возможностям, ну, а в-третьих, может быть, сама телка ввела тебя в заблуждение. Мало ли, может, это был обманный маневр: скажем, у парня, которого она хочет, есть постоянная баба, а то и жена, от которой надо держать дело в тайне. И пока эта постоянная баба находится поблизости, та, другая, заигрывает со всеми другими парнями, делая вид, что она нацелилась на них. И когда постоянная спутница, уже не питая в отношении своего кавалера никаких подозрений, скажет, мол, что-то мне спать хочется, пойду, прилягу, кавалер отвечает: о’кей, давай, я тоже за тобой скоро, через часик, мне тут пока надо уладить кое-что, — словом, тут-то, когда время уже к полуночи, а поле боя освободилось, телка, на которую ты было нацелился, небрежным жестом забирает нужного ей, пока что таившегося в тени парня, оставляя с носом тех, кого до этого момента дразнила своим поведением. И ты остаешься не солоно хлебавши, и никого уже тебе не найти, потому что остальные за это время разобрали всех, о ком только может идти речь. Объяснить, почему ты сел в калошу, ты себе не можешь, потому что дело совсем не в каких-то внутренних или внешних причинах, и не в сочетании тех или других, но все равно, горечь поражения отравляет тебе остаток ночи и заставляет некоторым образом пересмотреть предыдущие, вроде бы показавшиеся позитивными, часы. Однако теперь, в этой новой ситуации, ты вспоминаешь, что есть ведь еще одна возможность, причем прямо под боком: вот эта самая девушка, девушка нашего парня.
