Но главное не это. Главное, что о нас написали жуткую бодягу. Вначале говорилось, что мы с большим подъемом готовимся ко всенародному празднику. Затем о стирании граней. О творческом содружестве молодого ученого и молодого рабочего. О том, что я достойно наследую традиции своего отца, и, таким образом, пословица «яблочко от яблони недалеко падает», которая имела отрицательный смысл, в этом случае приобрела смысл положительный.
О том, какой смысл имела эта пословица для Николая, никто не задумался — об его отце в статье, понятное дело, не упоминалось.
Все это бы еще ничего, но в статье говорилось, что мы создали своего «Верблюда», движимые благородным побуждением добиться дальнейшего повышения производительности труда, а любому человеку в цехе было известно, что других побуждений, кроме желания получить побольше времени для подготовки к кроссу, у меня не было.
Я, конечно, чувствовал себя неловко. Из-за портрета. Из-за этой статьи. И все-таки мне было приятно. Я понимал, что так писать не годится. Но, с другой стороны, если бы меня в многотиражке неправильно ругали, я бы расстроился? Безусловно. Почему же мне было не радоваться, если меня хвалили в неправильной статье? Тем более, как выяснилось впоследствии, эта статья нас просто выручила.
Мы поставили на «Верблюда» схему контроля, которая проверяла число импульсов по принципу «чет — нечет». Если рабочий импульс отсутствовал, схема контроля сама выключала станок.
И все же наша система была не слишком надежной. Сама по себе магнитная лента растягивается и деформируется при движении, записанные сигналы иногда пропадают, или, что еще хуже, могут появиться ложные сигналы. Проверить, что с лентой, можно только по продукции — на ленте ведь не остается видимых следов записи. Кроме того, возможны фазовые погрешности, вызванные ошибками поворотного трансформатора, фазовые искажения от перекрестной модуляции и нелинейных искажений сигналов, колебания фазы в результате перекоса щелей магнитной головки магнитофона, ведущего и направляющего роликов. В общем, нашему «Верблюду» не хватало многих качеств, которые имел, но, вероятно, не осознавал в себе Григорий Михеевич.
У генерального директора нашего завода есть такая любимая шуточка, которую он повторяет на всех собраниях: «Уважай автоматику, люби ее, следи за ней — подведет, собака!»
Первое время я так и делал, тем более что у моего станка появится то мастер, то кто-нибудь из ОТК, то просто любопытные. А я только ходил кругом и хвастался, в меру своих способностей показывая, что я ничуть не хвастаюсь.
Но затем я стал все чаще сматываться в мотобокс. Там меня и нашли. За мной прибежала девушка из ОТК. В мотобоксе нет телефона.
Перед «Верблюдом» толпилось много людей. Станок стоял. Начальник ОТК Малимон, увидев меня, многозначительно сказал:
— Кошку в мешке не утаишь.
Я только потом сообразил, к чему он это. В ту минуту мне было не до того. В большом металлическом ящике, куда станок ссыпал готовые детали, лежали странные штуки. Сплошной брак. Даже не брак, а черт его знает что. Они должны были иметь ступенчатый профиль. Но никаких ступенек не было. Все детали приобрели такую несуразную форму, словно это было специально подстроено.
Нам все это сошло с рук, как рассудительно заметил Виля, только потому, что уже напечатали статью в заводской газете. Не писать же им опровержение с карикатурами вместо портретов.
А маг я возвратил в клуб. В целом виде. И он снова крутит там «летку-енку».
Виля произвел разборку своего мотоцикла, как выражаются теперь ученые, на молекулярном уровне и намеревался довести этот уровень до атомного. Мелкие части в беспорядке валялись на полу.
— Нужно сделать лабиринтный сальник вдвое тоньше и поставить дополнительный из резины, — сказал я. — Повысится разрежение кривошипной камеры.
— Ты бы лучше выточил из стали гайку, которая крепит глушитель, — заметил Николай. — Алюминиевые ломаются.
— Пора бы и нагар удалить, — потребовал я, рассматривая разобранные детали двигателя.
— И кольца нужно поменять, — подхватил Николай. — Много масла льешь. Они совсем закоксовались…
— Борис Осипович Гопник, — оттянул Виля вбок свою бородку, — рассказывал, что знаменитый древнегреческий скульптор Поликтет проделал такой эксперимент. Он начал высекать из мрамора две одинаковые скульптуры. Одну из них он исправлял по указанию каждого, кто заходил в его мастерскую. Понимаете, что у него получилось?
— А кто такой этот Гопник? — заинтересовался Николай.
— Пассажир. Я его возил вчера в Борисполь. В аэропорт.
— Историк?
— Нет, спортивный журналист. Выглядит не старше меня. А говорит — уже полста. Дочка замужем. Говорит — никогда не пил, не курил. Поэтому сохранился. И тут же пригласил выпить. У меня из-за него план вчера погорел.
— Почему?
— Разговаривали. У него своя теория. Вот вы считаете, что все в природе целесообразно?
— В общем, конечно, — осторожно сказал Николай.
— А он говорит, что это нам только кажется. Факты лежат на поверхности и стали для нас слишком привычными. Поэтому все понятно: рыбы имеют обтекаемую форму, чтоб лучше двигаться в воде. Одуванчику нужны эти парашутики-летучки, чтоб расширить свое, так сказать, жизненное пространство. И фотосинтез, и нервная система, и движения животных за счет сокращения мышц кажутся нам понятными и целесообразными. А почему, спрашивает Гопник, природа не пошла по пути таких выгодных приспособлений, как колесо или радиосвязь?
— И почему же? — страшно заинтересовался Николай.
— Гопник говорит, что эволюция не прямой процесс, что многое зависело от случайностей, от действия наследственности и изменчивости, от естественного отбора и мутаций. Но потом начинает казаться, что все происходило по строгой схеме.
— А в истории? — спросил я. — Тоже так?
— До истории мы с ним не добрались, — разочарованно ответил Виля. — Он и так чуть на самолет не опоздал.
«А как в жизни отдельного человека? — думал я. — Тоже действие случайностей, наследственности и изменчивости?.. А потом все кажется последовательным и целесообразным?»
Недавно я слушал лекцию, специально посвященную второму закону термодинамики. Лектор говорил, что все естественные процессы идут в направлении нарастания беспорядка, или, иначе, энтропии. Но жизнь — это непрерывная борьба с общей тенденцией к дезорганизации, хаосу, борьба за негэнтропию системы — за пищу, информацию, счастье.
И должно быть, каждый человек в этой борьбе с энтропией стремится к постоянству и равновесию. Отбрасывая случайности, сопротивляясь им.
В соседней квартире распирали стены «очи черные, очи страстные». Там жил радиолюбитель девятиклассник Сережка Сватов, сын нашего главного технолога. Я однажды был у Сережки. Самодельный магнитофон, построенный, по-моему, на базе электрического полотера и трехколесного велосипеда, Сережка соединил с десятком динамиков, растыканных по всем углам. К своему сооружению он пристроил самодельный пружинный ревербератор. Эта штука обеспечивает послезвучание, музыка в комнате гремит, как орган в соборе. И Сережка, по-видимому, совсем не собирался держать в тайне от соседей звуковые преимущества своего сооружения.
Вера плакала под эту музыку. А я не могу, когда она плачет. Когда просто так стоит против меня, ничего не говорит и не всхлипывает, и даже лицо ее не меняет выражения, а из глаз текут слезы. К тому же она подкрашивает ресницы, и я боюсь, что краска попадет ей в глаза.
— Ну хорошо, — говорю я. — Ну не надо. Пусть все будет, как было. Пусть все будет, как ты хочешь.
Слезы текут по-прежнему, но Вера говорит так, словно не плачет. Спокойно. Тихо. Сосредоточенно:
— Я не могу без тебя. Я не умру. Буду жить по-прежнему. Но для меня все кончится.
— Тогда давай сделаем так, как я предлагаю! — почти кричу я. — Оставь мужа! Будем жить вместе! Как люди! Не тайком!
— Но зачем ты мне это говоришь? — Слезы вдруг у Веры высохли, и лицо ее сразу удивительно похорошело. — Семь лет разницы. Что скажут твои родители? А ребенок?
— Тогда не нужно было мне так сближаться с Виктором.
— Мы бы иначе не могли так часто видеться.
Это, конечно, правда. Все произошло само собой. Я не мог бы с ней так часто видеться, если бы вокруг не знали, что я дружу с ее мужем, Виктором. С Виктором, а не с ней.
Но я не могу дружить с Виктором. Это прекрасный парень. Он в тысячу раз лучше меня. Я вообще не понимаю, как может Вера любить кого-нибудь, кроме него. Я этого не понимаю, но никогда не говорил с ней об этом. Виктор у нас запретная тема.
Он ко мне очень хорошо относится. Уважает меня. Он в курсе всех моих дел. Кроме этого. Ему даже в голову не приходит, что его могут так подло обманывать. Он нормальный человек. Как все. Это мы с ней ненормальные.
