– Еще бренди?
– Ну разве что чуть-чуть.
– Вот, нашла! Сейчас-сейчас… – Джорджиана зашуршала страницами. – Ага, вот! Тезей говорит: «По-моему, Стена тоже должна напугаться, раз она обладает всеми чувствами». Или надо произносить аристократичнее?
– Нет-нет! Здесь как раз надо изобразить выговор автомеханика из Центральной Англии. Как у Бони Фишвика.
– А кто таков Бони Фишвик?
– Наш школьный священник. «Не исделали мы того, что нам надлежало исделать»!
– Сейчас, еще раз попробую. Добавить бренди?
– Только на понюхать.
Мало-помалу мы втянулись. Фисба у Джорджианы получалась значительно резвее, чем у моего одноклассника Корбетт-Берчера.
– Слушай! – сказал я. – Если ты встанешь вот здесь на диван, а я на оттоманку, то этот торшер замечательно может изображать Стену.
– Здо́рово! Кстати, Берти, я тут подумала…
– Это меня не удивляет, старушка. Ничуть. Думай дальше.
– Думала я вот о чем. Ну помнишь: «Пресечение поползновений распутной женщины добродетельным адвокатом на глазах у целомудренной невесты»?
– Мы вроде уже эту идею отринули.
– Да, но что, если заранее предупредить Вуди? Тогда он не будет ржать, когда я начну за ним ухлестывать. И вообще никаких недоразумений не будет. И мне роль сыграть проще.
Я покачал стакан в руке, глядя, как плещется бренди – точно так же плескались мысли у меня в черепушке. С высоты оттоманки, на которой я стоял, план казался многообещающим. Полностью застрахован от сбоев и ошибок, я бы так выразился.
– Черт возьми, это гениально!
– Спасибо. Ну что, я поговорю с Вуди или лучше ты?
– Я думаю, от тебя он лучше воспримет. Меня он до сих пор еще не совсем простил за те приставания к Амелии.
Снова вспомнив колледж Гонвиля и Кая, я пошатнулся и чуть не слетел с оттоманки.
– Назначим на понедельник, без пяти три, – сказала Джорджиана. – Как раз инструктор по теннису должен прийти.
– Вуди еще будет здесь?
– Да, он уезжает последним поездом. Ему во вторник выступать в суде.
– На чем мы остановились?
– «И я верна не меньше чем Шафал»…
– «Целуй сквозь щель: уста твои так сладки»!
Я наклонился вперед, отыгрывая поцелуй, как давным-давно в школьном спектакле, когда какой-то младшеклассник, не помню его имени, исполнял роль Стены, вытянув перед собой руку с раздвинутыми пальцами, обозначающими щель.
Возможно, в тот раз я запил школьный ужин всего лишь стаканом лимонада. Во всяком случае, не полпинтой первоклассного бренди сэра Генри. А может, уста, к которым я тянулся в Мелбери-холле, манили сильнее.
Не знаю уж по какой причине я оступился и рухнул с оттоманки. Падая, я инстинктивно схватился за торшер. Это чуть замедлило падение и смягчило удар, который пришелся по Джорджиане. Она, уже не впервые за время нашего знакомства, шлепнулась на пол.
Когда грохот затих, в коридоре послышались чьи-то гневные шаги.
Мы с Джорджианой переглянулись и, не сговариваясь, бросились к окну, хотя, конечно, Джорджиана чуть замешкалась, поднимаясь с обюссонского ковра, и таким образом я ее опередил. Раз – поднялась оконная рама, два – нога перекинута через подоконник, три – удар черепа о деревянную перекладину… Обернувшись, весь уже снаружи, я вновь испытал сильнейшее искушение чмокнуть Джорджиану на прощание, но кто-то уже дергал запертую дверь и вовсю лупил по ней кулаками.
– Стой, ворюга! – крикнула Джорджиана.
Я послушно остановился, но она замахала на меня руками, не переставая выкрикивать:
– Стой, ворюга!
Вустеры соображают быстро. Я понял, что она задумала, и со всей возможной скоростью обратился в бегство.
Чтобы успокоить нервы и прочистить мозги, я вытащил портсигар и, проверив, не видно ли меня из дома, закурил. Джорджиана, должно быть, объяснила разъяренному сэру Генри, что застала в библиотеке взломщика. А потом уговорила не вызывать полицию, поскольку ничего не пропало. Очевидно, лучше мне пока что никому не попадаться на глаза. Пусть сначала все успокоятся и сэр Генри удостоверится, что никакой бесчестный библиофил не похитил «Историю крестовых походов» в пяти томах, в переплете из телячьей кожи, с потемневшим от времени форзацем.
В задумчивости я забрел не то чтобы в настоящий лес, а нечто вроде рощицы. Там росли кедры, вязы и еще какие-то деревья, в темноте не разобрать. Может быть, березы. Высокие такие, стройные. Под ними я и остановился.
Днем я пропустил время, когда прислуга пьет чай, позже пообедал куском говядины с редькой, заел чеддером, а коньяк помог все это утрамбовать. Над головой у меня подала голос какая-то птица – наверное, козодой. Сначала как будто стрекотание, а потом причмокивание. Хорошая вещь – сад, а роща теплой летней ночью в Дорсете вообще рай, и в Месопотамию ехать не надо, или где там по теории леди Джудит он находился.
Не знаю, откуда у меня так не вовремя взялись эти древесные мысли. Спросите у кого угодно в клубе «Трутни», и вам скажут, что Б. Вустер по сути своей городской житель – человек ресторанов, театра и асфальта. У меня, может, наберется с полдюжины твидовых костюмов, даже брюки-гольф и охотничья кепка, но au fond[40], как говорят французы, я не приверженец деревни.
И все же той восхитительной ночью меня пробрало и во мне пробудился внутренний простак-деревенщина, с соломой в волосах и щербатой улыбкой. Я сел на землю, прислонившись спиной к стволу, и постарался изгнать из мыслей всяческих Венаблзов и Хаквудов. Просто дышал ночным душистым воздухом и вспоминал, какое счастье жить на земле, при всех упущенных мячах.
А потом какое-то существо с тысячей лапок попробовало забраться мне в штанину. Вот в чем беда: такие блаженные моменты на природе слишком мимолетны. Реальность не дает о себе забыть.
Часы показывали несколько минут после полуночи. Я знал, что ровно в половине двенадцатого Бикнелл, подобно добросовестному тюремщику, обходит дом и запирает все двери. Моя убогая каморка находилась, как мы помним, на четвертом этаже, с видом на конюшню. С передней стороны Мелбери-холла шла зигзагами пожарная лестница с красивыми перильцами на уровне второго этажа – надо полагать, возле хозяйской спальни. С обратной стороны дома таких удобств не было предусмотрено. Видимо, слугам полагалось в случае пожара спускаться по простыням или попросту прыгать из окна.
Наверное, Джорджиана сумела успокоить старину сэра Генри. Сперва свет погас в библиотеке, потом и в окнах второго этажа, в том числе в самой большой спальне. Все было тихо, не бежали из деревни местные констебли и сонные вассалы, разбуженные своим феодальным сеньором. Потом засветилось одно окошко во втором этаже – должно быть, в приятной, но скромной комнатке, куда хозяева поместья поселили осиротевшую родственницу, Соню Как-ее-там-звали-у-Толстого. С этой стороны пожарная лестница тоже была, хотя и без вычурных перил. Я представил себе, как Джорджиана, прежде чем погасить свет, сидит и правит рукопись.
По всему, этой ночью мне не суждено было собрать смотанные с клубка забот нити[41]. При ясном свете дня человеку в моем положении, конечно, сразу стало бы понятно, что главная задача – не сделать еще хуже. Наверняка поблизости нашелся бы сеновал или конюшня, где можно прекрасно выспаться. Может быть, даже лучше, чем на жестком ложе в комнате для приезжего слуги.
Увы, дело происходило не при ясном свете дня; скорее наоборот. Как бывает июньской ночью в Англии, вдруг резко похолодало. Идея устроиться на ночлег с лошадками мне разонравилась. Зато показалось весьма разумным залезть на пожарную лестницу, пробраться на южную сторону, к окошку Джорджианы, постучать в стекло и через ее комнату прокрасться к себе. Я представлял себе, как Джорджиана откроет окно герою – восхищенный взгляд и поцелуй перед сном мне обеспечены.
Когда я учился в школе в Брэмли, как раз по такой пожарной лестнице лазил на крышу – мы там встречались с приятелем из другого дортуара, веснушчатый такой был мальчишка по фамилии Ньюком, он потом стал священником. Нашим тайным пирушкам при луне положил конец тапок преподобного Обри Апджона, однако сейчас я вновь, как в детстве, испытал захватывающее чувство приключения.
Пожарная лестница Мелбери-холла была основательная, прочная, прямо-таки делала честь строителям. Она не скрипела и не шаталась. Я постарался побыстрее миновать окно, за которым, по моим расчетам, располагалась хозяйская спальня, поднялся еще на один этаж и остановился, озирая окрестности. В лунном свете нетрудно было разглядеть беседку в саду и парк за ней. Обогнув угол дома, я подобрался к окну Джорджианы. Свет в ее комнате все еще горел.
Я постучал в стекло – тихонько, чтобы не испугать милое создание. Прислушался – нет ответа. Я постучал громче – опять ничего. Вот не думал, что Джорджиана туга на ухо. Я застучал со всей силы, и в награду за мои старания раздался приглушенный вскрик, звук шагов, и шторы наконец-то раздернулись.
