Муж кивает и идет домой. У него есть дом, есть куда вернуться, перейдя через Альпы. И он правильно сделал, что вернулся.
А я, я, каждую секунду своего бытия так стремящийся к дому, мной же безжалостно разрушаемому, ему завидую. Двери лифта закрываются, обрывая последнюю надежду. Скрипит пол, будто заезженная пластинка с песней Лили Марлен, которой заслушивались солдаты Второй мировой по обе линии фронта: «И если со мной случится несчастье, кто будет стоять у фонаря, как когда-то Лили Марлен, как когда-то Лили Марлен?»
Я еду вниз в раскачивающейся, трясущейся камере, а на меня вновь, ближе к первому этажу, наползают видения. Видения, что я по одну из линий фронта, по одну из щелей черт, под которой лишь пропасть, шахта небытия. Свет то гаснет, то начинает мерцать. Я будто снова в окопе, в тесном низком блиндаже. Начало боя. Артиллерийский обстрел. Артподготовка нас накрывает с головой. Взрывы справа и слева, земля дрожит, вокруг сплошной ад.
– Слушай, – говорит лейтенант, – давно хотел спросить, у тебя есть невеста?
– К чему такие вопросы в начале боя?
– Думаю вот, если ты вдруг погибнешь, будет тебя кому оплакивать, сержант?
Я улыбаюсь, а перед глазами образ. Девушка в белом платье. Стоит, запечатленная на миг и на всю вечность камерой глаза в дверном проеме, словно в рамке фотокарточки.
– Есть, – достаю фотку и протягиваю офицеру.
– Ух ты, – восклицает лейтенант, – какая красавица!
– Да, красивая.
– Слишком хорошая для тебя, сержант. Как ее зовут?
– Лиза…
– Лиза. А почему она никогда тебе не пишет и не звонит? – с недоверием смотрит на меня лейтенант.
– И хорошо, что не звонит. Не звонит и не пишет, значит, у нее все в норме.
Сержант с недоверием оглядывает меня и начинает насвистывать песенку французских добровольцев. Простенький марш, разорванные отдельные фразы, под шаговый ритм:
Смерть, смерть, смерть из-за каждого куста.
Мой бог, дай мне сил обезуметь не совсем.
Мой дом родной, как далек ты от меня.
Ложь, ложь, ложь, что за правду я дерусь.
Знай, мать, знай, жена, я домой уж не вернусь.
И только пыль, пыль, пыль, занесет память о солдате…
– Пыль, пыль, пыль… – сплевывает лейтенант, будто подчеркивая, что все мои слова ложь и пыль.
– И потом, некогда ей звонить и писать, – подумав немного, для достоверности и убедительности добавляю я.
– Это почему? – удивляется лейтенант, прекратив свое недоверчивое мурлыканье.
– Мы ждем ребенка.
Мария Воронова
Непрошеные гости
Вера не стала звать непрошеную гостью в дом, а повела ее на берег озера. Зная о пристрастии жены к воде, Аркадий выстроил там красивую, хоть и несколько вычурную беседку, но Вера предпочитала сидеть на старой иве, гладить шершавую, нагретую за день солнцем кору и думать, как, наверное, неудобно так вот нависать над озерной гладью.
Незаметно опустились тихие июньские сумерки, и темная вода лежала неподвижно, отражая, будто в зеркале, небо и старые дубы с еще не окрепшей листвой на узловатых ветках.
– Слушаю вас, – гостья медлила, и Вера заставила себя улыбнуться.
Кажется, она видела это милое, с неопределенными чертами веснушчатое личико на работе у мужа. А может быть, и нет. Такие девушки встречаются часто, и ни мужской, ни женский глаз подолгу не задерживается на них.
– Говорите же, – сказала Вера уже с раздражением.
И гостья, важно округлив пухлые губы, довольно небрежно обрисованные природой, заговорила.
Вера слушала признание девушки в том, что та, оказывается, беременна от ее мужа, смотрела на желтые пятна одуванчиков в изумрудной траве, на какие-то другие, тоже желтые цветы, растущие по кромке воды, и думала, как быстро все меняется. Кажется, еще вчера трава только начала пробиваться из-под земли, а вот уже и цветы, и скоро нальются соком ягоды. Не успеешь оглянуться, как ребенок в утробе этой девки тоже созреет и появится на свет.
В дупле старой ивы у Веры был оборудован тайничок, где она хранила сигареты.
Достав их, она закурила, выпуская дым прямо в лицо непрошеной гостье, и поморщилась. Ситуация настолько пошлая, что трудно найти слова, чтобы не сделать ее тошнотворной. Почти невозможно. Спрашивать «любите ли вы моего мужа?» глупо. Понятно, что любит. Может быть, не больше жизни, но больше, чем ипотеку, универсам «Всенародный», пропитанное пивом тело на диване и отсутствие перспектив.
– Аркадий Николаевич ведь уже не молод и не очень здоров, – сказала Вера тихо, – неизвестно, как ему аукнутся все эти потрясения.
– Ничего, – ответила девушка упрямо, и в ее ласковых серых глазах промелькнуло что-то бульдожье, – я поэтому и пришла к вам. Чем быстрее мы все сделаем, тем легче будет каждому из нас.
– Вот как?
– Он все равно уйдет ко мне, не сейчас, так после рождения ребенка. Сколько ему на это понадобится? Полгода, год? Он будет мучиться, но и вы тоже станете страдать, потому что не сможете не замечать его метаний, верно?
Вера глубоко затянулась и медленно выдохнула, наблюдая, как тает в вечернем темнеющем небе тонкая струйка дыма.
– Если бы вы были женой, а не любовницей, милочка, то знали бы, что хорошие жены умеют не замечать многое. Очень многое, моя дорогая.
Вера постучала по сигарете, стряхивая длинный столбик пепла. У нее были безукоризненной формы руки с идеальным маникюром, и вообще она обладала породистой, аристократической красотой. «Как можно было променять меня на эту дворняжку?» – подумала она без особой горечи, поскольку знала ответ.
– Я хочу вынашивать ребенка спокойно, знать, что он родится в браке и что рядом будет человек, который станет заботиться обо мне, – напористо продолжала девушка.
– Последний пункт вряд ли получится реализовать, – улыбнулась Вера, – Аркадий Николаевич очень занят на работе. Вероятно, он окружит вас услужливым и компетентным персоналом, но сам не станет гладить вам живот и подносить по ночам халву с солеными огурцами.
– Неважно. Просто, если мы знаем, чем все кончится, зачем тянуть?
– Это вы знаете, вернее, хотите, чтобы все кончилось именно так.
– Аркадий тоже. Не думайте, что я злая и эгоистичная, но раз оно все так вышло, надо принять решение, которое устроило бы всех. Я готова уговорить Аркадия, чтобы он оставил вам дом и выделил большие алименты, и все что хотите из материального, я с ним не ради денег.
– О, неужели? – Вера засмеялась. – Вы хотите сказать, что, будь мой пятидесятилетний лысый пузатый муж, страдающий гипертонией, школьным учителем, вы стремились бы вступить с ним в брак столь же самозабвенно?
Гостья промолчала.
– Короче, девушка, идите домой. Мы с мужем все же не чужие люди, обсудим ситуацию в семейном кругу и потом сообщим вам о принятом решении. Или не сообщим.
Девушка поднялась, машинально отряхнула дешевенькие джинсы, и Вера с неприязнью передернула плечами: как жаль, что она разрешила ей сидеть на своем дереве.
– Вы подумайте, – девушка попыталась изобразить улыбку победительницы, но получилось это у нее плоховато, – если мы решим все быстро и мирно, то ваше останется при вас.
– Спасибо за совет. И вы подумайте, милочка. Например, о том, что ребенок может еще и не родиться. Уж я-то это знаю…
Гостья ушла, а Вера осталась сидеть на берегу, зябко кутаясь в шерстяной платок и вдыхая свежий запах озерной воды. Налетел небольшой ветер, и легкие волны неторопливо заплескались о берег, смывая с песка все следы.
Она права, безнадежно думала Вера, закуривая новую сигарету. Все кончится именно этим. Как можно устоять перед младенческими щечками, бархатным затылочком, сладко пахнущим молочком… Перед первым словом «папа» и перед крепким объятием маленьких рук, когда тебя обожают только за то, что ты есть, такой большой и надежный? И потом, дальше, все эти гладиолусы, белые гольфы, буквари, поликлиники и много других вещей, которых она, бездетная, не знает и не узнает никогда?
Уйдет, в этом нет сомнений. Как только наберется смелости поговорить с женой, сразу уйдет. Может быть, умудренный их собственным опытом, дождется, пока ребенок появится на свет, но, увидев носик, торчащий из кружев нарядных пеленок, уже не вернется домой…
Уйдет. В конце концов, разве она сама не увела его беременностью из крепкого, продолжавшегося двадцать лет бездетного брака? Аркадий, тогда еще вполне здоровый и интересный мужчина, не разошелся бы с женой ради красавицы врача из медицинского центра, если бы не зачал с ней ребенка по случайности.
Говоря, что муж слишком занят своим бизнесом, чтобы заботиться о беременной жене, Вера лукавила. Всю беременность, протекавшую на удивление легко, она получала столько любви, внимания и ласки, сколько был способен породить отцовский инстинкт, двадцать лет не находивший применения. Вера ни о чем не тревожилась, в воображении рисуя себя матерью большого семейства. Она хотела много детей… А потом отслойка плаценты в родах, смерть ребенка и бесплодие, окончательный и бесповоротный приговор.
