Пока Ананда трудился над головой, Анил продолжала изучать скелет, пытаясь обнаружить «профессиональные признаки». Она провела с Саратом больше трех недель, они работали «в поле», не имея связи с городскими политическими кругами. Ни один человек в Коломбо не подозревал о том, что они обосновались в родовой усадьбе, быть может поблизости от места, где Моряка похоронили в первый раз. Не исключено, что здесь Моряк был значимой фигурой и его сумеют опознать. Здесь они будут ближе к истокам событий и их никто не потревожит.
В первое же утро после их приезда Ананда Удугама ушел, не сказав ни слова. Сарат был удручен, Анил озабоченно молчала. Она устроила походную лабораторию во внутреннем дворе, в неровной тени баньяна, и здесь же поместила Моряка. Сарат решил заняться своими изысканиями в большой столовой. Время от времени ему приходилось возвращаться в Коломбо, чтобы пополнить запасы и отчитаться. Телефона в доме не было, если не считать периодически не работавшего сотового телефона Сарата, и они чувствовали себя отрезанными от мира.
В первое утро Ананда проснулся рано, отправился на ближайший сельский рынок, купил немного свежего пальмового сока и сел у деревенского колодца. Он заводил беседу с каждым, кто к нему подсаживался, угощал сигаретами и наблюдал за поведением местных жителей, их особыми позами и чертами лица. Ему хотелось узнать, что здесь пьют, едят ли ту пищу, от которой щеки становятся пухлее. Полнее ли здесь губы, чем в Баттикалоа? И еще: как люди смотрят, какие здесь прически. Ходят ли они пешком или ездят на велосипеде? Используют ли кокосовое масло для приготовления пищи, мажут ли им волосы? Проведя целый день в деревне, он отправился в поле и набрал три мешка глины. Смешивая два мешка коричневой глины с мешком черной, он мог получить бесконечное разнообразие оттенков. Затем, купив в деревне несколько бутылок арака, он вернулся в валавву.
Он поднимался на рассвете, садился в квадрат, освещенный солнцем, и перемещался вместе с ним, как кошка. Иногда он глядел на череп, и этим дело ограничивалось. Он отправлялся в деревню и возвращался оттуда с разноцветной бумагой для воздушных змеев, почечным салом или пищевыми красками, а однажды притащил два старых патефона и набор пластинок на семьдесят восемь оборотов.
Из всех возможных помещений в огромном доме Ананда выбрал комнату, где прежде работал художник. Хотя он ничего не знал об истории этого места, ему понравилось освещение комнаты со словами МАКАМКРУКА и МАДАНАРАГА на стенах. Она выходила во внутренний двор, где трудилась Анил. Утром, когда Ананда приступал к работе над черепом, в его комнате звучала музыка. Тенор бодро начинал мелодию, некоторое время держался заданного ритма, но ближе к концу сбавлял темп. Заглянув из любопытства внутрь, Анил увидела Ананду, вертевшего ручку патефона. Рядом стоял другой патефон — с вылепленным из глины постаментом, на котором красовался череп. Свободной рукой Ананда мог вращать его, как гончарное колесо, влево или вправо.
Техника реконструкции была знакома Анил. При помощи булавок с красными головками Ананда отмечал толщину плоти над костью, затем накладывал поверх слой пластилина, соразмеряя его толщину с расположением булавочных головок. В конце работы он вдавит в глину тонкие слои резинки, чтобы сформировать лицо. И тогда это лицо, составленное из разнообразных предметов домашнего обихода, уподобится монстру из дешевой лавки.
Когда Сарат уехал на три дня в Коломбо, Анил почти не общалась с Анандой. Мастер, рисовавший глаза, превращался в пьяного шахтера, а тот, в свою очередь, в реставратора головы. Они с шумом передвигались по дому, не замечая друг друга; с первого же дня начатки вежливости были отброшены. Анил по-прежнему относилась к этому проекту как к причуде Сарата.
Вечером она уносила в амбар все оборудование, которое мог попортить дождь. К тому времени Ананда уже пил. Пока он не приступил к работе над головой, его привычка не внушала опасений. Теперь он легко раздражался, если кто-то переставлял его еду на кухне или когда ухитрялся порезаться перочинным ножом, что происходило регулярно. Однажды, когда она проводила замеры костей, он, пробираясь к дневному солнцу, задел саронгом о стол. Она прикрикнула на него, он повернулся и с яростью заорал в ответ. Затем последовал молчаливый и еще более яростный взгляд. Он удалился к себе, и Анил испугалась, что сейчас оттуда выкатится череп.
Вечером, выйдя из дома с фонарем, она отправилась его искать. Она была довольна, что он не явился к обеду (каждый готовил себе еду сам, но ели они вместе, молча). К половине одиннадцатого он еще не вернулся, и, прежде чем запереть дом — обычно это делал он, — она подумала, что стоит поискать его немного для порядка, и вышла с фонарем в темный двор.
Он лежал на низкой стене в бесчувствии, в одном саронге. Поставив на ноги, она взвалила его на себя и побрела назад.
Анил не любила пьяных. Не находила в них ничего забавного или романтичного. В прихожей, куда она его втащила, он рухнул на пол и мгновенно уснул. Разбудить его или сдвинуть с места было невозможно. Зайдя к себе в комнату, она вернулась с плеером. Маленькая месть. Надев на него наушники, она включила плеер. Том Уэйтс, поющий «Dig, Dig, Dig»[17] из «Белоснежки и семи гномов», проник в его мозг, и Ананда в ужасе вскочил. Должно быть, он решил, что слышит голоса мертвецов. Он закружился, словно был не в силах убежать от звуков внутри его, и наконец сорвал с головы провода.
Она сидела на ступеньках внутреннего двора. Освобожденная луна смотрела сверху вниз на то, что некогда было домом Викрамасинге. Анил прокрутила плеер до песни Стива Эрла «Бесстрашное сердце»[18] с ее замысловатым текстом. В худшие для нее времена она всегда ставила Стива Эрла. Когда она слышала одну из его песен о яростной утрате, кровь начинала гулко стучать в ушах, в движениях появлялись чувственность и тоска. Она, пританцовывая, переместилась во внутренний двор, мимо скелета Моряка. Ночь была ясной, и она оставила его здесь.
Но, раздеваясь в своей комнате, она вспомнила о нем, лежавшем под удушливой пленкой, вернулась и откинула пластик. Так ветер и ночь проникли внутрь Моряка. После сожжений и похорон он лежал на деревянном столе, омытый лунным светом. Анил вернулась к себе в комнату, великолепие музыки угасло.
Были ночи, когда Каллис лежал рядом с ней, едва касаясь ее кончиком пальца. Он спускался все ниже, целуя ее смуглое бедро, волосы, углубление внутри. Когда они были в разлуке, он писал, что любит звук ее дыхания в эти минуты, вдох и выдох, размеренные и непрерывные, как будто она готовится, как будто знает, что впереди ее ждет длинная дистанция. Его руки у нее на бедрах, лицо мокрое от влаги, ее раскрытая ладонь у него на шее. Или она сидела над ним и смотрела, как он кончает в ее быстро двигающуюся руку. Каждый слышал громкие нечленораздельные выкрики другого.
Перед ее глазами медленно брел Ананда — изнуренное тело горького пьяницы, по-прежнему без рубашки. Окидывая взглядом внутренний двор, он потирал руки и костлявую грудь, не догадываясь, что она прячется в одном из темных углов.
У ее рабочего стола он осторожно заложил руки за спину, чтобы ничего не повредить, и, наклонившись, глядел сквозь толстые стекла очков на ее кронциркули и карты регистрации массы тела, словно пребывал в тиши музея. Нагнувшись еще ниже, он обнюхал разные предметы. Научный склад ума, мелькнуло у нее в голове. Вчера она заметила, как тонки пальцы, ставшие из — за его работы коричневато-желтыми.
Ананда приподнял скелет и взял на руки.
Его действия ничуть не ужаснули Анил. Порой после многих часов напряженной работы у нее тоже возникало желание наклониться и взять Моряка на руки, напоминая себе, что он был таким же, как она. Что перед ней не просто улика, а человек, со своими достоинствами и недостатками, член семьи, житель деревни.
В момент внезапной вспышки политического насилия он выкинул вперед руки, которые ему сломали. Медленно походив взад-вперед с Моряком на руках, Ананда уложил его обратно на стол. И тут он увидел Анил. Она слегка кивнула, показывая, что не сердится, медленно встала и подошла к нему. Маленький желтый листок, слетев вниз, проскользнул сквозь ребра Моряка и затрепетал внутри.
В зеркале очков Ананды отражались две луны. Это были старые, полуразвалившиеся очки: стекла примотаны к оправе проволокой, дужки обернуты старой тканью, вернее, тряпкой — об нее можно было вытереть грязные пальцы. Анил хотелось обменяться с ним информацией, но она давно забыла тонкости когда-то общего для них языка. Она могла бы рассказать ему, каким образом измерения костей Моряка связаны с его осанкой и ростом. А он… бог знает, какие прозрения его посещали.
Когда Ананда заходил в тупик с реконструкцией черепа, он уничтожал результаты своего труда, скалывая глину. Это представлялось Анил пустой тратой времени. Однако на следующее утро он прекрасно помнил толщину и фактуру мышечной ткани и мог за двадцать минут восстановить работу предыдущего дня. Затем, немного поразмыслив, он делал следующий шаг. Как будто ему надо было разогреть себя работой, чтобы сделать прорыв и более уверенно почувствовать себя в неизвестности, лежавшей впереди. Вот почему, когда она во время работы входила к нему в комнату, смотреть там было не на что. Через десять дней его жилище больше напоминало гнездо: тряпки, лоскуты, мусор, глина, повсюду мазки краски, а на стене вверху большие буквы.
