Кох: Какое это имеет значение? Как ни верти, все равно это обанкротившаяся страна.
Вопрос: И вы полагаете, что никакие методы хозяйствования Россию не спасут?
Кох: Я думаю, что бесполезно.
Вопрос: Могут ли реформы в обычном понимании этого слова быть приемлемы для России?
Кох: Если только Россия откажется от бесконечных разговоров об особой духовности русского народа и особой роли его, то тогда реформы могут появиться. Если же они будут замыкаться на национальном самолюбовании и искать какого-то особого подхода к себе, и думать, что булки растут на деревьях… Они так собой любуются, так до сих пор восхищаются своим балетом и своей классической литературой XIX века, что они уже не в состоянии ничего нового сделать.
Вопрос: Если исходить из вашего взгляда на будущее России, то весьма безрадостная картина создается…
Кох: Да, безрадостная. А почему она должна быть радостной? (Смеется).
Вопрос: Ну, просто хотелось, чтобы многострадальный народ…
Кох: Многострадальный народ страдает по собственной вине. Их никто не оккупировал, их никто не покорял, их никто не загонял в тюрьмы. Они сами на себя стучали, сами сажали в тюрьму и сами себя расстреливали. Поэтому этот народ по заслугам пожинает то, что он плодил.
Вопрос: Насколько Запад понимает, что хаос в России может быть угрозой всему миру?
Кох: Я, откровенно говоря, не понимаю, почему хаос в России может быть угрозой всему миру. Только лишь потому, что у нее есть атомное оружие?
Вопрос: Вот именно. А разве этого мало?
Кох: Я думаю, что для того чтобы отобрать у нас атомное оружие, достаточно парашютно-десантной дивизии. Однажды высадить и забрать все эти ракеты к чертовой матери. Наша армия не в состоянии оказать никакого сопротивления. Чеченская война показала это блестящим образом.
Бедный отец, думал Виталий на кладбище.
Или, может, прав Альфред Рейнгольдович? Может все в России разучились работать и ничего не стоят? Каждого можно купить, как считает Павлик Мельников, за небольшие деньги? Виталий явственно слышал саркастический смешок Коха, явственно видел выражение ужаса в глазах отца.
И правда.
Куда все провалилось?
Гулянка на Новом Арбате шла вовсю.
Кто-то орал, звенела посуда, бабы голосили.
Отдельной кучкой сбились возле кафе длинноволосые, закрывая газетами недописанные полотна. Поддатые скотники и бурлаки пытались дознаться, что изображено на таинственных полотнах, но длинноволосые хмуро прикладывались к бутылочкам и молчали. От Нового Арбата до беседки на берегу – всего ничего, но благушинская пьянь как бы не замечала Павлика и Виталия. Чувствовали свою вину. Отводили глаза. Еще пару лет постановили на общей сходке, что алкоголь в селе будет продаваться только через «Зимние витамины». Взамен каждый получил постоянную или временную работу. Мужики, наконец, стали узнавать друг друга. У буйного скотника Федора Вешкина проснулась страсть к знаниям. Изучал «Уголовный кодекс», пытался понять, почему за простую драку дали ему когда-то три года, а теперь за самые ужасные безобразия не привлекают ни к какой ответственности. Зашел как-то к бессрочному Всесоюзному старосте Калинину. В помещении сельского совета пахло пылью и мышиным пометом, стоял ржавый советский графин на пустом столе. «Чего не пойдешь к Павлику Мельникову?» – «Это к Золотым Яйцам-та? – возмутился Калинин. – Ты кому говоришь такое? Я потомственный коммунист!» – Тем не менее, жизнь как-то налаживалась, и вдруг несанкционированный завоз спиртного, нарушение всех договоренностей!.
Виталий и Павлик устроились в беседке.
Широкий плес мерцал под огромным утопическим солнцем.
Вертелись, уходя по течению, ленивые водовороты за железной кормой затопленной баржи. Простор реки таял в знойном сиянии, в ярких бликах, в зеркальных отблесках. Вода вгрызалось в высокий берег, подмывала обрывы. Зеленый горб мыса, известного как Запорожская Сечь, выдвигался в реку, казался островком. А за мысом прятался невидимый мелкий заливчик, забитый ряской и полузатопленными бревнами – самая ужасная опасность для быстроходных катеров. Один такой, мерно порыкивая, подрагивая, лениво сплевывая в реку тугие струйки отработанной воды, как раз толкнулся в борт дебаркадера. Выпуклые скулы, коротко срезанная наклонная мачта – праздничная вещь!
Спустились на берег трое.
Под синими козырьками твердые глянцевые лбы. Под солнцезащитными очками чужие наглые глаза. Гогоча, разбрасывая окурки, заглянули в беседку. На Виталия и Павлика ноль внимания. Двое коротко стрижены, третий – накачанный, здоровый, с конским хвостиком на затылке. Вроде как бугор у них. «Сара, дура, – бубнил, – прибежала к ребе. Вот, мутит, попугай сдвинулся у нее. День и ночь орет: трахаться, трахаться! Совсем к черту забодал, соседи перестали в гости ходить. Ребе успокаивает: забей муму, Сара, тащи дурака ко мне. Дескать, живут у него две самочки. Набожные, невинные. День и ночь колдуют молитвы». – Накачанный ловко шлепнулся на скамью, чуть не столкнув с нее Павлика. – «Ну, принесла дура попугая, сдернула платок с клетки. Попугай сразу в голос: трахаться, трахаться! А самочки, правда, набожные, невинные. Стремные глазки возводят к небу. Вот, мол, дошли до Бога наши молитвы».
– Нравится? – спросил бугор Павлика.
Не ожидая ответа, встал, тяжело потоптался по траве, как медведь. Об уверенном характере говорил шрам на щеке. И еще один – синеватый, на шее.
– Богатое село? – поинтересовался.
– Да так себе.
– А чего дятел стучит?
– А в селах всегда в лесу дятлы.
– Этот, похоже, служил на флоте?
– Да ну. Клюв у него, вот и стучит.
– Да нет, морзянка это, – знающе возразил бугор. И многообещающе сплюнул под ноги Павлику: – Три точки, три тире, три точки… Ну точно! Не дятел, чистый маркони!
– Года отстукивает, наверное.
– Ладно, что не срока. – Бугор испытующе глянул на Павлика. – В косяк ты попал, пацан. Так с нами не разговаривают.
– А что такого? – голос у Павлика дрогнул, но в душе он гордился. Это ведь он выдал известному томскому дрессировщику Володе Шкаликову пятьсот баксов. Неизвестно, сколько денег из общей суммы пошло на воспитание пойманного в лесу молодого дятла, но за три месяца Шкаликов (в прошлом – японский шпион и советский десантник) научил умную птицу отзываться морзянкой на появление у дебаркадера любых незнакомых плавсредств.
– Срока, срока отстукивает…
Кивнул Павлику:
– Местные?
– Да вот, катер ждем.
– То-то смотрю, вы не в говнодавах. В таких ботиночках, как ваши, тут по улицам не пройти.
– Ну, это по погоде.
– Чего тут делали?
– Из налоговой мы, – решил напустить страху Павлик.
– Да ну? – обрадовался бугор. – Наверное к Золотым Яйцам заглядывали? – (Павлика передернуло.) – Небось, скрывает доходы?
– Он честный труженик.
– Чего? Чего? – удивился старшой. И, сплюнув, протянул: – Это какой тут дом у него?
– А вон тот. Видите? Каменный. – Павлик уже понял, зачем пожаловали в село такие незваные гости. – Но его дома нет. Он на острове. Сам видел. Вон за тем мысом. Видите? Там у него частный пляж.
– С телками валяется?
– А ему чего? Радуется.
– Ну мы его сейчас огорчим.
– Правильное решение, – кивнул Павлик.
И скромно подсказал:
– Если войдете в протоку на хорошей скорости, да развернетесь на полном ходу, всю грязную воду выплеснете на частный пляжик.
– А глубина?
– Там как раз по вашей осадке.
– Слышь, пацан, – неохотно сказал бугор, как бы прощая за что-то Павлика. – А эти Золотые Яйца, их как по батюшке?
– Они Артемычи, – уважительно ответил Павлик.
– Ты только посмотри! – удивился старшой. – Я думал, Абрамычи.
И приказал одному из своих людей, прыгая в катер: «Гони в протоку на скорости!»
Катер зарычал, поднялся на пятке. Гулкая волна рванулась на берег, размывая заиленный песок. Ревя, выплевывая с двух сторон воду, белый красавец вылетел на серебрящийся широкий плес, плавно обогнул затонувшую баржу и, набирая скорость, устремился к предполагаемой протоке. «Ты смотри, смотри, как идет!» – восхищенно выдохнул Павлик. Он прекрасно видел, как белоснежный красавец напоролся на полузатонувшее бревно. Сперва разнесся звук, будто включили электропилу, это зазвенели обнажившиеся винты. Потом полыхнуло. Взрыва, правда, не последовало, никаких особенных эффектов, но белоснежный красавец вспыхнул и теперь коптил на взбаламученной воде, как нагоревшая свеча, – сильно и некрасиво. Ошеломленные рэкетиры барахтались в зеленой жиже, стараясь убраться подальше от разливающегося по воде бензина.
