— Молодец, лихо ты фунт выторговал.
— Правда ведь? Я же и говорю, четырнадцать он наверняка стоит. Салям алейком!
И собрался было ехать дальше. Но Нуамани вцепился в него и завопил:
— Как это салям алейком?! Где у тебя совесть?
Абд ат-Тавваб уставился на него в крайнем изумлении:
— Что такое?
— Ну-ка плати, что мне причитается.
— Что тебе причитается, братец?
— Денежки за комиссию. Я тебе осла оценил? А ты хочешь зажилить мою долю?
Абд ат-Тавваб весь ощетинился и заорал:
— Какая такая комиссия, парень? Ты что, спятил?
Нуамани развел руками и огляделся вокруг, как бы призывая прохожих в свидетели.
— Ну и ну! Значит, норовишь прикарманить мои денежки? Клянусь аллахом, я тебе этого не спущу. Держите его!
Он схватил Абд ат-Тавваба за шиворот. Тотчас подскочил его брат, поднял шум и крик:
— Люди, побойтесь аллаха, что ж это такое творится? Побойтесь аллаха! Четверть часа не прошло, как на этом самом месте человека убили! Ну и денек выдался! Чего вы не поделили?
Самозванный «маклер» сейчас же обратился к нему за помощью:
— Не уходи, свидетелем будешь. Клянусь душой, я помог этому человеку оценить осла. А теперь, когда дело сделано, он не желает платить.
— Да ничего ты мне не помогал ни продать, ни купить. Вот чудеса-то, прости господи!
— Ведь я осмотрел осла и оценил его?
— Да, но…
Второй брат прервал его:
— Стало быть, ему причитаются комиссионные…
— Что ты говоришь, коли не знаешь, как дело было?
— Дядя, побойся бога. Часа не прошло, как здесь человека убили. Ну, будешь платить или нет?
— Алла, алла, алла!.. Да это разбой среди бела дня, братцы. Как же так?
От волнения он забормотал что-то невнятное. Собралась толпа, все любопытствовали, что случилось. Говорили разом, перебивая друг друга. Абд ат-Тавваб объяснял:
— Вот, братцы, этот парень привязался ко мне среди дороги, спрашивает, почем осла покупал, а я ему говорю…
А маклер наседал, твердил свое:
— У меня свидетели есть. Осмотрел я, значит, этого осла и сказал, сколько он стоит, какая ему цена, какие у него ноги, зубы…
Свидетель поддакивал:
— Могу подтвердить, братцы. Сам видел, как он ему ноги ощупывал, в зубы глядел, под хвост…
Прохожий редко вникает в суть дела. Для него главное — решить спор. Он не станет докапываться до истины, разбираться, выслушивать обе стороны и свидетелей, терять целый день, чтобы вынести справедливое суждение. Поэтому один из собравшихся решительно сказал:
— Плати ему десять пиастров, и пускай идет себе с миром.
— Нет уж, спасибо. Стану я руки марать из-за десяти пиастров. Он купил осла за тринадцать фунтов. И должен мне пятьдесят пиастров, самое малое. Это будет по справедливости. Как же так? Денежки-то мои, законные…
* * *
Абд ат-Тавваб продолжал путь вконец удрученный. По требованию толпы ему пришлось слезть с осла и уплатить пресловутому маклеру пять пиастров. Однако в деревню он въехал преобразившийся. Собрал последние силы, чтобы казаться веселым и убедить всех сбежавшихся посмотреть на осла, что он, Абд ат-Тавваб, совершил неслыханно удачную сделку. Вновь и вновь повторял он всем и каждому:
— Маклер оценил его в четырнадцать фунтов, а я купил за тринадцать. И еще маклера провел за нос, дал ему всего пять пиастров!
Глаза его радостно блестели, когда он видел действие своих слов, а собравшиеся, в свою очередь, ощупывали ноги, хвост, спину осла, заглядывали ему в зубы, похлопывали по бокам и говорили:
— Нет, ничего, хорош. Стоит этих денег. С покупочкой тебя. И всего пять пиастров? Да ты впрямь провел за нос маклера!
Родился в 1931 году в деревне аль-Хасайна, в провинции Дакахлия. Учился в религиозной средней школе города Мансура. Высшее образование получил на отделении арабской филологии Каирского университета и на педагогическом факультете университета Айн-Шамс. По окончании университета в 1959 году четыре года работал преподавателем арабского языка в школе, затем перешел на работу в Академию арабской филологии.
Выпустил первый сборник рассказов «Девушка в городе» в 1960 году. С тех пор опубликовано еще три сборника рассказов: «Смутная улыбка» (1963), «Люди и любовь» (1969) и «Иллюзии и реальность» (1972), а также повесть «Возвращение в ссылку» (1969), посвященная жизни и деятельности известного египетского журналиста и общественного деятеля Абдаллы ан-Надима.
Рассказ «Вопросы и ответы» опубликован в журнале «Аль-Хиляль» в августе 1969 года.
Перевод В. Кирпиченко
Они только что покончили с курицей, которую старшина Ахмед привез из деревни. Сержант Авад вытер руки о газету, служившую им скатертью во время пиршеств, которые устраивались всякий раз, как кто-либо возвращался из краткосрочного увольнения, от родных. Скомкав газету и отшвырнув ее прочь, он сказал:
— Противник побежден!
Махмуд, рядовой, еще не успевший выслужить ни одной нашивки, но любимый всеми за свой веселый нрав, отозвался:
— Ну нет… бой только еще разгорается!
Держа в руке обглоданную куриную лапку, он выбирал глазами подходящий для мишени камень. Забава всем понравилась, и они принялись метать объедки курицы и скомканные обрывки газет в мнимого противника. Потом Бекр, мобилизованный азхарист[32] выпрямился и торжественно возгласил нараспев: «Возьми четырех птиц и разруби их на части, потом положи каждую часть на гору и позови их, и они прилетят к тебе — истину сказал великий аллах»[33].
Махмуд откликнулся:
— Эти уж не прилетят, даже по приказу самого батальонного командира.
Старшина Ахмед, прозванный «Философом», быть может, потому что закончил философский факультет, а может, по той причине, что скупые слова, которыми он изредка прерывал свое постоянное молчание, всегда вызывали споры, сказал:
— Времена чудес минули!
Сержант Авад, инженер, который был мобилизован одновременно с Ахмедом и всегда выступал его противником в спорах, возразил:
— Чудесам нет конца. Просто каждому веку явлены свои чудеса!
Тут вмешался шейх Бекр:
— Чудо есть нечто, выходящее за рамки обычного. Аллах творит чудеса посредством людей, отмеченных даром пророчества.
Но Авад стоял на своем:
— И в наш век бывают чудеса. Изменился только их смысл. Чудо уже не просто нечто, выходящее за рамки обычного. Оно вполне возможно. Чудо нашего века в том и заключается, чтобы знать границы возможного.
Махмуд рассмеялся.
— Возможное, граничащее с невозможным, заключается в том, чтобы шейх Бекр привез нам из деревни вот такую же курицу.
Шейх Бекр воскликнул:
— О неблагодарные, вы не помните добра! Забыли, как два месяца назад наелись до отвала крольчатины? Что ж делать, когда мне уже третий месяц не дают увольнения!
Потом, обернувшись к старшине Ахмеду, он спросил с тоской в голосе:
— Ну как там, в деревне? Я по людям соскучился, по всякой живой душе!
Несмотря на волнение, прозвучавшее в вопросе шейха, Ахмед не спешил отвечать. Он заметил, как после этих слов на лицах окружающих его товарищей появилось выражение горечи. Так бывало всякий раз, когда кто-нибудь из них возвращался из деревни после увольнения. Подобный вопрос задавали неизбежно, быть может, в ином виде или в иной связи, но его задавали, и настроение сразу менялось, всех охватывало общее чувство горечи.
Начинают ли они, как и он, это сознавать? Замечают ли здесь нечто необычайное? Понимают ли, что совершающееся здесь отражает, словно в зеркале, то, что совершается там? В его родной деревне или в деревне любого из них?
— Все благополучно… живы-здоровы, шлют привет.
Ответив, он оборвал свои мысли и нарушил молчание, словно стремясь оттянуть время. Он не думал о бессодержательности такого ответа. Он думал лишь, что там, в деревне, он ответил примерно так же, когда ему задали подобный же вопрос: «Скажи, как там у вас, в армии?»
Это тоже было после обильного ужина. Но тогда устроили настоящее пиршество, не то что здесь! И тогда поначалу царила атмосфера возбужденной радости, сыпались бесчисленные вопросы обо всем вообще и ни о чем в частности. А под конец, после еды, питья и душевных излияний, вставал этот обескураживающий вопрос, который означал, что веселье кончилось и начинается серьезный разговор. Там тоже ощущали бессодержательность его ответа, и вновь задавали этот вопрос, уже в иных словах. Но независимо от слов смысл их был всегда тот же, и выражали они просьбу:
— Расскажи о том, что ты видел.
Там он вглядывался в глаза, устремленные на него, и угадывал в глубине их одно и то же — безграничное желание знать правду, безграничный страх перед неведомым, мучительное сомнение, роковое и невыносимое для них. А для него главное состояло не в том, чтобы найти в себе мужество сказать им правду. Главное было знать все, о чем его спрашивают, и суметь рассказать то немногое, что он пережил, — а кое-что, по крайней мере, ему довелось пережить, увидеть и совершить.
