Возможно, как я уже отмечал, пытаясь перебрать в уме все пришедшие мне варианты твоих ответов, что ты сразу же разочаруешься такому бестактному вопросу и наотрез откажешься на него отвечать, а возможно тебя лишь удивит его глупость и кажущаяся неуместность, а может быть ты сразу же предложишь в качестве ответа цифру, вычтя дату твоего рождения из сегодняшнего числа. Но от всех этих вариантов мне бы хотелось предостеречь тебя, ибо, задавая этот вопрос, который, на мой взгляд, является совсем не таким простым как-то может показаться, я хотел услышать от тебя не цифру, не число, и уж тем более я не хотел вместо ответа натолкнуться на враждебную стену непонимания – я просто хотел, чтобы ты, мой милый читатель, задумался о том, что такое есть возраст, и на сколько лет ты себя ощущаешь? И как это ощущение меняется по мере того, как годы скользят мимо нас, словно волны?
Возможно ты захочешь адресовать такой же вопрос мне. Что ж, я не назову тебе точной цифры, не только потому, что как только она стала больше некоторого значения, она стала меня расстраивать, но и потому, что не ощущаю ее связи с моим возрастом, который, как мне кажется, я чувствую. Могу себе представить, что мой ответ выглядит для тебя слишком витиеватым, но тогда я совершенно не могу себе представить твою реакцию на то, что я скажу о своем возрасте далее, ибо человеку, привыкшему воспринимать свой возраст как некое число, которое с каждым отпразднованным днем рождения увеличивается на единицу, покажется странным то, что в течение одного и того же непродолжительного периода я ощущаю свой возраст всегда по-разному – иногда мне кажется, что мне вновь семнадцать, иногда – что я дряхлый, девяностолетний старец.
Загадка возраста заключается в том, что существует возраст нашего тела, и это именно некоторое число, увеличивающееся с каждым годом на единицу, и возраст нашего «Я», которых у каждого из нас тысячи и которые сменяют друг друга непредсказуемым образом. Мы меняемся, каждый раз словно рождаясь заново, в образе нового человека, и потому с возрастом мы чувствуем себя моложе. И это еще одна загадка – условия которой известны каждому, но вряд ли существует тот, кто смог ее разгадать. Когда нам пятнадцать, мы чувствуем се6я настолько мудрыми, наполненными знаниями и жизненным опытом, что мы с легкостью заменяем свои пятнадцать на, как минимум, пятьдесят, ибо именно на этот возраст мы себя и ощущаем. Но вряд ли существует хоть один пятидесятилетний человек, который чувствует себя на пятьдесят. Он, напротив, свои пятьдесят с легкостью заменит на пятнадцать, ибо часто будет ощущать себя именно на этот возраст. Говоря о возрасте, о том, как ощущает себя человек на разных этапах своего фактического возраста, я не могу не привести замечательных, точных, емких, наполненных неповторимым чувством юмора, слов Марка Твена : "Когда мне было четырнадцать лет, мой отец был так туп, что я едва выносил его. Когда же мне стукнуло двадцать один, я поразился, как поумнел старик за эти семь лет»11.
Каждый раз, перечитывая эти замечательные слова Твена, не перестаю удивляться тому, как изящно он выразил проблему возраста и соответствующего ему мировоззрения. Вряд ли кто-нибудь скажет точнее этого замечательного писателя; мне же лишь остается предостеречь тебя, мой милый читатель, от так часто и так несвоевременно приходящих мучительных размышлений о несоответствии возраста своего «Я», который меняется вместе с ним, возрасту тела, которое тоже меняется, но в отличие от нашего «Я» вполне закономерно, предсказуемо и размеренно, и которое в своих изменениях с каждым нашим днем рождения становится на год старше. Сегодня нам семнадцать, завтра шестьдесят, а потом мы снова ощущаем себя на двадцать лет! Что ж, поприветствуем изменения, ибо именно их закономерное возникновение мы не сможем изменить, даже призвав на помощь тысячи наших сменяющих друг друга «Я».
Итак, размышляя вместе с тобой, мой вдумчивый (в чем я нисколько не сомневаюсь) читатель о прошлом и будущем, нарисованном в нашем воображении спутанными сетями представляемых нам событий, в которые лишь немногим из нас впоследствии удается угодить, мы не можем не затронуть всех волнующую нас тему скорости течения времени, ибо с возрастом она становится так стремительна и навязчива, превращая время, прежде запомнившееся нам в проведенной неге, в нашего немилосердного, беспощадного ко всем мольбам палача.
Признаюсь, эта тема начала волновать меня достаточно рано. Впрочем, поговорив потом о волнующем меня явлении со многими знакомыми и друзьями, мы сошлись к среднему возрасту в двадцать лет, когда такие мысли приходят в голову и впредь остаются в ней навсегда. Двадцать после некоторых размышлений не представляется такой уж случайно цифрой; именно в этом возрасте для обычного человека наступает период изменений жизненных обстоятельств, а если не обстоятельств, как чего-то материально ощутимого в их проявлениях, то по крайней мере социального статуса как чего-то метафизического. В любом случае, какими бы изменениями не сопровождалась жизнь человека в этом возрасте, все они приводят неминуемо к изменениям глубоко личностным, к метаморфозам самого человека. И сознавая эти изменения, заботясь об их причинах и последствиях, человек как правило навсегда обретает груз тяжелых, не ведущих никуда размышлений о ходе времени, и вместе с этим он выдумывает себе огромные, отсчитывающие удары часы, и в минуты легкой меланхолии, эгоистичной печали или пронзительного отчаяния он словно слышит бой часов, поощеряющих таким образом стрелку, пробежавшую очередной путь, и от этого меланхолия становится тяжелее, печаль отчужденнее, а отчаяние пронзительнее. Но почему мы не слышали боя этих часов раньше? Почему наше детство и раннее отрочество не омрачнено столь печальными (и по сути абсолютно бессмысленными) думами?
Невольно возвращаясь к этому вопросу в минуты одиночества и погружения в себя, мне вдруг пришло в голову, что ответ может таить в себе не само время (иногда ответ полезно искать не внутри, а вовне), а карта времени, иными словами события, ставшие цветными пятнами на изначально белом его полотне. Что представляет собой карта детства, покрытая яркмими цепями событий, каждое из которых отразилось в еще не успевшей огрубеть, в неощетиненной душе ребенка не менее яркий образ. Все дело в этих образах, некоторые из которых (полученные в самую раннюю пору, в то время, когда наша душа представляла собой мягкий кокон, готовый впитать в себя все, что могло бы заполнить его и навсегда сменить белый, чистый цвет на некий неопределенный усредненный цвет всего последующего опыта, в котором со временем перестанут угадываться отдельные составляюшие) затмевают собой другие, наслоенные и растворившиеся в общей массе явлений и событий. Впечатлившие нас события словно растягивались в нашей памяти, будто она не могла сопоставить их значимость для нас как для чувствительных и восприимчивых натур с их незначительной длительностью во времени (стереотип памяти), таким образом они запоминались нам (а значит, становились частью, не принадлежащего нам прошлого) как нечто более длительное, протяженное. В доказательство этой мысли я должен воспользоваться твоим же собственным опытом, мой дорогой читатель, в наличии которого у тебя я нисколько не сомневаюсь, а именно – мне требуется на какой-то миг (поверь, этого будет вполне достаточно) выманить из твоего прошлого образ одного года твоего детства, твоего школьного детства. А теперь, когда этот образ воскрешен твоей хранящей столь яркие воспоминания в почти трогательной неприкосновенности памяти, оживленный образ прошлого, ставший на мгновение твоим настоящим, я хочу спросить – что кажется тебе длинее: летние каникулы или учебный год, только прошу тебя, милый читатель, опасайся при этом ответе стереотипов знаний. Чтобы быть честным, я задам себе такой же вопрос, и я на него отвечу. Я извлек из памяти, бережно ею хранимой почти без искажений, образ года моей жизни в период с восьми до девяти лет (как же давно это было, как хотелось бы мне окунуться в иллюзию, творимую восприятием запомненных образов, и снова стать непоседливым мальчишкой, убегающим с уроков для того, чтобы первым в классе попасть на премьеру фильма в расположенном на соседней со школой улицей кинотеатром). Я помню почти каждый день учебного года. Помню, как менялась погода, от кокетливо-легкой последней летней прохлады до промозглой сырости ненастной осени, а потом пушистой, без злых морозов зимы, и потом тягучее предвкушение тепла. И вот уже весна, и можно ходить без шапки. И вот лето. Долгожданное лето, которое кажется мне длиннее всех перечисленных до него сезонов. Почему, спросишь ты. По той же причине, по которой ты ответил на мой вопрос утвердительно – впечатления летом самые яркие, будоражущие все твое детское, не утратившее прекрасную способность удивляться новому, существо.
