— А если вы уже не ученик, брат магистр, то скажите-ка мне пароль посвященного, — потребовал брат дьякон.
— Меня еще в учениках научили осторожности, — отпарировал Граббери. — Я его лучше напишу вам или скажу начальные слова.
Олени, по-моему, только так и разговаривали друг с другом. Дьякон и Граббери явно примерялись начать долгую шутливо-многозначительную перебранку об Оленьих паролях, но тут вмешался третий их брат:
— Собрание ложи еще не началось, братья, — предостерегающе сказал он.
— А теперь, господа, — послышался в потрескивающих динамиках голос Джонни-официанта, — перед вами выступят два замечательных парня — Боб и Гарри. Тише, господа! Боб и Гарри не поленились приехать к нам аж из Дайбери! — На низкую сцену поднялись два юнца с румянцем во все их приветливо-услужливые физии. Зазвучала пластинка, и юнцы принялись разыгрывать пантомиму на слова песни «Посиди со мной, девочка, за окошками стужа!». Они старательно изображали донжуана и застенчивую девушку — мне сразу же сделалось тошно от их пантомимы.
— Стал'быть, надо подняться наверх да и открыть собрание ложи, раз уж вы такой дотошный, брат, — сказал Граббери.
— А неученого ученика захватим? — спросил брат дьякон, шутливо сграбастав меня за плечо. — Ну-ка пойдем, парень, там у тебя и родственная душа, стал'быть, сыщется.
— Да нет, всесильное Братство присмотрит за ним и на расстоянии, — сказал Граббери.
Они подталкивали друг друга локтями и как ненормальные перемигивались. Мне стало еще тошней, и, буркнув им «Извините», я бочком, бочком отошел от них. А потом, надеясь хоть на время спрятаться от всех знакомых в Салоне, машинально открыл ближайшую ко мне дверь — и снова оказался в Баре. «Смотрите-ка, он опять к нам явился!» — прозвучал ликующий вопль, и я замер на месте, как жалкий кролик, парализованный взглядами скопища змей. И некуда мне было спрятаться от этих ядовито-змеиных взглядов. Я беспомощно осмотрелся и все же нашел, слава богу, человека, который не обращал на меня внимания, — это был оборванец, торгующий вразнос газетами.
Но стервятник Блат не оставил меня, конечно, в покое. Он радостно прокаркал:
— Эй, Билли, а вот как раз твоя газета! Дай-ка ему газету, Сэм!
— Не жадничай, Сэм, дай ему газету! — подхватил кто-то еще. — Это же БИЛЛИ-ВРАЛЬ!
— Да не нужна она ему, он сам издатель!
Все это повторялось чуть ли не каждую субботу. На мое несчастье, какой-то кретин редактор назвал свой поганый субботний листок, в котором печатались комиксы, «Билли-вралем», а дураки разносчики притаскивали его по субботам в паб — вместе с «Имперскими новостями» и «Боевым кличем». Приятели Блата покупали одного «Билли-враля» на четверых и радостно ржали, тыча заскорузлыми пальцами в картинки, рассказывающие о похождениях Билли. Ну, а увидев меня, принимались выкрикивать давно протухшие шуточки.
— Возьми, Билли, вспомнишь на старости лет свои приключения! — Кто-то из них попытался сунуть мне под мышку «Враля».
— Билли-враль, и-и-и-хи-хи-хи! — визгливо хохотал
Блат, и его хохот, как ржавая бритва, взрезал доносившийся из Концертного зала шум — а там под заключительные слова врубленной на полную громкость пластинки гоготали во все горло наблюдающие за пантомимой зрители, и не хватало здесь, по-моему, только пары полицейских, которые стали бы наводить порядок, размахивая дубинками и свистя в свои полицейские свистки, — вот тогда уж этот проклятый паб стал бы настоящим бедламом. — Билли-вра-а-аль! — истошно вопил Блат. — Так мы и будем его называть, верно, Сэм? Эй, Билли-враль, куда ты дел своего ученого пса?!
Я ему не ответил. Мне даже было непонятно, откуда он вякает, — я обводил взглядом Бар, но ничего не видел.
— Ну и гусь! — надсаживался Блат. — Нет, он уморит меня, этот гусак, о-о-хо-хо-хо-хо-хо-хо!
Внезапно кто-то меня сзади толкнул. Я пошатнулся, и мне на мгновение представилась заманчивая картина — я медленно падаю, и все они в испуге замолкают, а потом бережно выносят меня на свежий воздух. Оглянувшись, я увидел Джонни-официанта. В руках он держал поднос с грязными стаканами и грудой пробок.
— Тебе выступать, парень, — сказал Джонни. Я машинально побрел за ним в Концертный зал.
— Смертельный номер — Билли-враль и его ученый пес! — крикнул Блат. Я злобно повернулся к нему и увидел, что его приятели повылезали из-за столиков и всем стадом тянутся в Концертный зал. Я пробрался между толстыми тетками к сцене — то-то они, наверно, испугались бы, если б я грохнулся при них в обморок.
— А теперь — самый лучший номер нашей сегодняшней программы! Не возражаете, господа? Сейчас выступит парень, которого представлять никому не надо! Тише, пожалуйста, господа! Наш общий любимец — да перестаньте вы там гудеть! — Билли Сайрус!!!
Я вскарабкался на сцену. Пианист играл на клавиолине вступление к песне «Мне хочется счастья!». Я оглядел собравшихся в зале людей и попытался вспомнить первую реплику своего шуточного номера, прекрасно понимая, что он здесь никому не нужен, так же как все эти люди не нужны мне. Некоторые тетки, восседающие за круглыми столиками, смотрели на меня глазами коров, которые ждут очередной порции прошлогоднего сенца, но большинству из них просто не было до меня никакого дела. Фредди Блат и его приятели, сгрудившись у дверей Бара, продолжали свои непонятные для чужаков разговоры, а похабные юнцы Гарри с Бобом сидели, как будто так и надо, среди наших завсегдатаев, годящихся им в отцы, покуривая такие же, как у них, сигареты и попивая такое же пиво. Вообще, у этой банды был такой вид, будто они разгадали все тайны земного бытия и теперь точно знают, как надо жить.
Я изобразил шутовскую харю и начал свое выступление, пожалев мимоходом, что у меня не хватит духу спеть им песенку «Монастырские девочки слаще конфеток» — тогда-то им всем стало бы по-настоящему весело.
— Как-то ранней весной с милой кралей одной я дружил в городишке Ужастоне…
Несколько самых впечатлительных теток хихикнули, а потом настала мертвая тишина.
— Эта краля была как ромашка мила — как ромашка за-за-заикастая…
Тут я покрутил головой, привычно и умело выпучив глаза, словно бы дожидаясь возмущения, хохота или аплодисментов — словом, какого-нибудь отклика.
— Я с ней долго дружил, а потом полюбил, да и кто по весне не влюблялся?..
Передо мной были привычные лица — Фредди Блат со своей бандой, несколько любителей выпить у стойки и толстые тетки за круглыми столиками. Старики-Олени ушли наверх, чтобы постучать тройным условным стуком в дверь комнаты, где у них происходили собрания, и приступить к своей шутовской трепотне посвященных… но внезапно один старик привлек мое внимание — он стоял у стойки, курил сигарету и держал в руке пивную кружку с таким видом, будто ему только что пришлось хлебнуть какой-то отравы, а не пива. Наши взгляды встретились, и меня обуял ужас — не навеянный видениями Злокозненного мира, а настоящий, вполне реальный ужас. Я нагнулся в зал — туда, где Джонни-официант смешивал кому-то коктейль из джина с пепсикой, — и театральным шепотом спросил:
— Слушай, Джонни, а отец-то мой что здесь делает?
— Как что? — удивленно посмотрев на меня, громким шепотом переспросил Джонни. — Вступает в Братство Оленей. У них сегодня день приема. А ты давай-ка, шпарь дальше, а то нехорошо получается.
— Матерь божья! — пробормотал я и с трудом выпрямился: у меня было такое ощущение, будто кто-то дал мне «под дых». Я никогда не встречал здесь отца и был уверен, что он сюда не ходит. Мне показалось, что он смотрит на меня с насмешкой; да и все в зале, похоже, смотрели на меня с насмешкой. Некоторые тетка заволновались — им, наверно, почудилось, что назревает скандал. Я заставил себя приветственно кивнуть отцу, но он презрительно отвернулся. Фредди Блат крикнул: «Эй, Билли, когда ты приведешь своего ученого пса?» Я торопливо припомнил, на чем остановился — кто по весне не влюблялся? — и продолжал:
— Я любил ее так, что и сам, как дурак, начал за-за-за-за-заикаться…
В зале послышались неуверенные смешки. Вроде бы мое выступление их заинтересовало. А может, они смеялись надо мной?
— Как-то поздней весной я пришел к ней домой и го-го-го-го-го-говорю ей…
Тут я опять по-дурацки выпучился, стараясь не смотреть на отца. Да и не могло его здесь быть, потому что он развеялся багровым облачком, распыленный на молекулы из амброзийского лучемета.
— Я хочу те-те-те, я хочу те-бя-бя по-по-по-це-це-це-целовать!..
Смешки раздавались все чаще. Самая толстая из теток громко расхохоталась, а остальные зрители захихикали, потешаясь уже над ней. Фредди Блат выкрикивал от дверей Бара что-то невразумительное.
— А она: мне в ответ — хочешь верь, хочешь нет — го-го-го, го-го-го-говорит,
