Кейт Уотерхаус - Билли-враль

Над площадкой уже крутился подсвеченный юпитерами граненый зеркальный шар, бросая гнусно-фиолетовые блики на прыщавые лица танцующих юнцов, и первым, кого я разглядел в толпе, был, конечно, Штамп. Он самодовольно выделывал фокстрот с какой-то девицей в облегающем платье из красной шерсти, и когда он, словно бы падая навзничь, резко крутанул ее во встречном повороте, я увидел, что это Рита. По ее лунатически застывшему лицу, остекленелым глазам и слегка приоткрытому рту — Рита всегда впадала в транс на танцплощадке — я понял, что она пришла сюда примерно полчаса назад. Дождаться меня у нее терпения, значит, не хватило, и мне стало от этого немного грустно — мы ведь были обручены (или, во всяком случае, так она должна была считать), — но я порадовался, что ей не дают скучать. Штамп здорово поднабрался, но это уж были его заботы. Не заметив меня, они скрылись в толпе танцующих.

На сцене Артуровы приятели-джазисты яростно дули в свои приглушенные сурдинками трубы, а ударник, ловко работая палочками, одаривал танцующих широкими улыбками, будто все они были его друзья. Сам Артур, в голубом, по американской моде скроенном пиджаке, молча покачивался перед микрофоном. Он выглядел как какой-нибудь прославленный Дэнни Кей, и я невольно позавидовал его профессионально свободной позе и умению держаться на сцене, даже когда ему нечего было делать. Хорошо, что он не видел моего выступления в «Новом пабе»! Поймав его взгляд, я неуверенно помахал ему, и он ответил мне насмешливо-энергичным поклоном, а танцорам наверняка показалось, что он благодарит их за внимание к его предыдущей песне.

Вскоре музыка на минуту смолкла, и танцоры замерли, устало опустив руки. А когда джазисты заиграли опять, Артур запел очередную песню. Он всегда пел с американским акцентом, и, слушая его пение, я неизменно раздражался, но, по правде-то говоря, это у него здорово получалось. Танцующие сделали полный круг, и когда Рита со Штампом опять скрылись из глаз, я пробрался к лестнице, ведущей на балкон.

Лиз, одна, сидела за камышовым столиком; положив подбородок на руки, она рассеянно рассматривала поверх балюстрады танцевальную площадку и радостно улыбалась каким-то своим мыслям. Я молча сел напротив. Она протянула мне над столиком руку, и я накрыл ее своей.

— А ты не торопился, — с укором сказала Лиз.

— У меня был жутко хлопотный день, — сказал я.

— Это уж как водится. И где же тебя носило?

— А-а, там да сям… — я неопределенно махнул рукой.

— Тут и там, — подхватила Лиз.

— По горам, по долам, — заключил я. У нас и раньше возникал этот не слишком содержательный разговор— когда я, ни о чем не расспрашивая ее прямо, все же давал ей понять, что мне интересно, куда это она порой исчезает. Ну, а сегодня мы поменялись ролями. Я опять взял ее руку. На Лиз была все та же старая черная юбка, но зато ее блузка сияла свежекрахмальной белизной. Ее зеленая замшевая куртка висела на спинке плетеного стула. Меня охватило ощущение счастья: Лиз, неизменно веселая и в то же время уверенно-спокойная, отгораживала меня от враждебного мира, словно сверкающая стена.

— Ну — рассказывай мне про планы, — с расточительно щедрой радостью приказала Лиз.

— Про какие планы?

— Про твои, конечно. Ты ведь всегда строишь планы. Что у тебя теперь на уме?

— Думаю уехать в Лондон, — сказал я.

— Только думаешь?

— Ну, если хочешь, собираюсь.

— А когда соберешься? — Мы могли играть в эту игру часами, весело передавая друг другу эстафету разговора.

— Скоро, Лиз.

— А почему не сегодня?

— Да не так-то это легко.

— Легко, Билли. Надо просто сесть в поезд — и за четыре часа он довезет тебя до Лондона.

— Тебе легко, — сказал я. — У тебя уже есть опыт. Послушай, Лиз. — Наши пальцы были сплетены, и мы оба смотрели поверх балюстрады на танцующих. Рита и Штамп выкаблучивали возле сцены какой-то немыслимый танец собственного изобретения. Они глядели вниз, будто изумляясь вензелям, которые выделывали их ноги,

— Что, Билли? — помолчав, спросила Лиз.

— Штамп называет тебя Никотиночкой Лиззи.

— Ну, я-то его куда похлеще называю, — сказала Лиз.

Мы рассеянно смотрели на танцплощадку, и вдруг меня будто током ударило. Где-то я читал об одном ресторане в Каире, что если, мол, долго сидеть там за столиком, то обязательно увидишь всех своих знакомых. То же самое можно было сказать и о «Рокси», потому что, когда джазисты заиграли квик-степ, я заметил Крабрака — он скакал по площадке, словно взбесившийся кенгуру, высоко вскидывая ноги в замшевых башмаках с натертыми мелом подошвами, а партнершей его была Мэвис, которую я встретил у входа. И разговаривали они наверняка обо мне. Неподалеку от сцены по-прежнему выдрючивались Рита со Штампом, а где-нибудь в толпе — я внезапно осознал это с ужасающей отчетливостью — обязательно скрывалась Ведьма. Мне представилась ее гнусно колышущаяся юбка, сморщенный, как у хомяка, нос, весь ее самодовольный солдатский вид, больше всего подходящий для дикой шотландской пляски с мечами, и я встревоженно сказал Лиз:

— Может, пойдем погуляем?

— Скоро, Билли, — передразнивая меня, пообещала она.

Внизу зарокотал барабан, и Артур вскинул руки, как бы отвергая еще не начавшиеся аплодисменты. Потом он наклонился к микрофону и завел свободный, ловко удающийся ему треп.

— Многоуважаемые ледиджентльмены, — имитируя американского конферансье из кабаре, начал он, — не правда ли, нам всем здесь очень уютно? Благодарю вас, мадам! Ну так вот, ледиджентльмены, я счастлив сообщить вам, что на будущей неделе в «Рокси» состоится концерт популярной музыки. Перед вами выступит наш замечательный джаз и непревзойденная поэтесса-песельница Дженни Льюис! По-моему, ее замечательная грудь не нуждается в рекламе… — тут Артур сделал точно выверенную паузу, — ибо в ней рождаются поистине божественные звуки. Я-то, ледиджентльмены, самоучка, у меня в детстве не только что модных штиблетов — и деревянный-то башмак был один, так что мне приходилось ездить на такси… но, если почтенная публика пожелает, я тоже исполню одну-две песенки.

Раздался доброжелательный смех, и в «Рокси» установилась та интимная атмосфера, которой добивался Артур. Певица Дженни Льюис сидела на плетеном стульчике рядом с музыкантами, благодарно вздымая свою необъятную грудь, в которой якобы рождались божественные звуки. Улыбающийся Артур дождался тишины и закончил:

— А теперь, ледиджентльмены, еще один скромный номер. Чтобы вам было приятнее танцевать, я спою песню, которую мы сочинили с моим другом Билли Сайрусом. Где ты, Билли? — Юпитеры начали обшаривать танцплощадку, а ударник весело загромыхал в литавры.

— Это же он про тебя! — взволнованно воскликнула Лиз.

— Про меня, — отвернувшись, чтобы она не увидела моего лица, подтвердил я.

— Я знаю, что он где-то здесь, — вещал со сцены Артур. — Может быть, он отмечает сейчас радостное событие — надеюсь, и вы все за него порадуетесь, — ему предложил постоянную работу прославленный лондонский комик Бобби Бум. Давайте же пожелаем ему успеха!

— Ну, трепло коровье! — прошипел я. Послышались беспорядочные хлопки, и несколько человек, сидящих за соседними столиками — видимо, они знали меня в лицо, — с любопытством посмотрели на нас. Пришлось мне сделать скромно-знаменитый вид.

— А теперь, ледиджентльмены, я приглашаю вас потанцевать под музыку песенки, сочиненной Билли Сайрусом и вашим покорным слугой!

— Разледиджентльменился, угодник поганый! — процедил я сквозь зубы.

— Тише, — оборвала меня Лиз, — я хочу послушать твою песню.

Джаз заиграл медленное — слишком, по-моему, медленное — танго, и Артур, сморщив лоб трагическими морщинами, запел:

Я украдкой покосился на Лиз — хорошо бы она подумала, что песня посвящена ей, — но по ее лицу ничего нельзя было угадать, и я глянул вниз. Ну, а танцующим явно не было до моей песни никакого дела, да и американский акцент Артура превратил ее в невнятное рокотание. Крабрак с Мэвис и Рита куда-то скрылись, но Штамп слонялся у края танцплощадки, наверняка придумывая, как бы ему сорвать исполнение песни. Артур, впрочем, и сам ее здорово испортил.

— Разве ее так надо петь, — проворчал я и встал. — А все же придется поблагодарить его. — Лиз понимающе улыбнулась, и я неторопливо спустился по лестнице, зорко, но незаметно приглядываясь, вызываю ли я у публики хоть какой-нибудь интерес.