Марта потянулась за мускатом:
— Тебе налить?
Я кивнул. Она наполнила наши бокалы.
— Какая жуткая история, — сказал я.
— Да, жуткая. Хуже всего то, что четыре недели он провел на поддерживающих жизнь аппаратах, хотя врачи сказали, что мозг его умер. Майкл был одинок: родителей он похоронил много лет назад, брат служил где-то в Германии, поэтому решение об отключении должна была принять я. А я не могла сделать этого. Я как ненормальная жила в надежде, что случится чудесное исцеление и самая большая любовь моей жизни вернется ко мне целым и невредимым. — Марта тяжело вздохнула. — Потом одна медсестра, которая многое повидала, работая в реанимации, пригласила меня зайти в местный бар. В те дни я сидела у постели Майкла круглосуточно — не спала почти неделю. Короче, эта женщина едва ли не силком притащила меня в ближайший кабак и настояла, чтобы я выпила пару рюмок чистого виски. «Твой парень больше никогда не проснется, — сказала она мне прямо, без обиняков. — Чуда не будет, Марта. Он мертв. И чтобы самой не сойти с ума, ты должна отпустить его». Затем я уже сама выпила третью рюмку, и она отвезла меня домой. Дома я заснула и проспала двенадцать часов. А когда проснулась, сразу позвонила в больницу и сказала дежурному врачу, что готова подписать необходимые бумаги, чтобы снять Майкла с жизнеобеспечения… Через неделю после похорон я узнала о вакансии, которая открылась в репертуарном театре Милуоки. Мне удалось ее получить. Оставалось только собрать вещи и отправиться в дорогу. — Марта выпила вина, потом продолжила: — Я вот что хочу сказать: если ты убита горем, полагается ехать в Париж, Венецию или Танжер. А что сделала я? Я отправилась в Милуоки, штат Висконсин. Довольно большой город на западном берегу озера Мичиган, где тон задает компания «Аллис-Чалмерс», занимающаяся машиностроением… Да что тут говорить… — Марта замолчала и уставилась на море.
— И вскоре ты встретила Филиппа? — продолжил я за нее.
— Нет, не так уж и скоро: примерно через год. Но за ту неделю, что мы работали над сценарием, я рассказала ему про Майкла. Филипп был первым мужчиной, с кем я переспала после его смерти. Поэтому то, что Филипп не давал о себе знать, было вдесятеро тяжелее пережить. Я запрещала себе даже думать о нем… особенно когда увидела, что он сотворил со сценарием. Но потом он появился на моем пороге, умоляя о прощении.
— И ты его сразу простила?
— Нет, я заставила его побегать за мной. Что он и сделал, причем с большим прилежанием. Вскоре я поняла, что влюбляюсь в него. Он воспринимал меня такой, какая я есть, и это не могло не подкупать. И он во мне нуждался. Представляешь, он говорил, что я — самое лучшее, что случилось с ним. Это было удивительно — при таких-то деньгах он мог получить все что вздумается, а оказывается, ему не хватало меня…
— И он завоевал тебя?
— Да, в итоге завоевал… как рано или поздно завоевывает все… благодаря своей настойчивости. — Она еще выпила вина. — Но вся беда в том, Дэвид, что, как только он что-то завоевывает, он быстро теряет интерес.
— Глупец.
— Ха!
— Нет, правда, — услышал я свой голос. — Как кто-то может потерять интерес к тебе?
Марта задержалась на мне взглядом, затем протянула руку и погладила меня по волосам. И произнесла:
О сердце, пусть любви пожар
Исчезнет в дымке лет.
Забудь тепло, что он нам дал,
А я забуду свет[20].
— Догадаешься, чьи стихи, получишь поцелуй!
— Эмили Дикинсон, — ответил я.
— Браво, — восхитилась она, обняла меня за шею и легонько поцеловала в губы.
Тогда я сказал:
— Моя очередь. Условия те же:
Любой, способный размышлять
На мнений ярмарке цветной,
Вам скажет: красноречья мать —
Бездушный говор заводной[21].
— Ну, это посложнее, — задумалась она, снова обвивая руками мою шею. — Эмили Дикинсон.
— Я потрясен!
Мы снова поцеловались. На этот раз поцелуи длился дольше.
— Теперь я, — сказал она, не убирая рук с моей шеи. — Готов?
— Абсолютно.
— Слушай внимательно, — заметила она. — Хитрый ход.
Печаль — это мышь,
Что скребется в груди — ныряя
В свою чуткую тишь, —
И в поисках быстро шныряя[22].
— Трудная задачка, — сказался.
— Давай рискни.
— Но вдруг я ошибусь? Что тогда?
Она притянула меня к себе:
— Я надеюсь, что ты дашь правильный ответ.
— Это случайно не… Эмили Дикинсон?
— Бинго, — просияла она и повалила меня на песок.
Наши поцелуи были страстными. После нескольких сумасшедших мгновений, однако, голос разума протрубил мне в ухо не хуже воздушной тревоги. Внимая ему, я попытался высвободиться, но Марта прижала меня к песку и прошептала:
— Не вздумай. Только…
— Не могу, — сказал я.
— Можешь.
— Нет.
— Всего на одну ночь.
— Так не получится, и тебе это известно. Такие вещи обязательно аукнутся. Особенно…
— Да?
— Особенно если… ты ведь знаешь, что одной ночью мы не ограничимся.
— Вот как? Ты тоже это чувствуешь?
— Что — это?
— Это…
Я мягко отстранил ее и сел:
— Я чувствую, что… пьян в стельку.
— Ты не понял, верно? — спросила она. — Посмотри вокруг: ты, я, это море, этот остров, эта ночь. Не какая-нибудь ночь, Дэвид. Эта ночь. Эта особенная, неповторимая ночь…
— Я знаю, но…
Моя рука легла ей на плечо. Она взяла ее и крепко сжала.
— Будь ты проклят со своим благоразумием, — сказала она.
— Я бы хотел…
Марта наклонилась и поцеловала меня в губы.
— Пожалуйста, заткнись, — сказала она. Затем поднялась на ноги: — Пойду прогуляюсь.
— Могу я пойти с тобой?
— Думаю, мне лучше прогуляться одной, если ты не имеешь ничего против.
— Уверена?
Она кивнула.
— С тобой ничего не случится?
— Это же мой остров, — сказала она. — Все будет в порядке.
— Спасибо за вечер.
Она печально улыбнулась:
— Нет, это тебе спасибо.
Марта повернулась и пошла по пляжу. Я подумал — а может, догнать ее, обнять, наговорить всякой ерунды насчет любви и неподходящего времени, а заодно и о том, как я не хочу еще больше осложнять свою жизнь и как мне ужасно хочется поцеловать ее?..
Но вместо этого я поступил рационально и вернулся в дом. Сев на кровать, я закрыл лицо руками. Какой же странной выдалась эта неделя… Это было все, что пришло мне в голову, потому что мои умственные способности после длительных алкогольных возлияний пребывали в токсическом шоке. Будь я в состоянии правильно оценить все свалившееся на меня, включая мелькнувшую было мысль о том, что, возможно — только возможно! — я немного влюбился в Марту, я бы решил, что тронулся.
Но у меня не было возможности упиваться чувством вины. Как и вчера, я отключился, лежа поперек кровати полностью одетым. Только на сей раз я не просыпался до шести тридцати.
Разбудил меня легкий стук в дверь. Я пробормотал что-то смутно напоминающее английский, дверь отворилась, и в комнату вошел Гэри с подносом, на котором стояли кофейник и большой стакан воды. Я обнаружил, что ночью кто-то накрыл меня пледом. Интересно, кто же этот добрый самаритянин?
— Доброе утро, мистер Армитаж, — сказал Гэри. — Как вы себя чувствуете?
— Неважно.
— Тогда вам нужны вот эти две штучки, — сказал он, бросая две таблетки «берокки» в стакан с водой.
Когда таблетки полностью растворились, Гэри протянул стакан мне. Я залпом выпил содержимое. Пока целительная жидкость растекалась по организму, в пустыне, какой казался мой мозг, начали проявляться картинки вчерашних подвигов. Прокручивая в голове жаркие объятия на берегу, я попытался сдержаться, чтобы не содрогнуться. Однако мои усилия не увенчались успехом.
Гэри сделал вид, что ничего не заметил, и любезно спросил:
— Может быть, чашечку крепкого кофе? Она вам сейчас не помешает.
Я кивнул. Гэри налил кофе в чашку. Я отпил и едва не подавился. Следующий глоток дался мне легче, а пока я справлялся с третьим, «берокка» уже почти стерла туман, застилающий мой мозг.
— Хорошо провели время, сэр?
Я внимательно вгляделся в лицо Гэри, пытаясь догадаться, не хочет ли этот мерзавец мне что-то сказать… А вдруг он сидел вчера вечером на веранде с биноклем, наблюдая, как мы развлекаемся на пляже, подобно паре придурков подростков? Но его лицо ничего не выражало. Я тоже не собирался ни в чем признаваться.
— Замечательно, — сказал я.
— Мне жаль, что пришлось побеспокоить вас так рано, но «Гольфстрим» готов отвезти вас в Сан-Франциско, как вы и просили. Вы не возражаете, если я вкратце изложу вам подробности?
