— Ясное дело, зачтется, — уверенно заявил мой приятель.
Тешкин выпускал церковные брошюры: «Жизнь по Евангелию», «Молитва мирянина», «Духовные стихи», «Исповеди», «НЛО в свете православной веры» и десятки других — по двадцать тысяч экземпляров каждая. Весь этот приличный груз я таскал один; в типографии «Московской правды» у метро 1905 года или в «Московском рабочем» на Чистых прудах укладывал сотню пачек на верхний багажник машины, остальными забивал салон — так, что сам еле втискивался.
— Угробишь машину, — говорили мне водители грузовиков, развозившие газеты. — Такую тяжесть надо возить на «Газели».
В самом деле, под тяжестью пачек мой несчастный «Жигуленок» проседал, чуть ли не касался днищем асфальта. Отъезжая от типографии у метро 1905 года, мне предстояло пересечь трамвайные пути; как я ни осторожничал, выхлопная труба задевала рельсы, а дальше были кочки, трещины, люки подземных сооружений — и каждый удар и скрежет под днищем отзывался в моей груди. «Потерпи дружище», — говорил я своему железному коню.
Постовые, видя, как я перевожу негабаритный груз, хмурились; я, естественно, им улыбался и разводил руками — ничего, мол, не попишешь, ребята. Жизнь заставила вкалывать на старости лет. Думаю, меня не останавливали только из уважения к моей лысине.
Я развозил брошюры в лавки соборов, храмов, монастырей, подворий — за ездку шесть-семь мест православной Москвы. Приходилось делать немалые концы: например, подворье Троице Сергиевой Лавры находилось в центре, а церковь Косьмы и Домиана в Химках. Перед выездом из типографии я просматривал накладные и намечал маршрут: выбирал кратчайшие пути, учитывая загруженность улиц, удобство подъезда к «точке», где можно сразу сдать побольше пачек, чтобы облегчить работу моей машинешки. Приходилось носить пачки по узким лестницам в подвальные складские помещения или за десятки метров в сараи подворий, куда машину нельзя было подогнать. Бывало, нешуточно уставал, но взбадривало сознание того, что занимаюсь полезным и благородным делом; к тому же, с каждым днем я все глубже погружался в церковный мир.
Будучи атеистом, я с уважением отношусь к верующим людям (за исключением религиозных фанатиков) и считаю, что вера в Бога совершенно необходима людям, как свод нравственных правил. Мне нравится торжественность храмов и церковные обряды, но в то же время я убежден: религия — глубочайшее заблуждение и во многом — величайший обман. Религия убивает в человеке личность, делает его рабом. Ну, можно ли придумать что-нибудь более жестокое, чем провозглашение: «Вы здесь, на земле, мучайтесь, а на небе у вас будет счастливая жизнь»?! О священнослужителях и говорить нечего. Большего разврата, чем в Ватикане (в прошлом, а сейчас и вовсе епископы растлевают детей) трудно себе представить. И наши священнослужители хороши: то сотрудничали с КГБ, теперь подпевают «демократам» (патриарх раздает ордена главным душителям русских, вроде Ельцина и министра Швыдкого; на его глазах разворовывают страну, раздают в частные руки недра, земли, а он молчит).
Еще в молодости я убедился, что в церкви немало случайных людей. В то время мы жили за городом по Ярославской ветке, и в электричке я часто разговаривал с семинаристами из Загорской семинарии. Среди них были демобилизованные матросы, которые просто решили жить поближе к Москве, а также парни, которые увильнули от армии. Позднее поступил в семинарию и мой знакомый Владислав Свешников; окончив киноведческий факультет ВГИКа этот, немного помешанный человек, не отдал своих детей в школу — устроил для них «домашние православные уроки», а окончив семинарию стал священником в одном из храмов московской области.
Однажды вечером у стен приходского храма Адриана и Наталии у станции Лосиноостровская я был свидетелем, как парень тискал монахиню. Заметив меня, они не смутились, парень даже подмигнул мне, а монахиня лишь прикрыла лицо платком.
Позднее, когда я познакомился со своей будущей женой манекенщицей, она сняла комнату у дворничихи в Новодевичьем монастыре на Пироговке. До нас у дворничихи жила еще одна манекенщица с известным актером, а к самой хозяйке по ночам наведывался местный участковый. Служители монастыря прекрасно знали о любовниках в святом месте, но на все смотрели сквозь пальцы.
Как-то я рисовал церковь Воскресения Словущего в Даниловской слободе, вдруг ко мне подходит какой-то монах и грубо требует:
— Убирайтесь!
Я подумал, что он принял меня за грабителя, который зарисовывает план обители, чтобы потом со своей шайкой обворовать монастырь. Поэтому, продолжая рисовать, отшутился:
— Вы не любите художников? Я думал, церковнослужители вежливые, а вы грубите. Чем я мешаю вам? Сижу себе спокойненько, зарисовываю вашу церквушку. Вы должны радоваться, что я увековечу ее.
Но монах повторил свое требование, да еще с угрозой в голосе. Тут уж я не выдержал:
— Пошел-ка ты!
Монах удалился, но минут через пятнадцать приковылял снова и тихо пробормотал:
— Простите, Христа ради. Я погорячился.
— И ты прости, — буркнул я.
Этот монах все-таки извинился за свою грубость, но пока я развозил церковные брошюры, грубости от служителей церкви на меня так и сыпались, и уже без всяких извинений.
Однажды я привез тираж «Духовных стихов» Ломоносова в приходской храм Тихона в Новопрудном. Дорога у храма была слишком узкой, чтобы разъехались две машины и, пока я таскал пачки, из-за храма выехал джип и, уткнувшись в мою машину, стал отчаянно сигналить. За темными стеклами джипа водителя не было видно, но по громким, непрерывным сигналам я понял — за рулем нетерпеливый парень. Я развел руки в сторону — мол, подожди, дорогой. Видишь ведь — я работаю в поте лица, а отгонять машину мне некуда. Внезапно из джипа выскочила красивая монахиня в красивом черном одеянии с крестом на груди.
— Немедленно уберите свою машину! — крикнула она.
— Куда же я могу ее убрать, сударыня? — спросил я.
— Подавайте ее задом на улицу! — скомандовала монахиня.
— Нет, сударыня, придется вам подождать пару минут. Мне осталось отнести всего несколько пачек. Эта литература нужна вашему храму, а не мне. Скажите спасибо, что я привез ее вам.
Но монахиня продолжала зло требовать:
— Уберите машину, если не хотите неприятностей! — она достала мобильник и стала кому-то звонить.
Я взял пачку и потащил в храм, а когда вышел, джип уже огибал мою машину по газону.
В другой раз я привез тираж «Молитв» в храм Троицы на Пятницкой улице. В помещении рядом с книжной лавкой за компьютером сидел молодой человек с редкой бородкой.
— Простите, — говорю, — я привез вам церковную литературу. К кому можно обратиться?
Молодой человек не отрываясь продолжал смотреть в монитор. Я извинился еще раз и повторил вопрос. Молодой человек вновь — ноль внимания. «Глухой, что ли?» — подумалось и, повысив голос, я спросил в третий раз и добавил:
— Оторвитесь на секунду и ответьте, что за невоспитанность?!
Парень поднял на меня прозрачные глаза и тихо, но твердо отчеканил:
— Не мешайте мне! Я жду звонок Его Святейшества!
— Но я спешу, мне еще объезжать несколько церквей. Скажите, кому я могу отдать пачки, и ждите звонок.
Но малахольный тип опять уткнулся в монитор. Я готов был треснуть его. К счастью, в лавке неожиданно появился мой приятель поэт Владимир Нежданов. Оказалось, он тоже развозил церковные брошюры и знал, что в этом месте их принимают в подвале храма. Будучи, как и я, атеистом, Нежданов вскоре так втянулся в развозку церковной литературы, так пропитался атмосферой храмов, что поверил в Бога и даже стал писать религиозные стихи. Через несколько лет мы встретились в ЦДЛ — он уже работал священником в Зеленоградской церкви.
Кстати, еще раньше священником стал еще один мой приятель — прозаик Вячеслав Шипов. У него был приход в подворье Троице Сергиевой Лавры. Оба этих вполне приличных литератора слыли большими любителями спиртного; я с ними выпивал не единожды и каждый раз мы говорили о религии, но ни Нежданов, ни Шипов ничего нового мне не сказали — повторяли обычные догмы. Ко всему, Шипов был заядлым охотником и как это совмещал с заповедью «не убий!» я понять не мог. У меня сложилось впечатление, что этим литераторам больше всего нравился их сан и поклонение верующих — словом, образ всезнающих оракулов, посланцев Бога на земле. Ну, а среди их прихожан я крайне редко встречал умных, здоровых духом людей; большинство были слабыми, суеверными, неудачливыми и просто больными.
Как и всюду по Москве, у церквей, которые я объезжал, стояли нищие. Моя соседка по дому, биолог, кандидат наук, жила с двумя дочерьми и старой больной матерью. Она еле сводила концы с концами. Однажды сообщила мне с тревогой в голосе:
