Вдруг быстрая, слегка покалывающая волна прилила к груди – молоко. Катя торопливо схватила ребенка на руки и сунула ему в рот сосок. Маша жадно начала есть, высасывая жар и боль, принося груди облегчение. «Слава Богу! – заулыбалась мать. – Слава Богу!»
Еще свежи были в памяти дни, проведенные летом в больнице на Софье Перовской. Тогда из затвердевшей груди молоко текло с гноем. В приемном покое, наверное, от высокой температуры, лицо врача внушало недоверие и страх.
– Резать будете? – Она пыталась заглянуть в карту, где он писал приговор – «мастит». – Резать грудь будете? – продолжала настаивать она на скорейшем выяснении обстоятельств.
– А как же! – улыбнулся хирург. – Заказывайте, какой формы сделать, какого размера...
Катя потеряла сознание.
Резать не стали. Больно мала та грудь была, негде нарыву разгуляться. Неделю покололи антибиотики в сосок, и воспаление прошло. У пациенток с большими бюстами шансов на легкое излечение почти не было. Инфекция образовывала мощные тоннели в их пышных тканях, и только нож хирурга мог спасти несчастных. После операции женщины орали в полный голос на перевязках под аккомпанемент популярной песни «Белые розы, белые розы, беззащитны шипы...».
Выздоравливающая прогнала воспоминание о больнице, сцедила оставшееся молоко и, временно примиренная с такой короткой и невыносимой жизнью, блаженно уснула рядом с дочкой.
Ее разбудил приход пожилого доктора, и на этот раз не сказавшего ничего определенного...
Если для человека семейного встреча Нового года имеет однозначную привязку к интерьеру, то необремененному мужику предоставляется широкий выбор мест, где он сможет выпасть в осадок.
Отпустив в пятницу с миром большинство последних зачетников, Нил бурно проводил уходящий 90-й с другими преподавателями на кафедре. В воскресенье с утра, когда протрезвевший ассистент изрядно заскучал, а до праздника оставалось еще более полутора суток, внезапно позвонил Жора. Надо сказать, что коллеги по кутежам и бывшие одногруппники не теряли друг друга из виду и встречались время от времени в бане и на дармовых сабантуях.
Уже на первом курсе выбранный старостой Георгий с колоритной фамилией Скобарев ходил в малиновом костюме, галстуке и с чемоданчиком-«дипломатом», стараясь казаться правильным и одновременно считая, что в жизни все надо попробовать. К учебникам он прикасался неохотно, но в связи с повышением по комсомольской линии вялые тройки переходили в четверки, и несмотря на стойкий дебилизм в органической химии, вылет из университета ему не грозил. Жора так и не стал никуда распределяться, а продвигался проторенным путем вплоть до нынешней заветной отметки – инструктора в райкоме комсомола. Тут ему весьма пригодилась черта, сближавшая компаньонов, – умение выпивать не пьянея.
В последний раз приятели выезжали весной куда-то под Сестрорецк в обнесенный забором особняк. Молодежный актив, собранный с ленинградских институтов, натаскивали на отпор неформальным движениям. Нил с любопытством выслушал лекцию, проведенную Жорой, неоднократно прерывавшуюся «бля», и неплохо оттянулся по части выпивки и закуски, оформленных за счет школы контрпропаганды.
Теперь Жора приглашал на халяву расслабиться в профилактории где-то на Оредеже. Предложение было заманчивым: катание на заливном катке, сауна и все прилагающиеся к элитному комсомольскому отдыху удовольствия...
После быстрых сборов Нил окинул на прощание взглядом коммунальный коридор и задержался на Катиной двери. Он вспомнил, как в самом начале декабря к Катиному ребенку заходил пожилой врач. Женщина проводила его до лестницы расстроенная и взволнованная. Визиты продолжались и после. Ссутулившись, словно заболев, Катя уходила от соседских расспросов и почти перестала спускать коляску на улицу. Выходя в коридор, пару раз односложно отвечала на звонки истерично взвинченной свекрови. Муж и вовсе куда-то запропастился. Чего же все-таки у нее стряслось?..
Однако душе хотелось праздника, и, сбегая по лестнице, Нил мгновенно забыл о чужих проблемах.
Встретившись на вокзале, Жора и Нил пожали друг другу руки с улыбками бывалых авантюристов. За полтора часа езды в электричке они успели обменяться последними новостями.
– Представляешь, старик, Семка Мухин погиб, мудак, по пьянке с крыши свалился, вообразил, что он птица. – Жора, в отличие от Нила, следил за судьбой бывших сокурсников. – Первая потеря среди наших. Помнишь, что он учудил на выпускном? Ленка с дочкой одна осталась.
Нил понимающе кивнул. Конечно, ему было жаль Семку, взобравшегося однажды в доказательство своей любви на плечи Медного всадника, и особенно Ленку, томную прозрачную блондинку из Мурманска, но ведь знала, горемычная, с кем связалась. О запоях Семена и его безрассудных прогулках, когда он на спор обходил парапеты высотных ленинградских домов, еще в университете ходили легенды.
– Шурик Боткин, гад, в Бостон отвалил, – продолжал выкладывать Жора. – Маскировался своим, а теперь Родиной торгует: рецепты бабушкиных настоек тамошним пидорасам продает. И куда только государство смотрит? А твоя мадам в Берлине или Брюсселе?
– По слухам, где-то в Швейцарии. Она французский изучала. Ты-то не собираешься кого-нибудь осчастливить?
– Да на кой хрен мне это нужно? Ненавижу горшки и сопли. У меня и так бабского общения выше крыши. Хочешь, и тебя сегодня с какой-нибудь снегурочкой познакомлю?
– Посмотрим, какая снегурочка...
После Боткина и снегурочек почти сразу перекинулись на политику. По долгу службы Жоре до смерти надоедало оболванивать податливых совков и еще неокрепших неформалов. А такого закоренелого пофигиста, как Нил, было нелегко сбить с толку, это сильно интриговало инструктора и разжигало в нем полемический азарт.
– Чем живет профессура политпросвета? – привычно съехидничал химик. – Что новенького на пропагандистском фронте?
– Общение с себе подобными утомляет. – Жора подмигнул Нилу как равному и без перехода начал склонять прибалтов, возжаждавших выхода за пределы СССР.
– Мы дали им все, чего им еще надо? В Европе они никому не нужны, а без нашего рынка у этих козлов ни хрена не получится. Будут жрать свою землю.
– И все-таки разводы – обоюдное благо. Нечего чужих людей держать насильно в одной квартире, да еще в коммуналке. Одобряю Сартра: «Ад – это другие».
– А как насчет того, чтобы имущество поделить? Пусть эти сволочи вернут заводы, которые мы им построили!
– Не все ли равно, по каким карманам рассуют совместно нажитое. Явно не по нашим.
Жора, глотнув «Жигулевского» из бутылки, переключил тумблер на вторую насущную тему:
– Саддам Буша точно уделает! И чего Мишка его так останавливает? В Ираке полно нашего оружия. Знаешь, как «Град» стреляет?! Это им не Вьетнам, бля! Саддам размажет звездно-полосатых тонкой пенкой по всему Персидскому заливу.
– В Афгане уже размазали.
– Да что Афган?! – Жора с презрительной ужимкой передернул плечами. – Эти дикари только и научились что бегать по горам с гранатометами. Теперь лупят друг друга – продажные шкуры.
Доехав до нужной станции, вышли из электрички и, побродив минут сорок по заснеженным улочкам дачного деревянного поселка, сели на рейсовый автобус и еще через полчаса углубились в лес по уютной расчищенной дорожке.
– Это со мной. – Жора предъявил дежурной свое удостоверение инструктора.
– Георгий Александрович? – переспросила пожилая вахтерша, сверившись по тетради.
– И Сергей Степанович Кириешко, – сдерживая смех, произнес Нил, не раз выдававший себя за другого.
Прибывшие разместились в изящном двухэтажном здании, однако комнаты почему-то достались разные. Побросав вещи на кровати, встретились в фойе. За обедом прической и свитером Нил едва ли не одиноко дисгармонировал с опиджаченной, стандартно подстриженной массой политотдыхающих. Он оценил весьма недурственный стол: соленая осетрина, телячьи отбивные, взбитые сливки с ломтиками ананаса. Что же будет дальше?
Публика продолжала съезжаться до вечера. Провожать старый год начали в девять. Уединившись с Нилом и со знакомыми из Петроградского райкома, Жора достал бутылку водки. Прозвучали первые тосты за Родину, давшую нам все, за партию, научившую нас не страшиться никаких высот, за ленинский комсомол и всегда готовых комсомолок...
Без пяти двенадцать, спохватившись, вышли в фойе послушать поздравление Президента. Еще подтянутые, с неснятыми галстуками и протокольно-торжественными лицами, под звон курантов собравшиеся чокнулись, предвкушая трехдневный марафонский запой.
После часу ночи в зале началась дискотека. Накачанный моложавый Дед Мороз раздавал из подарочного пакета импортные презервативы, а обнаженные по пояс снегурочки с формами, как у снежных баб, предлагали бокалы с шампанским. Публика визжала и хрюкала. Пиджаки наконец расстегнулись, а галстучные удавки на шеях были ослаблены. Жора и Нил на время присоединились ко всеобщей ламбаде.
